– Здравствуй, – присела я возле столика. – А как же…Ты ведь должен был уехать в Лалифур. Караван уже ушёл, я же видела.

– Караван ушёл, а я остался, – снова улыбнулся он, окончательно меня запутав.

– А как же твой дядя? Вы, наверное, должны были вместе везти выручку в Фарияз. Как же он без тебя?

– Он не один едет, а с земляками. Торговцами черносливом и вишней. Вместе они друг друга в обиду не дадут. Дядя Биджу и сам отпустил меня, сказал, что б ехал, раз чужеземцам нужна помощь.

– Так и сказал?

– Сказал, – кивнул он. – Сказал, раз северяне столько лет не оставляют нашу семью в нищете и не дают помереть с голоду, то и мы должны помогать северянам.

– Он ведь других северян имел в виду, – смутилась я.

– Не всё ли равно, если господин Леон захотел, чтобы я стал его толмачом?

Тут я перевела взгляд на Леона и перешла на аконийский:

– Лео, ты серьёзно? Ты уверен в том, что делаешь?

– А что не так, куколка? – беззаботно спросил он, будто ещё вчера не старался убедить меня, что Шанти может быть тромским шпионом. – Знатоков аконийского в радиусе тысячи километров нет, хорошо хоть нашёлся тот, кто знает тромский.

Вот как? Ну ладно, переводчик так переводчик. Но я всё равно ничего не понимаю.

– Надо как-то расплатиться с Шанти. Несколько недель странствий по пустыне – это накладное занятие.

– Так я уже.

Тут я заметила, что Шанти держит в руках малоприметную дудочку из красного дерева с девятью отверстиями.

– Лео, ты что творишь? – рассердилась я, – У тебя там целый сундук золота, а ты расплачиваешься с человеком какой-то деревяшкой.

– Куколка, за кого ты меня принимаешь? – почти обиделся он. – Я перед ним сундук открыл, говорю, выбирай, что приглянется. Я думал он кинжал возьмёт, там инкрустация богатая, что на рукояти, что на ножнах. А он среди ожерелий и золотых кубков вот это откопал. Что оно там вообще делало, не знаю. Говорит, это какой-то редкий инструмент из необычной породы дерева, вроде как такие уже много лет не делают. То ли мастера кончились, то ли деревья. В общем, не понять нам этого богомольца. Он, видимо, от всего мирского отрешился, на золото совсем не смотрит.

Я снова повернулась к Шанти, а он непонимающе смотрел то на меня, то на Леона. Видно, обескуражил его наш спор.

– Ты уверен, что это всё, что тебе нужно? – указала я взглядом на дудочку.

– Что может быть ценнее зурны из священного муравьиного дерева? Со времён гнева богов, муравьиные деревья в Сахирдине только засыхали, пока не погибли все до одного. Не растут они здесь уже сотню лет. А старый мастер сумел сохранить чудесные звуки былых времён в этой зурне. Они отпугивают от людей злых духов и дарят чудесную музыку для услады слуха и души.

Ах, вот оно что. В наших вещах затесался уникальный инструмент из несуществующего дерева, да ещё и отгоняющий своими звуками нечисть. Практичная вещь. И всё равно, когда доберёмся до бильбарданского порта, обязательно всучу ему тот кинжал с самоцветами. Нельзя же всё время отделываться от человека то дешёвыми наручными часами, то куском дерева. Надо уметь ценить доброту.

Тут Леон что-то сказал Шанти, и тот охотно поднёс язычок дудочки к губам и заиграл. Такое звучание было мне в новинку. Лёгкое, воодушевляющее, с оттенком чего-то таинственного и сакрального. Теперь я понимаю, почему Шанти пожелал заполучить эту зурну. Её звук неповторим и незабываем. В нём будто сокрыта тоска по ушедшему и безвозвратно утерянному. Может, по тому самому муравьиному дереву, из которого она сделана?

Шанти всё играл, а снаружи послышался протяжный и жалостливый вой. Точно, Гро ведь тоже здесь, но как воспитанный пёс в шатёр не заходит.

Как только вой затих, снаружи раздался пронзительный женский визг и лязг металлической посуды. Шанти перестал играть, я ринулась наружу. А там Гро с всклокоченной спиной подъедает рассыпанный по земле плов, а напуганная Иризи подкрадывается к нему, чтобы поднять опрокинутое блюдо и скорее бежать прочь.

– Не бойся, он не укусит, – сказал ей Шанти, когда вслед за мной вышел из шатра.

