— Можно долго рассказывать о Пири Рейсе. Он был отважный мореплаватель. Интересно, что он оставил потомкам карту, на которой была изображена береговая линия Западной Африки, а также восточной части Южной Америки и Антарктиды.
— Антарктиды! — удивился я.
— Именно! — воскликнул Анатолий Константинович. — Изюминка в том, что по утверждению местных краеведов, на одном из этих островов спрятана верхняя половинка этой карты, на которой помещена Атлантида!
— Herr Chatterer! — пристыдила Закруткина фрау Магди и, обращаясь ко мне, предупредила. — Hören Sie nicht zu es.[70]
Эти слова произвела на меня неизгладимое впечатление своей незамысловатой афористичностью. Меня как бы вновь ненавязчиво приглашали самостоятельно отделить зерна от плевел, приложить усилия, чтобы разобраться в конспиративных приколах, на которые был так щедр незабвенный Николай Михайлович. Не знаю, как насчет коммунизма, но, судя по уловкам Закруткина, учение Трущева о том, что к путь к согласию извилист, и добраться до цели можно, только прихватив в дорогу веру, истину и любовь, жило и процветало. Являлось ли оно самым светлым в мире, давало ли надежду на спасение, меня ни чуточки не волновало. Мне было хорошо в лодке, я предвкушал прогулку по историческому саду, где, разглядывая прошлое, мог бы наряду со смирением, обзавестись мудростью. Там, глядишь, недалеко и до идеала или, по крайней мере, до чего-то такого, что можно было бы счесть за идеал.
Я посматривал на историю, лихо отшившую Анатолия Константиновича. Трудно сказать, кем ей приходился Закруткин? Зятем, копией мужа?..
Какие отношения связывали эту сладкую троицу?
Имеем ли мы дело с особо засекреченной полигамией?
Какое это имело значение, когда, ступив, наконец, на необитаемый остров, я кожей ощутил, насколько ближе мне стала Атлантида, не говоря уже об Африке и Антарктиде. Остров Сдвинутой тюбетейки показался мне самым загадочным местом на земле. Здесь, в древних средиземноморских водах, чья прозрачная бирюза распространялась на десяток метров в глубину, можно было без помех заняться ловлей тайн Третьего рейха.
* * *
Из разговоров с бароном Алексом-Еско фон Шеелем.
Турецкая республика, необитаемый остров.
Сентябрь 200… года.
Искупавшись, барон приладил для сидения надувной матрас и устроился рядом.
Я включил диктофон.
— …явившись из Копенгагена, я с вокзала позвонил дяде Людвигу. Генерал пригласил меня на ужин.
— Мы ждем тебя, мой мальчик, в двадцать ноль-ноль.
Времени у меня было в обрез. В этот час у Первого, якобы только что вернувшегося из Дании, была назначена встреча со связным, поэтому, переговорив по телефону, я помчался в Шарлоттенбург на съемную квартиру, где скрывался Анатолий. Тайну посещения Бора надо было сохранить в любом случае. Задача перед Толиком стояла непростая — изобразить перед родным отцом человека, которого тот предлагал шлепнуть в Швейцарии, а заодно передать донесение, составленное мною после посещения Бора.
— Не шлепнуть, а убрать, — поправил Шееля Анатолий Константинович, сидевший на камне за урезом воды и пробовавший на растяг ружье для подводной охоты.
— Ты вот что, — предупредил его Алексей Альфредович, — не учи ученого и не забывай, что подводная охота здесь запрещена.
— Какая здесь охота! — в сердцах ответил Закруткин. — То ли дело на Кубе, в компании с Хемингуэем.
Он скользнул в море, а барон, подобрав плоский камень, запустил его в море. Я насчитал шесть «блинчиков» — шесть касаний мира воздушного с миром подводным.
— К Майендорфам я отправился на U-бане — это что-то вроде нашего метро. Зашел в вагон, услышал знакомое «Цу-ррр-рюк бляйбен!»[71] и, признаюсь, до самой Инсбрукплатц волновался — после свидания в Свердловске это была моя вторая встреча с дядей Людвигом. Почему-то я не брал в расчет Закруткина и его приключения в Смоленске. Мне все еще казалось, это была его одиссея, его приключения. В подъезде дома на Бенигсенштрассе, назвав себя инвалиду, устроившемуся в стеклянной будке возле лифта, меня ударило наотмашь.
