– Я? – неестественно хихикнул полковник. – Нет! Нет!

– Тогда, может быть, что-нибудь к передаче в Союзе? Письма, фотографии, посылочку?

– Нет, нет, что вы!

– Ну, ну… Готовьте личные вещи для контроля. Вслед за нами идут таможенники.

К нам в купе зашел таможенник-лейтенант, поздоровался, приложив руку к ушанке, представился.

– Прошу предъявить багаж для проверки.

– Все перед вами, лейтенант.

Проснулся наконец и Толя.

– С добрым утром. Ио регелт. Гут морген, – с ходу завел свою многоязыковую шарманку.

Таможенник удивленно улыбнулся:

– Ио регелт! Тудс мадярул беселни? (Доброе утро! Говоришь по-венгерски? (венг.))

В Чопе немало венгров. В этой местности почти все говорят по-венгерски.

– Иген (Да (венг.)), – подтвердил Толя и протянул пальчик. – Бачи-катона.

Таможенник отрицательно покачал головой.

– Нем вадьок катона. Тист вадьок, – рассмеялся он. – Окорс мег алудни? (Я не солдат, я офицер. Хочешь еще спать? (венг.))

– Нем, – потряс головой Толя, но подниматься с полки явно не спешил.

– Забавный у вас мальчуган. Шпарит на венгерском, как на родном. В сундучке что? – спросил таможенник, сбросив с лица улыбку.

– Посуда, – ответила Зоя. Сундучок проходил по ее ведомству.

– Упакована небось?

– В газеты, "Известия", "Правда", "Советский спорт". Нас предупредили, что в иностранные паковать нельзя. Открыть замок?

– Нет, не надо. А книги с собой тоже везете?

– Вон в том чемодане, внизу. Одни книги.

– Какие?

Насчет книг разъяснения давал я:

– Всякие. Но только русские, советских изданий. Куплены в магазине военторга. Видите ли, – счел нужным сообщить подробности, – у меня в войну все пропало: и дом, и книги, а я любитель чтения.

– Ну-ка, вытащите.

Тяжеленный чемоданище лежал в самом низу. Лейтенант помог мне справиться с этим бегемотом.

– А не помните, старший лейтенант, какие книги у вас сверху лежат?

Это я знал совершенно точно: «Разгром», «Железный поток», «Как закалялась сталь», «Чапаев». Приложения к журналу «Огонек». Мы еще с Зоей долго размышляли: брать их с собой или не брать. Книги в мягких обложках, уже изрядно потрепанные. Дома приобретем издания посолиднее.

Все-таки решили взять. Вдруг сразу не купишь? В крайнем случае, отдадим потом соседям.

– Что ж, книги добрые… Откройте-ка чемодан!

Мысленно чертыхаясь, я стянул неподатливые ремни и отбросил крышку.

– «Как закалялась сталь», «Разгром», «Железный поток», «Чапаев»… Все точно. Закрывайте! В багажных вагонах что-нибудь везете?

– Нет.

Он посмотрел в своих бумагах:

– Верно, нет. Что ж, будем считать таможенный осмотр оконченным. Желаю счастливого пути!

Он снова вежливо приложил руку к шапке. Выходя из купе, помахал рукой Толе:

– Висонтлаташра, фиаталэмбер (До свидания, молодой человек (венг.)).

– Ауфвидерзеен! – нажал сынок не ту кнопку.

У полиглотов тоже, видать, случаются осечки.

А в соседнем купе осмотр шел полным ходом. Маленький чемоданчик полковника Журавлева с двумя платьицами и вязаным свитером – подарками невесте и жениху – крутили, вертели, простукивали, разглядывали на свет. Притащили отвертку, еще какие-то инструменты, отвинтили замок, ручку.

– Что везете, полковник?

– Вот. Все здесь.

– Лучше скажите сейчас, а то обнаружим сами, составим протокол, хуже будет.

Сюда, в купе, набежало уже человек пять офицеров. Один в чине подполковника.

Журавлев сидел у столика, возле окна, и без конца вытирал лицо платком.

– Ничего другого не везу. Все, что видите.

– Сбегай к проводникам багажных, – приказал подполковник кому-то из подчиненных. – Предупреди их от моего имени: если утаивают, отцеплю вагоны и буду проверять неделю. А вам, полковник, обещаю личный обыск. Вплоть до нижнего белья. За границей сейчас становится модным – танец с полным раздеванием.

