Арехта Григорьевич вернулся к себе в Третьиновку на паре подвод, нагруженных плугами и плужками, боронами и прочим необходимейшим в сельском хозяйстве инвентарем. На буксире первой подводы тянулась веялка, на буксире второй – лобогрейка. Жирная грязь хватала за колеса и налипала целыми пластами, но добрые, бывшие графские, кони сдюжили ценный груз. Сразу наполнился пустой двор Брындыков с развалившейся оградой.

Ограда – дело рук человеческих, было бы кому постараться. Что у Арехты рук, что ли, не было! Брындычонок с десяти лет вовсю батрачил на полях состоятельных хозяев и родного и окрестных сел, до дна изучил хозяйство. Вцепившись в имущество, Арехта сумел сохранить коней в тревогах гражданской войны, а инвентарь в те поры был даром никому не нужен.

Арехта Брындык увертывался от мобилизаций. По нужде, снабдив кое-кого винтовкой, патронами и гранатами, дружил с бандами. Но сколько-нибудь явно против советской власти себя не проявлял. Белых же боялся и ненавидел, единственно боясь расправы за участие в погроме Сокирениц. В действительности он желал всем нутром лишь одного – «заделаться самостийным хозяином», а на все цвета власти ему было «плевать». И к двадцать второму году, радуясь укреплению власти, которая дала ему и покой и права, он уже выходил в крепкие хозяева, имел и запас на «черный день».

«Щирый козак» Грицко Бесхвостый, которого сын держал в крепчайшей узде, умер, опившись неведомой спиртной смесью. По предсмертной просьбе, Арехта похоронил отца в жалованном графом опереточном запорожском костюме, но клада кубков и монет не нашел. Пропил ли их хитрый старик, манивший сына наследством, или так крепко заховал, что забыл перед смертью, Арехта не интересовался. Ему должно было хватить своего.

Надельная земля Арехты Григорьевича была на диво обработана, имелись упряжка волов, полный инвентарь, молочные коровы – ценные метисы серой украинской и симментальской пород. Арехта Григорьевич был человек многорукий: хорошо слесарил, столярничал, плотничал, малярил масляными красками. И не только малярил. Работая одно время, будучи солдатом, в походной оружейной мастерской, он получился у товарища малевать и картинки. Брындык без чужой помощи выполнял поделки по дому и усадьбе, ремонтировал инвентарь, – мужик был жаден работать для себя.

Для разворота хозяйства по силе тяги, инвентаря и хозяйской энергии Арехте Брындыку маловато было надельной земли. Он прихватывал дополнительные гектары у малосильных односельчан, вспахивал и убирал поля безлошадных, за что, по договоренности, пользовался «отработкой» обязанных ему крестьян. Так, постепенно богатея, цепкий, сосредоточенный на одном, умный и рьяный к труду хозяин дожил до двадцать девятого года. Начав с грабежа имения Ламсфдорф-Галагана, Арехта Григорьевич Брындык сам, в какой-то форме, вышел бы в те или иные Галаганы, это наверное… В старое время многие богатые семьи имели точно такого же родоначальника…

Человек хорошо грамотный, хотя и самоучка, Арехта Брындык загодя приглядывался к грозе, собиравшейся и над его крепкой спиной. Учуяв неизбежное, он не губил зря скотину, как со зла вершили иные, не ломал и не валил в овраги инвентарь, не гадил, не гноил запасы. С убытком, за половину, за четверть цены, Брындык распродал хозяйство, расстался со всем имуществом. Налегке, но с деньгами, он отправил жену на Кавказ, а слух пустил, что они оба едут в Сибирь.

Сам же Арехта Григорьевич, исчезнув из Третьиновки, поселился на время у одного знакомца в Прилуках, где жил скрытно, без цели, без дела. Видно, не легко было ему отцепиться сердцем от опустошенного, разоренного, а все же своего гнезда.

Протомившись три или четыре месяца, он как-то пешком ушел из города и ночью постучался к председателю сельсовета. К тому самому, который, сдавшись на уговоры, упоминания о старой дружбе и на подкуп, снабдил Брындыков документами, годными для вольного обращения по всей стране. Председатель отворил на стук низкое окно. Вызвав знакомца по важному делу, Брындык увел его подальше от дома и за садом, на дорожке меж стен бурьяна, в упор разрядил свой наган-самовзвод, будто бы именно для этого принесенный с фронта двенадцать лет тому назад.