Тебе мало прокола в Копенгагене? Ты решил напортачить в Берлине?!
Ты в Берлине, Леха!! И ты — Закруткин!!
Цурюк бляйбен!
Теперь у тебя нет своего, чужого. Теперь у нас все общее — одиссеи, приключения, лифт, даже смерть одна на двоих. Слава Богу, что хотя бы не женщины. Я — немец, но за Тамару прибил бы на месте.
Хочешь спросить — убил бы за Магди? Тогда нет, но было интересно, какой она стала. Я запомнил ее аккуратной чистюлей, тринадцать лет назад тайком передавшей мне записочку, в которой обещала ждать моего возвращения von Russland «до самой могилы».
Вот так, дружище! А ты — женщины!!
Я промолчал. Ни до, ни после монолога я ни словом не перебил барон.
Его будто прорвало.
— Это был бред, понимаешь, незамутненный, изобретательный, фантастический бред. В лифте я не мог избавиться от ощущения, что теперь уже не разберешь, кто из нас поднимается на третий этаж, а кто влез в чужую шкуру. Признаюсь, перед тем как позвонить в квартиру, я очень пожалел, что рядом со мной нет Анатолия.
Вдвоем как-то спокойней.
Вообрази, заходим мы в квартиру к Майендорфу, оба в военных мундирах. И у Магди появился бы выбор — ждала одного, вернулись двое.
Алекс-Еско усмехнулся.
— Меня разобрал необоримый смех. Я стоял на лестничной площадки и меня буквально сотрясало от безмолвного хохота. О хохоте упомяни, все остальные антимонии выброси.
— Не выброшу! Если выбросить, о чем рассказывать?
После короткой паузы барон согласился.
— Как хочешь. В любом случае отметь, уроки Трущева не прошли даром.
…за столом дядя Людвиг заявил, что Магди ждет не дождется рассказов о посещении Дании. На месте ли русалка, разгуливает ли по Копенгагену тень отца Гамлета, и долго ли ленивые датчане будут саботировать программу производства вооружений, которую фюрер возложил на них.
Я бросил взгляд на девушку. Магдалена опустила глаза. По ее виду не скажешь, что ее интересуют ленивые датчане. Тем не менее, я охотно поделился впечатлениями. Копенгаген по-прежнему патриархален. Состоянии дел на заводе оставляют желать лучшего. Рабочие и служащие лишены энтузиазма, как, впрочем, и все датчане. Странно, в такую трудную годину им даже разрешают бастовать. Затем я обмолвился о посещении Нильса Бора.
Майендорф отложил нож.
— Какое отношение к командировке в Копенгаген имеет этот неврастеник, свихнувшийся на изучении атомного ядра?
— О-о, это долгая история, она касается одного перспективного изобретения, которое вполне можно было бы назвать «чудо-оружием». В архивах нашего отдела эта заявка обозначена как «Хадубранд». Я слышал о нем еще в Свердловске. Представляете, Магди, — обратился я к девушке, — некий изобретатель заявляет, что открыл особые лучи, которые он назвал Х-лучами. Оказывается, с их помощью можно подрывать боеприпасы на расстоянии до двадцати километров! Например, бомбы на вражеских бомбардировщиках.
— Неужели? — улыбнулась Магдалена.
Она заметно повзрослела за эти годы, но практически не округлилась.
— Да-да. Вообразите, какую силу обретет наша противовоздушная оборона, если эту идею можно было бы воплотить в жизнь!
Генерал скомкал салфетку и швырнул на стол.
— Я не понимаю, причем здесь Нильс Бор?!
— К делу был приложена газетная публикация двадцатых годов. Это был ответ Бора на вопрос, как он относится к Х-лучей. Его мнение трудно назвать положительным, он сомневался, возможно ли использовать их в оборонных целях. Я спросил у профессора — не изменил ли он свое мнение в свете тех задач, которые нынче стоят перед арийской расой? Я постарался объяснить ему, что каждый из нас должен приложить силы и помочь победе.
