Ясность в этом вопросе была также невыгодна лицам, представлявшим германскую сторону — советнику посольства Дуквицу, а также имперскому уполномоченному в Дании Вернеру Бесту. Они, правда, использовали другой прием. Дуквиц и Бест до предела размазали этот эпизод в общей картине спасения датских евреев в октябре 1943 года. В результате после войны Бест отделался двенадцатью годами заключения, из которых он, «по состоянию здоровья», отсидел только пять. В 1953 году этот матерый нацист, один из создателей РСХА, получил должность в директорате концерна Гуго Стеннеса и в 1989 году мирно скончался в Мюльгейме. В свою очередь Георг Дуквиц, упоминаемый в официальных источниках как некий «таинственный германский дипломат», якобы «негласно предупредивший Бора о его депортации в рейх», в 1971 году получил в Израиле высокое звание «праведника».

Закруткин подобрал плоский, окатанный водой камень и плашмя швырнул его в море. Вода откликнулась четверкой всплесков. Для такого почтенного возраста твердость ветеранской руки была удивительна.

— После разгрома немцев на Курской дуге в Дании заметно активизировалось подпольное движение. Участились случаи нападения на немецкие патрули, волной пошли забастовки. Дальнейший ход событий грозил еще большими осложнениями, а ведь эта страна имела громадное значение для обеспечения обороноспособности рейха. Без датского мяса, молока, масла и картофеля, без датской селедки в Германии начался бы голод. Нельзя сбрасывать со счетов и местную промышленность. Требование Гитлера закрутить гайки и при этом не только обеспечить бесперебойное производство оружия и сельхозпродукции, но и увеличить его, вынуждало германские власти на неординарные решения.

Имей в виду, объявление военного положения означало отмену всех прежних датских законов, введение смертной казни за саботаж и забастовки. Чтобы не допустить нежелательного развития событий и убедить датчан, что они в одной лодке с немцами, в Берлине решили обойтись без крови и для этого задействовать авторитет Бора для умиротворения страны.

Любой ценой!

Пусть ученый с мировым именем призовет своих соотечественников защитить арийский дом. С этой целью оккупационные власти готов были позволить датским евреям бежать в Швецию. Эту карту они собирались разыграть на переговорах с профессором.

После очередного броска, на этот раз неудачного — кругляш при первом же касании канул в воду, Закруткин задался вопросом.

— Мог ли Дуквиц или сам Бест действовать вопреки воле высшего руководства Германии? Могли ли они закрыть глаза на повальное бегство евреев, тем более что предотвратить его было вполне по силам?

Кто такой Вернер Бест? Отъявленный антисемит, преследовавший евреев еще в 1933 году в Гессене, нарубивший мяса в Польше и во Франции. Один из главных организаторов и участников «Ночи длинных ножей». Кто такой Георг Дуквиц? Военный разведчик, аристократ, прошедший школу в аппарате известного людоеда Альфреда Розенберга, приговоренного к смертной казни в Нюрнберге, так что отбросим в сторону «благородные» побуждения. Понятно, они не могли не задумываться о будущем, ведь за окном был сорок третий год и им было ясно, что разгром рейха — вопрос времени. Тем не менее пойти по собственной инициативе на вопиющее нарушение приказа об «окончательном решении»,[79] на котором держалась вся национальная политика Третьего рейха, они никак не могли.

Оккупационный режим предполагал передачу власти вермахту, поэтому ответственность за операцию «Июльский снег» Гиммлеру удалось перекинуть на Канариса, чьим агентом являлся Георг Дуквиц. Хитрый Бест осуществлял лишь общий надзор.

Впрочем, подробности узнаешь у Второго, вопреки запрету Москвы оказавшегося втянутым в самую гущу событий. Это случилось сразу после нашей расшифровки. Удар последовал оттуда, откуда мы менее всего ожидали.

Искупнемся?

Мы продолжили за ужином в мужской компании — фрау Шеель, сославшись на головную боль, не вышла из номера.

Первым начал барон.

— Провал произошел в воскресенье, после того как мы с Магди провели выходной на Плетцензее. День выдался на редкость жаркий. Я, помню, еще вспоминал Саратов и пляж на Волге. Знаешь, тогда я вдруг обнаружил, что ее худоба вполне может быть расценена как стройность. Это было радостное открытие.

