— Госпожа Снегова, у меня нет другого выхода.

Анна поколебалась и села в машину.

— Я запомнила вас, — неожиданно резким, недовольным голосом, заявила она. — Это вы подарили букет?

— Так точно. У вас прекрасная память на лица.

— Иначе мне не выжить в этом лучшем из миров. Зачем звонили по телефону? Что вы хотите?

— Прежде всего, подбросить вас домой. Почему вы не воспользовались своей машиной?

— Потому что простым гражданам выдают пятнадцать литров на месяц. Это как раз на одну поездку до моего дома в Кладове. Все остальное топливо — собственность вермахта.

— Считайте, вам повезло и сегодня вы сэкономите. Мне приказано выразить вам соболезнование по случаю кончины матери.

— Приказано? Я полагала, что это долг каждого порядочного человека.

— Именно так. Приказ я исполнил, а теперь от имени родины прошу — держитесь, Анна Константиновна. Еще немного, еще чуть-чуть…

Мы ехали по ночному Берлину. Анна молчала, а мне стало хорошо, будто я еду по ночной Москве и в машине рядом со мной сидит Тамара. Впрочем, я не отказался бы и от Магди, но только по мирному Берлину.

Наступит ли такое время?

— Что вы хотите?

— Мне нужен пропуск в театр. Пусть это будет контрамарка. Это трудно?

— Нет, это не трудно, но… и это все?

— Нет. Мне бы хотелось пройти к вам за кулисы. Пусть охрана увидит меня, пусть меня увидят ваши коллеги. Хотелось бы познакомиться с директором театра. Возможно, я буду со своей невестой.

— У вас есть невеста?

— Да, и она очень любит меня.

Анна возмутилась.

— Какая душераздирающая сентиментальность! Особенно в сопровождении непрекращающихся бомбежек. Вы зря нахватались от немцев подобной ерунды — это очень практичный и жесткий народ.

— Я — немец, мне всегда была чужда сентиментальность.

— Я не хотела вас обидеть.

— Что вы, фрау Снегова, — я перешел на немецкий. — Вы упомянули о бомбежках. Кстати, как у вас соблюдается инструкция о поведении граждан в момент объявления воздушной тревоги?

— Неукоснительно. Никого не надо подгонять. У нас есть команда — два негодных к службе инвалида, они строго следят, чтобы все вовремя покинули здание. Потом сами со всех ног мчатся в укрытие. Назад практически никто не возвращается, разве что инвалиды. Они запирают служебный вход и тоже уходят.

— Где расположено бомбоубежище?

— Через площадь.

Она молчала до самого Симменсштадта, потом спросила по-русски.

— Что там, на фронте?

— Победа будет за нами.

— И на том спасибо.

20 октября.

Мне не пришлось уговаривать Магди посетить театр. Она, при всей неприязни к большевикам, мечтала познакомиться со Снеговой. В свою очередь прима представила нас директору, который любезно согласился показать нам свой театр. Мы осмотрели зал, посетили фойе, прошли по внутренним помещениям.

Сигнал воздушной тревоги застал нас на третьем ярусе, где располагалась государственная ложа. Услышав сирену Снегова, Магди, директор, все прочие сотрудники — осветители, гримерши, инвалиды во главе с уполномоченным от партии — во исполнение инструкции, прихватив плащи и шляпы, со всех ног помчались к выходам.

В этой суматохе было проще простого затеряться в фойе.

Гул нарастал, было страшно. С первыми бомбовыми раскатами, покатившимся по затемненному Берлину, я тщательно осмотрел запломбированную дверь, ведущую в отсек, где помещалась ложа фюрера. В окнах подрагивали стекла, стены, словно живые, ходило ходуном, однако дверь держалась намертво. Не только Волошевский, но и мышь, не смогла бы проникнуть в расположенные за дубовой дверью помещения.

Пришлось взять паузу.

Через окно я наблюдал за цепочкой ярких вспышек на противоположном берегу Шпрее. Это было далеко, где-то на юге города в районе аэродрома Темпельхоф.

Мне припомнился рассказ Снеговой — за день до посещения фюрера в театр налетала орда всякого рода следопытов. Они вскрывали заветную дверь и начинали обыскивать государственную ложу и все примыкающие к ней помещения. Вынюхивали каждый сантиметр.

