— Давайте назовем эту способность «угадыванием», — предложил Трущев.

Этот вариант вызвал бурный восторг у подопечного. Затем Мессинг робко поинтересовался — нельзя ли вообще обойти эту тему насчет «угадывания», «опознавания»?

Трущев развел руками — как же ее можно обойти, если начальство настаивает на точности в использовании терминологии?

— Что да, то да! — согласился Мессинг и остро глянул на Трущева.

После короткой паузы он выговорил.

— А ведь вы мне не верите, Николай Михайлович?

— Что да, то да, — согласился младший лейтенант, и они оба рассмеялись.

Трущев обеспечил Вольфа Григорьевича бумагой и письменными принадлежностями, а сам удалился на кухню готовить обед.

Во время приема пищи поболтали о том о сем. После обеда Мессинг продолжил составлять отчет о годах, проведенных в Германии, об участии в Эйслебенском восстании двадцать третьего года.

Николай Михайлович откровенно признался.

— Я писанину Вольфа Григорьевича не читал. Признаться, я действительно не вполне доверял ему. Меня смущали слухи, которые сопровождали этого невзрачного, со всклоченными волосами экстрасенса. Чем этот странный человечек со всеми его удивительными способностями мог помочь в поисках молодого Шееля, если учесть, что мне было строго-настрого запрещено посвящать этого субъекта в служебные дела.

Здесь я попытался вставить словцо, однако Трущев коротко и однозначно рявкнул.

— Не перебивать!

Затем, уже спокойней и деликатней добавил.

— Речь идет о том, чтобы в присутствии своего подручного я даже подумать не смел о своих служебных обязанностях. Лаврентий Палыч лично предупредил — в присутствии этого «лопоухого прорицателя» держать «мисли за зубами». С этой целью нарком отослал меня к капитану Пугачеву, замначальнику девятого спецотделения.

Пугачев кратко ввел меня в курс дела.

— Лучший способ скрыть свои мысли от опознавания, это напевать про себя что-нибудь прилипчивое, комсомольское, желательно на оборонную тематику. Например, такую. Слыхал, наверное, — и он с ходу завел.

— Вполне подходящая песня. По секрету, Трущев, она была написана специально по заказу нашего отдела. Убедись, смысла никакого! Любой гипнотизер голову сломает, прежде чем поймет, зачем глупой бабе сабля и острая пика? Чем ее сокол воевать будет? Второй куплет еще хлеще.

В этом месте Трущев подхватил, и они вместе допели:

Закончив с пением, Пугачев продолжил инструктаж.

— Не плохо также сосредоточиться на решении математической или шахматной задачи. Но это только в том случае, если ты увлекаешься математикой или шахматами. Если нет — посмакуй женские прелести. Этот прием здорово помогает наглухо прикрыть планы разрабатываемых секретных операций. По себе знаю.

Подобная методика показалась Трущеву малоэффективной, хотя никого он так не любил как свою Татьяну. В те дни его более всего волновала Светочка, поэтому в мыслях он остановился на поисках такого кудесника и колдуна, который смог бы вернуть ей способность говорить.

— Что касается колдунов, — внес уточнение Трущев, — берусь подтвердить, что в начале 20-х годов в Коминтерне была организована особая секция, в которую собирали людей с неординарными способностями и где изучали способы ведения классовой борьбы в потустороннем измерении. Этими вопросами, например, занимался бывший руководитель ленинградских чекистов, небезызвестный Глеб Бокий.[29]

Помимо создания собственных и расшифровки вражеских шифров, Бокий интересовался всякими потусторонними силами, и кое-кто из секретной коминтерновской секции перебрался к нему под крыло. Насколько мне известно, Бокия как раз расстреляли за развал работы на этом направлении. Большевик с подпольным стажем, опытнейший чекист, чьим именем был назван пароход, свозивший осужденных на Соловки, вдруг забросил работу по овладению человеческой психикой и ударился в масонство и откровенно чуждые пролетариату и воинствующему материализму восточные культы, а также занялся организацией подпольного мистического общества «Единое трудовое братство».

Тем не менее, после гибели Бокия кое-какой мистический опыт у нас на Лубянке сумели сохранить.

Два дня Николай Михайлович и Вольф Григорьевич прожили душа в душу. Заграничный медиум не лез к Трущеву с идиотскими вопросами. Трущев воздерживался от того, чтобы давать подопечному советы, тем более всякого рода руководящие указания, касавшиеся составления отчета.

Вечером второго дня, Вольф Григорьевич, закончив свою писанину, неожиданно и очень тихо спросил.

— Что с дочкой, Николай Михайлович?

Это было как удар под дых. Трущев не сразу нашел, что ответить. Для начала большими пальцами расправил гимнастерку под ремнем. Потом подошел к окну, притаился за шторой, замер.

— Здесь нет прослушки, — добавил Мессинг.

Нет прослушки? Кому он это говорит?!

— Как вы можете знать?

— Вижу. Вижу также вашу Светлану. На мой взгляд, вполне здоровая девочка.

— Она разучилась говорить.

— То есть? — не понял Мессинг.

— Зачем вам знать, Вольф Григорьевич?..

— Смелее, Николай Михайлович. Я не классовый враг и не двурушник, в чем, надеюсь, вы успели убедиться.

Николай Михайлович уселся на диван, закинул ногу на ногу, закурил папиросу.

— Она разучилась говорить. Потеряла, так сказать, дар речи. Сильнейший испуг.

— Когда это случилось?

— В декабре, перед новым годом.

— Сколько ей лет? Семь?

Трущев кивнул.

Мессинг предложил.

— Я мог бы помочь.

Что он, Трущев, младший лейтенант госбезопасности, мог ответить?

Николай Михайлович молча докурил папиросу, встал, привычно расправил гимнастерку под ремнем, подошел ближе и поинтересовался.

— Ну, что тут у нас?..

Мессинг протянул ему последний исписанный листок. Трущев просмотрел его, потом вернул и подсказал.

— Подпись, число.

Мессинг добросовестно вывел: «18 июня 1940 г. Вольф Мессинг».

— Теперь в гостиницу?

— Да.

На лестнице Вольф Григорьевич предупредил.

— Только не надо никак афишировать мою помощь. Прошу, никому ни слова, для меня это очень важно. Только вы, я и ваша дочь. В тихой обстановке. Можно у меня в номере. Обдумайте мое предложение.

Что оставалось Трущеву, как не отделаться усмешкой.

Вольф Григорьевич заверил.

— Если вы об оплате, деньги меня не интересуют.

— Я не о том. Я в состоянии заплатить, просто я обязан доложить начальству.

— Кто вам поверит, Николай Михайлович? Я непременно откажусь от своих слов. Поверьте, моя помощь вас ни к чему не обязывает.

Вероятно, Вольф Григорьевич всерьез полагал, что все дело в прослушке. Ему, продукту буржуазной культуры, было невдомек, что я не мог не сообщить начальству о сделанном мне предложении, иначе какой я чекист?! Конечно, было очень заманчиво воспользоваться услугами такого специалиста, каким являлся Мессинг — одним этим предложением он убедительно доказал свои безграничные возможности, — однако опыт подсказывал, чем могло закончиться для меня и моей семьи подобное легкомыслие.