— Vorsicht! (сноска: осторожно!) — предупредил Закруткин.

— Nämlich![80] — откликнулся фон Шеель и предложил Первому сходить за виски.

Когда Анатолий Константинович удалился, барон продолжил.

— Редкие горожане, позволившие себе в удушавшую берлинцев июльскую жару провести несколько часов на пляже, одобрительно посматривали на нас. Офицер-фронтовик, получивший отпуск, встретился с невестой и теперь они ждут не дождутся, как бы поскорее уединиться.

Здесь Шеель сделал паузу, как бы обдумывая, продолжать или нет, затем спросил.

— Ведь мы работаем над романом, не так ли?

Я кивнул.

— Ведем речь о буднях нелегальной работы? — продолжил допрос Шеель. — О том, на каком пустяке может проколоться самый опытный агент?

И этот тезис я подтвердил кивком. Признаюсь, немецкая добросовестность, с какой Шеель пытался помочь мне написать роман, обезоруживала.

— Поэтому здесь не может быть ничего личного, правильно?

Я был вынужден согласиться, но что-то во мне встрепенулось.

До перехвата дыхания.

Барон с той же простодушной непосредственностью признался.

— В отеле мы с Магди тоже не испытали проблем. Остальное допиши сам. Ну, что-нибудь в таком духе… «они без конца наслаждались друг другом». Нет, слишком напыщенно. Попробуй без литературных всхлипов, что-нибудь вроде «она была молчалива и покорна». Впрочем, суть в том, что Магди, покорившись и отмолчавшись, уложила меня на спину, уселась поверх и спросила — кто он?

«…кого ты имеешь в виду?

— Тот, второй. Кто он? Он как-то попросил передать ему зажигалку. Я бросила. Он поймал ее правой рукой, хотя постоянно изображал из себя левшу. Но это мелочь по сравнению с тем, что у него нет родинки на бедре. Вот этой. И шрамика. Помнишь мою кошку. Кот загнал ее на дерево, я умоляла тебя спасти Пусси. Ты начал взбираться, а я восхищалась тобой — какой ты смелый. А когда ты упал и у тебя пошла кровь, я дала слово, что когда вырасту обязательно поцелую тебя в этот шрамик. Он едва заметен, но он есть, а у него не было. Я ждала тебя, а приехал он. Кто он и кто ты?

— Ты не поверишь.

Она заплакала, потом добавила.

— Я постараюсь. Я постараюсь все забыть, но это ты?

— Да.

— А он?

— А он — это он. Первый. Ты была с ним?

— Нет, я была с тобой! Я ждала тебя и я была с тобой!!

После паузы она спросила.

— Что теперь будет? Ты лег со мной в постель, чтобы завербовать в шпионки? Ты женат? Там?..

— Нет. Уже нет.

— Что же будет, Еско?!

— Это тебе решать, Магди.

Она долго и по-прежнему тихо рыдала. Скорее всхлипывала. Она была плакса, но знала, что я не люблю сморщенных носиков, слез и прочей ерунды, которые могут помешать в космическом полете, поэтому горевала молча, разве что со всхлипами не могла справиться.

Наконец всхлипы прекратились, и я увидел перед собой немецкую женщину, беспощадную к врагам рейха. Его лицо заметно напряглось, взор заострился.

— Ты приехал сюда, чтобы гадить исподтишка? Как ты мог, Еско? Что ты задумал?

Губы у Магди перекосились, она закрыла лицо руками и рухнула на кровать».

— Остальное додумай сам. Кто из нас, в конце концов, литератор?! Почему я должен делать за тебя твою работу?!

— Нет уж! — возразил я и нарочно подвинул диктофон к барону поближе. — Договаривайте!! Я буду считать этот эпизод документальным только в том случае, если вы доведете рассказ до конца.

В этот момент в столику вернулся Анатолий Константинович. Как ни в чем ни бывало предложил тост за «тех, кто не с нами». Это следовало понимать «за тех, кто в море». Мы выпили, и барон отправил Закруткина за очередной порцией. Тот покорно удалился, без всяких шуточек-прибауточек. Может, интуитивно оценил важность момента?