– Не имеете права! – как-то по-мышиному пискнул Журавлев. – Издевательства над собой не допущу!

– Тогда снимем вас с поезда и будем разбираться на заставе, по-домашнему. И, будьте уверены, каждый шовчик на ваших кальсонах пощупаем. И не только имеем на это право, а просто обязаны! Может, записочка в трубочку скручена? Или тоненьким фантиком за подкладкой. А?

Журавлев, не отвечая, полез за мокрым платком.

– Как у вас только язык поворачивается говорить такое! – возмутилась Зоя. Она тоже, как и многие пассажиры, привлеченные громкими голосами, подошла к двери купе. – Старый человек, выше вас по званию, а вы – раздевание, фантики, кальсоны прощупаем! Стыдно!

– Никто вас не спрашивает, гражданка! И вообще, кто разрешил выходить из купе?

Подполковник раздраженно, с треском захлопнул дверь.

Мы с Зоей через тонкую перегородку слышали, как он отдавал резкие команды своим подчиненным, как угрожал Журавлеву, требовал, чтобы тот признался, выложил сейчас же, что везет из запрещенного. Потом приказал своему помощнику срочно запросить по полевой связи штаб Центральной группы войск о личности полковника Журавлева.

В вагон тяжело притопал усатый, с обвислыми, как у бульдога, щеками, начальник вокзала:

– Товарищ подполковник, выпустите проверенных пассажиров. Пусть идут в кассы, оформляют документы на московский поезд. Пока билеты получат, пока вещи перетащат. А поезд через сорок минут уже должен уйти.

– Успеется! – отрубил подполковник. – Мы тут тоже не в цацки играем, а охраняем границу. Потребуется задержать поезд – будет соответствующий приказ.

Но все-таки отдал распоряжение выпустить нас, прошедших проверку и ничего не утаивших.

Пока я бегал за билетами, пока с Зоей вместе, неотступно сопровождаемые Толей, уцепившимся за ее шубу, тащили вещи в другой поезд, прошло, наверное, не меньше получаса.

Нам повезло. Доплатили стоимость половины билета за Толю и оказались обладателями четырехместного купе – желающих на верхнее, четвертое, место не оказалось.

– Сбегай в тот состав, посмотри, что с Журавлевым, – предложила Зоя.

В вагон меня не пустили, но знакомый лейтенант-таможенник стоял поблизости и курил. От благожелательного словоохотливого парня я узнал, что ответ на телефонограмму из штаба Группы войск уже получен. Подтвердилась личность полковника Журавлева, номера офицерского удостоверения личности и пропуска через границу. И тем не менее настырный подполковник-пограничник устроил ему обещанный личный обыск. Ничего не обнаружил, проверил с досады всю обшивку в купе, заставил солдат поработать отверткой и расковырять крашеные плиты.

– И что же?

– А ничего, ровным счетом ничего!.. Хотя подполковника тоже можно понять. Вы же сами видели, как волновался задержанный. А у этого подполковника, говорят, особый нюх. Уже побежал докладывать начальству в Ужгород или Львов.

– И напрасно! Хороший добрый старикан. Ученый, профессор. Мы с ним все послевоенное время служим в одном отделе.

– У вас к нему свое личное отношение. А у пограничников – служба. Ориентировки, агентурные сведения – мы с вами и знать не можем.

– Значит, на свадьбу к дочери теперь он уж никак не попадет. Жаль!

– Почему не попадет? Его же отпустили. Сидит в пятом вагоне московского поезда и без конца вытирает пот… Если за ним ничего нет, почему же все-таки он так нервничает?

Что можно было ему ответить? Я и сам недоумевал.

Дальше все пошло своим чередом. Мы жили обычной поездной жизнью, ходили обедать в вагон-ресторан, по пути заглядывая во все раскрытые двери купе пятого вагона. Но полковника Журавлева обнаружить не смогли. Вероятно, измученный ночной бессонницей и нервотрепкой, завалился на верхнюю полку и спал без задних ног.

Сердобольная Зоя не поленилась сбегать к начальнику состава и спросила, не приключилось ли с кем-нибудь из пассажиров сердечного приступа или еще чего в таком роде, из-за чего человека могли снять с поезда.

– Нет! – ответил тот. – Ни сердечных приступов, ни инсультов, ничего. Все до единого, кто сел в Чопе, следуют в полном здравии.