Попробовать проникнуть из зала? Бессмысленно. Скорее всего, в ложе установлены скрытые микрофоны.

После окончания проверки в фойе негласно выставлялся караул. Во время спектакля места во всех соседних ложах занимали люди из спецслужб и проверенные партийные чиновники с семьями.

Добраться до фюрера можно только снизу.

Я направился на второй ярус. Шел не таясь. Как только прикрыл за собой дверь, грохот разрывов сразу стих.

Ложа как ложа. Сразу за дверью предбанник, в предбаннике тумба в виде античной колонна высотой в полтора метра. Изготовлена из искусственного мрамора, внутри, скорее всего, пустая, но все равно невероятно тяжелая. Директор рассказал нам с Магди (скорее Магдалене, чем мне), что точно такая же подставка находится наверху. Перед началом спектакля дежурный адъютант ставит на нее вазон с приготовленными для примы цветами.

Интересный момент — подставка в нижней ложе считается запасной. Был случай, когда во время бомбежки тумба, стоявшая в государственной ложе, упала и треснула. Ее отправили в ремонт, а наверх перетащили ту, что находилась внизу. Когда отремонтированную подставку вернули в театр, всю операцию повторили в обратном порядке.

Такая щепетильность удивительна даже в Германии. Я поинтересовался, зачем лишние хлопоты? Директор объяснил — фюрер, войдя в ложу, сразу заметил подмену и поинтересовался, в чем дело?

— Я, знаете ли, всегда лично встречаю вождя. С готовностью и непоколебимой верой в победу я поздравил его с выдающейся зоркостью и заодно объяснил причину. Для всех нас этот случай стал отличным уроком. Фюрер замечает все! — восхитился директор, затем вполне буднично добавил. — Поэтому солдаты СС и таскают подставку.

В темноте, при удалявшихся звуках разрывов и синем свете фонарика, я осмотрел тумбу. По самым скромным прикидкам для результата требовалось не менее трех, а то и пяти, килограммов взрывчатки, а это немало. Могло ли такое количество поместиться в колонне, если учесть что одна килограммовая шашка представляет собой упаковку размером с толстый роман. Если да, как добраться до внутренней полости?

Я попытался сдвинуть подставку. Удалось с трудом — видно, колонну на всякий случай не стали крепить к полу наглухо. В таком случае ее, наверное, можно положить на пол? Тяжелая, donner wetter! Отдышавшись, при белом свете фонарика, я внимательно оглядел основание. Оно было прикрыто куском фанеры. Отвернул шурупы, снять фанеру. Открылась небольшая полость, выше она была надежно зацементирована.

Цемент свежий. В цементе отверстие, откуда выглядывала металлическая трубка. Что можно было спрятать в полости, и затем прикрыть фанерой? Уж не взрыватель ли?

Решение представлялось оптимальным. Корнет Оболенский и поручик Голицын хорошо знали свое дело. Адскую машину запрессовали в тумбу, которую вряд ли тронут без особого на этот счет распоряжения, а если и тронут, будут обращаться с предельной осторожностью. Значит, дело только за взрывателем.

Я присел рядом с тумбой, сдвинул фуражку на затылок, прикинул — каким он должен быть, взрыватель? Понятно, что с часовым механизмом. Я прислушался — тиканья не уловил. Следовательно, взрыватель не установлен. Вывод — для окончательного снаряжения СВУ (самодельное взрывное устройство) подрывнику необходимо точно знать, во-первых, день появления фюрера, во-вторых, иметь возможность проникнуть в ложу за сутки-двое до начала спектакля.

Мелькнула мысль — попытаться немедленно извлечь СВУ. Пусть Волошевский помучается.

Решение ошибочное. Без инструментов вытащить мину не получится. К тому же на полу останутся следы, а привлекать внимание гестапо к махинациям Бойкого мне не хотелось, и вовсе не из человеколюбия. Закруткин и я по уши влезли в это дерьмо. Гестапо не составит труда вычислить нас.

Или одного из нас.

Вывод — проследить, когда Бойкий, будь он проклят, явится вставить взрыватель.