Он даже подошёл к Гро, прикоснулся к нему, дав понять, что пёс совсем не опасен, просто любит дармовую еду, но Иризи отчего-то ещё больше напугалась и умчалась к соседним шатрам.

– Что это с ней? – спросил меня Шанти.

– Не знаю. Схожу, спрошу.

Я нашла Иризи за горой тюков из рулонов тканей. Девушка сидела на земле, обхватив колени руками, но увидев меня, выпрямилась и затараторила:

– Госпожа, прогоните его, прогоните торговца курагой прочь! Он оборотень, такой же коварный оборотень, как и госпожа Нейла! Я видела отметку на ухе его пса. Такая же отметка есть у кошки госпожи Нейлы. Алая подкова внутри! Это знак оборотня!

– Тише, тише, – попыталась я её успокоить. – Какой ещё оборотень? О чём ты говоришь? Ты собаку называешь оборотнем? Думаешь, это волк? Не бойся, это обыкновенный северный пёс. Просто немножко крупный.

– Нет, госпожа, нет, эта собака лишь сосуд для чужой души. Той меткой пёс навеки связан с торговцем курагой. Он однажды свершил над собакой волшбу, и теперь каждую ночь его душа вылетает из тела, чтобы вселиться в тело зверя и бегать в его обличии по округе, вершить злые дела.

Вершить злые дела? Ну, это точно не про Шанти.

– Успокойся, Иризи. Нет у Гро никакой метки на ухе. Ты же слышала, его вчера подрали храмовые коты. Скоро всё заживёт и никаких подков на ухе не будет.

– Как же ты не понимаешь, госпожа, – не сдавалась она. – Вторая такая метка есть и у человека, что привадил к себе зверя. Две одинаковые отметины как нерушимые узы, что навеки связали зверя и человека. У госпожи Нейлы я видела родинку в виде подковы на ухе, когда она поправляла платок и волосы. Ты же и сама знаешь, что госпожа Нейла творит, когда засыпает и переносит свою душу в тело степной кошки. Ходит по дворцу, подслушивает разговоры или идёт к наложницам, чтобы лечь им на грудь, сдавить дыхание и высосать жизнь. Много лет она творит зло в чужом теле. Но в этом теле живёт кошачья душа, дикая и необузданная. Когда Нейла вселяется в кошку, душа кошки никуда не улетает, она остаётся внутри. И раз за разом душа Нейлы соприкасается с душой дикой кошки и даже сливается с ней. Душа Нейлы дичает, вбирает в себя хищные повадки и теряет человеческие. Нейла уже давно не человек, она оборотень, от которого никому нет пощады. Столько времени я жила бок о бок с ней, каждую ночь боялась уснуть и не проснуться. А теперь я вырвалась из логова одного оборотня и угодила в лапы другого. Госпожа Эмеран, прошу, прогони торговца курагой, нельзя, чтобы он остался с нами. Он погубит и тебя, и всех остальных.

– Иризи, ты преувеличиваешь, – спокойным тоном ответила я на все её обвинения. – В Жатжайских горах я недели две провела рядом с Шанти, и ничего страшного со мной не случилось. Напротив, он мне несколько раз жизнь спас. Так что не наговаривай на него. Никакой он не злой оборотень.

– Госпожа, неужели ты не веришь, что торговец курагой – не совсем человек? – поражённо вопросила Иризи.

Верю ли? Хороший вопрос. В Жатжайских горах я не раз видела необычное поведение что Гро, что Шанти. Тогда я решила, что не буду думать о том, чего не могу понять. А вот теперь всё встало на свои места. Я-то думала, что оборотни, как в аконийских сказках, сбрасывают человеческую оболочку и обрастают шерстью, становясь волками. А в Сарпале, оказывается, они просто обмениваются с животными душами. Любопытный способ приобрести необычные способности. А, главное, он объясняет многие странности Шанти…

– Госпожа, ну как тут можно сомневаться? – не отставала Иризи. – Храмовые кошки Инмуланы на людей просто так не нападают. А они отметили своим гневом и торговца, и его собаку.

– Коты и без оборотничества собак не любят.

– Но ведь глаза, их глаза, – прибегла она к последнему аргументу. – Голубые, как… как у…

– У рыбы, – подсказала я.

– Не знаю, госпожа, я рыб никогда не видела. А вот мертвецов – да. Глаза у них такие же блёклые и безжизненные… А может торговец не только оборотень, но ещё и гуль? Вдруг он восстал после смерти и теперь ест человечину по ночам?