Опасный поступок. Неразумное, бесцельное на вид дело. Но, как можно понять, Арехта Брындык не сумел так уж просто оторваться от былой жизни и начать новую. Потребовалась разрядка, хотя бы в виде выстрела по человеку, который поспособствовал Брындыку спокойно уйти из села. Впрочем, для Брындыка председатель сельсовета оставался, хочешь не хочешь, а инструментом разорившей его власти.

Страшен был для Брындыка обратный путь в Прилуки за вещичками. Потрясенный содеянным, он как бы невольно ушел в странные, двойственные переживания, понимая, что стрелять людей все же не его дело. А выиграл он то, что страх перед ответственностью за убийство заслонил горе от потери собственности. Разрушились чары, приковывавшие его к Третьиновке. Теперь Брындыку хотелось как можно скорее и как можно больше увеличить расстояние между собой и родным селом. Это происходит с большинством случайных убийц.

Ветрено-мглистая октябрьская ночь скрыла вспышку пороха. Брындык утопил наган в мутном, вздутом осенними дождями Удае, и уехал на Кавказ. Жена Брындыка осела в Н-ке, а Арехта пошел старателем на местные золотые прииски.

Без собственного хозяйства, без труда в свою пользу, – лишь на самого себя и только для себя, – Брындык скучал и скучал. Ничто не могло удовлетворить практический ум и чувства эгоиста, заранее засушенные единой идеей личного благосостояния. Теперь он еще острее сознавал цену утраченного «счастья». Наделенный от природы несокрушимым здоровьем, с разумом, чуждым обобщению и отвлеченному мышлению, Брындык ни в чем не находил удовлетворения. Дело, как общее действие, на общую пользу, то-есть и для него, было ему совершенно не понятно. Во всех случаях, когда он, в непосредственно-зримой форме, не работал на себя, он чувствовал себя не рабочим-тружеником, а подневольным наемником. Скоро старательская артель опротивела ему. Брындыку все мнилось, что он работает лучше всех и «обрабатывает дядю». Он хотел бы мыть золото в одиночку, для себя, и брать себе все.

Случай, когда артель, соблазненная каким-то проходимцем, сбыла ему часть добычи, вместо того чтобы сдать все в золотоскупку, открыл Брындыку глаза. До этого он умел спекулировать на базарах товарами, полученными в старательских магазинах на его долю добычи. Но теперь это – не дело! Нужно окупать золото и перепродавать.

Этот деятельный человек, для которого сидеть с опущенными руками было не отдыхом, а наказаньем, тогда глядел на золото с кулацкой простотой – штанов из него не сошьешь, чорту оно нужно! – и с кулацкой жадностью: коль на нем можно заработать, так нужно его тянуть под себя. Не будь скупщиков, и воровать Брындык бы не стал.

Долгими, терпеливыми, осторожными подходами Брындык наладил связи с тремя ювелирами, часовщиком и зубным техником.

Смысл скупки и перепродажи золотого песка заключался в разнице цен на краденое и на государственное золото. Риск ответственности снижал покупные цены больше чем вдвое против цен государственной торговли. Но обоюдная прибыль была велика, так как вору золото как бы ничего не стоило, а сам покупатель в лице ювелиров и зубных техников сбывал золото потребителю, ничего не знавшему об источнике, или по государственной цене, или немногим дешевле, продавая готовое изделие в виде коронок для зубов, корпусов для часов, колец и прочих изделий.

Но скупщики, бравшие золото у Брындыка, предъявляли ограниченный спрос. На коронку для зуба идет от одного до полутора граммов, литые золотые зубы делают редко с тех пор, как появилась нержавеющая сталь. Корпус часов на руку требует пятнадцати-двадцати граммов. Обручальное кольцо – еще меньше, женское кольцо с камнем – совсем немного.

Перед войной один из клиентов Брындыка попался и потянул за собой поставщика. Речь шла о небольших количествах золота. На следствии Брындык держался хорошо, разумно и без ненужного запирательства «признавался», что действительно утаил, будучи старателем, несколько десятков граммов песка для своих надобностей и продал их, нуждаясь в деньгах. Из села он ушел до начала раскулачивания, документы не вызывали сомнений.