Уголками глаз она взглянула на мужа. Гино неторопливо шагал рядом, поддерживая ее под локоть. В другой руке у него был маленький чемоданчик.

Они шли и молчали. Они и вообще-то были малоразговорчивы. А за эти годы научились понимать друг друга, часами ведя молчаливые диалоги. Если она сомневалась, смотрела ему прямо в глаза. В них читала одобрение или укор. Сейчас Милка думала: плохо, что не нашли пистолета, который куда-то упрятал Михаил. Перерыли весь дом, но не нашли. И теперь Гино безоружен. Здесь, на улице, или на станции, или в поезде его смогут взять голыми руками.

Милка думала: он мужественный человек, ее Гино. Уж она-то знает, сколько душевной борьбы потребовало от него это решение. Удивительно: то, что другим могло бы показаться трусостью, на самом деле — и для него, и для нее — проявление настоящего мужества. Ему было бы во сто раз легче поменяться местами с ней. Но за свою работу он отвечает перед партией и Красной Армией. Для него она превыше всего, и только этим он может соизмерять свои поступки и решения.

Они приближаются к вокзалу. Гино останавливается:

— Ты поедешь со мной.

«Не выдержал». Она поворачивается к нему, смотрит ему в глаза:

— Ты поедешь один.

Он прижимает ее к себе:

— Я не могу тебя оставить.

Она не отстраняется. Шепчет ему:

— Мы же решили.

Они решили: утром Милка предупредит жену Михаила о провале и сразу же выедет следом. Они стоят, прижавшись друг к другу, и молчат. Ей незачем обманывать ни его, ни себя: может быть, ей действительно удастся разыскать Надю и благополучно уехать из Пловдива. Но надежды мало. Их группа в Варне арестована. С часу на час, с минуты на минуту гестаповцы могут оказаться здесь — если раньше еще не выследили (если кто-нибудь из варненских товарищей дрогнул на допросе). И тогда это последние их минуты вместе…

Когда она поняла, что укрыться вдвоем здесь, в Пловдиве, им негде, она решила: уедет Гино. У него сохранились связи в Софии с руководством ЦК, о которых знает только он. Гино — виртуоз радист и мастер по монтажу передатчиков. Он один знает резервный шифр для связи с Центром. Он нужнее. Поэтому прежде всего он и должен уйти от гестапо.

— Мы уедем вдвоем, — ответил он на ее доводы.

Милка спокойно и логично объяснила: пока не предупреждена жена Михаила, они уехать не могут. Они не имеют права терять ни минуты. Последний поезд в Софию в 21.00. Она задержится до утра. К тому же в квартире ничего не осталось, рацию и шифр они уничтожили.

А он должен уехать. Он уедет к ее матери. О том, что у нее в Софии живет мать, знают только он и она. Там он будет в полной безопасности. А Милка приедет следом.

Она умолчала о последнем аргументе, самом важном: если гестаповцы нагрянут, а их обоих не будет, они блокируют все поезда и дороги — и их непременно найдут. А если она останется, она примет удар на себя, попытается их обмануть, направить по ложным следам. И тогда он успеет скрыться.

Она не сказала об этом. Но Гино понял:

— Останусь я.

— Я сказала: не поеду. Не теряй времени.

Он знал: спорить с ней бесполезно. И она права.

И вот теперь они стоят на черной улице, прижавшись друг к другу. Дыхание паром обволакивает их лица на морозном воздухе. Они молчат и знают, что расстаются, может быть, навсегда. Стоит им разжать объятия и отойти друг от друга — и начнется для нее и для него что-то неизведанное и страшное.

Она сказала:

— Пора.

Они стоят в стороне, у столба, пока паровоз не дает гудок. Тогда Гино прыгает на ступеньку. Он и тут не отпускает ее руку, словно пытается удержать ее, сохранить все, что у них было. Поезд трогается.

— Завтра я жду тебя, Милка!

— Жди, Гино!..

Перрон пустеет.

Она идет домой.

Какое сегодня число? 21 февраля. 1943 год…

Милка смотрит на часы. Четверть десятого. Поезд прибудет в Софию в пять утра. Если за это время с ней ничего не произойдет, она сразу же уйдет из дома.

По может быть, они уже поджидают ее? