В этой стадии беседы с мужем Антонина понимала, что и на этот раз кривая ее вывезла. Теперь только продолжать толкать мужа по дорожке.

– Понятно-то, понятно, – отвечала Антонина, – а вот что непонятно. Нет тут у батьки, кроме Гани, души знакомой. Не по базару же он ходил со своим металлом? Настолько-то у него соображения хватит.

– Тоже правильно, – согласился Александр, – Филат Захарович зря не плюнут, а либо на стол, либо в чашку, – иронически добавил он. – Да-а… Однакож, разобраться в их игре следует.

Окунев призадумался. Он сидел в одних брюках, опираясь локтем правой руки в колено и поддерживая подбородок ладонью. Мыслитель, да и только!

– Хм… А ведь ларчик-то открывается просто, – произнес он после длительного молчания, настолько длительного, что Антонине от скуки захотелось спать: расплата за несвойственные ей умственные усилия.

– Чего мозги крутить! – продолжал Александр. – Кроме Гавриила, у отца твоего тут знакомых нет. И назад он свой металл не повез. На приисках хоть одна собака и догнала золото до одиннадцати рублей, но больше чем по одиннадцати там цены нет, и батька это знает. Поэтому Филат Захарыч изволили свое земляное маслице одним весом вместе с грозовским спустить Гавриилу. С Петром он сговорился, металл пошел как грозовокий, кланяться вновь Гане не пришлось, гордыня с ним осталась, для него цена по двадцатке хороша. Поняла теперь?

– Полно тебе! – усомнилась для вида Антонина. Она хотела, возражая, еще больше укрепить мужа в его соображениях. – Больно у тебя получается просто. Я же тебе толковала: Ганя мне сам говорил за триста граммов. Неужто у них на двоих-то только всего и нашлось?

– Эх, Тоня, хоть у тебя котелок и варит, а однакоже по-бабьи! – уверенно и снисходительно объяснял Александр Окунев, довольный решением трудной задачи. – Просто! И не просто, а так точно все было. Ганя взял все, а перед тобой прибеднялся на триста граммов. Такое у него было условие с Петром. А сказать тебе, что металла совсем не было, ты бы не поверила. Вот они тебе очки и втерли.

– Так, видно, и было, – решила соглашаться Антонина. – Я не додумалась. Пало бы на мысль, я бы у Дуси выпытала.

– И нечего было пытать. Как я сказал, так и есть, – возразил муж. – Дуся же могла не знать. Не такие это дела, и Петр Грозов мужик крепкий.

Про себя Антонина думала: «Это еще бабушка надвое сказала, у кого бабий ум, милый ты мой муженек! Как-то ты с Ганькой-уродом сговоришься?»

Разговоров мужа с Гавриилом Антонина больше не боялась.

Нелли вернулась поздно вечером, но могла бы прийти и раньше. Жильцы передали девочке ключ от хозяйской половины дома:

– Папа и мама уехали вскоре после полудня к знакомым на день или на два и поручили тебе стеречь дом и сад.

Нелли поблагодарила.

– Какая-то странная девочка, ты не находишь? – спросила квартирантка своего мужа. – Никогда не слышно ее голоса, но она не кажется глупенькой.

– Что же, друг мой, девочка серьезная, строгая; конечно, не по возрасту, не по-детски замкнутая, и только. Не всем же щебетать. А она будет прехорошенькая.

– Она уже теперь хорошенькая. Но, знаешь, я не хотела бы иметь такую дочь. Такая вдруг и выкинет что-нибудь. Как Ляля Пилина, тоже была молчаливая, замкнутая. Помнишь?

Дочь их знакомых Пилиных была замешана в громком и позорном деле, получившем известность после одного фельетона в центральной прессе. И это напоминание, страшное для всех родителей, кто бы они ни были, сразу уничтожило проблеск доброго отношения к Нелли Окуневой.

– Это, пожалуй, правильно. Если даже у Пилиных могло случиться такое, то чего и ждать от этой девчонки! Здесь и среда скверная. Один дед чего стоит!..

Из С-и два паровоза потащили десяток вагонов. Потащили – не повезли. Здесь по Черноморскому побережью протянута одноколейка с разъездами – дорога нелегкого профиля, с тоннелями, высокими насыпями, глубокими выемками под угрозой оползней, вызываемых сверхобильными ливнями мокрой приморской зимы.

В тоннелях сильно пахнет сернистым газом, в вагонах загораются лампочки, которые после яркости южного неба кажутся желтыми, как цветки курослепа.

Минута, другая, третья – и поезд с грохотом выкатывается под небо невыразимых зеленовато-васильковых оттенков. Проходит мертвая каменная осыпь. Впереди – мост, налево – белая кайма неслышного прибоя, направо – черно-зеленые горы, леса, заросшие непролазным колючим подлеском, а рядом – черное, лакированное гудроном шоссе, прогретое солнцем до невидимого глазом кипения – так пахнет смолой, что запах слышен в вагоне. Поезд уже вписывается в предмостную петлю. Внизу и в стороны, из ущелья к морю, раскрывается забросанное галькой и серыми глыбами невиданно широкое русло сухой кавказской реки со змеистым ничтожным ручейком посередине – курице вброд.

Остановись, время, подари хоть минуту неподвижности, хоть одну минуту покоя, чтобы человек мог насладиться красотой! Бежит невозвратное время одинаково для всех. Поезд проносится по мосту и снова исчезает в грязной арке тоннеля.

Г-ты – это курортный городок, разросшийся за последние двадцать лет на месте бывшего захолустного поселка у берега моря в раструбе горной долины. Здесь через три часа после выезда из С-и сошла Антонина Окунева.

С платформы она оглянулась. Мужа на площадке не было. Не видно его лица и в окнах вагона. Ладно тебе!..

Через пустые станционные пути Антонина прошла на шоссе. Станция не так давно проведенной железной дороги отстояла километра на два от моря и на полтора от центра городка.

Около вокзала могли найтись такси или какой-либо попутный транспорт. Антонина пошла пешком, чтобы не привлекать к себе внимания. Она испытывала чувство острейшей ненависти к мужу. Не мог привезти металл на себе! Осторожничает, боится каких-то случаев. Нечаянный арест? Так ты веди себя смирно, никто не привяжется. Воров боишься? Не напивайся, спи осторожно. Завелась в вагоне подозрительная компания – остерегись, не девочка. Перейди в другой вагон, наконец. Тряпка, баба, подлец этакий!

Море было закрыто горкой. От накатанного угольного шоссе палило зноем. Зноем дышали чахлые кусты держи-дерева, цепляющиеся по сторонам дороги за выветренный щебень графитно-серого камня-трескуна. Ни капельки влаги, ни признака тени. Душно!

После поворота пахнуло свежестью, хотя до моря оставался почти километр. Ветер тянул откуда-то из Малой Азии, успевая остыть над морем и превратиться в мягкого черноморского «моряка».

Пройдя через Г-ты, Антонина спустилась к морю в том месте, где речушка на самом берегу поворачивала под прямым углом и застаивалась между морем и сушей, укрытая баром, то-есть песчано-галечной насыпью, набросанной прибойными волнами.

Плавать Антонина не умела, она плескалась на мелководье. Каждый раз перед получением посылки она всячески медлила, обманывая себя любыми предлогами. Это было сильнее ее, и сейчас, не только чтобы освежиться, Антонина сидела на корточках в воде, приподнимаясь и опускаясь с находящим и отступающим прибоем, – плавала стилем «чарльстон», по ее выражению. Сегодня ей было особенно трудно. Подлец Александр поднес неожиданность. Она была уверена, что он привезет металл на себе.

С Г-тами Антонина была знакома. Из осторожности Александр редко посылал золото по с-скому адресу жены, чаще выбирал соседние городки, извещая письмом об отправлении посылки до востребования. В курортных местностях это не привлекает внимания: многие курортники получают свою почту, и работники связи привыкли находить в паспортах постоянную прописку другого города.

Запыхавшись, будто от быстрой ходьбы, Антонина Окунева вошла в отделение связи. За стойкой – четыре стола. Вправо – низкий прилавок. Там отправление и выдача посылок. Антонина достала паспорт.

– Я ожидаю посылку.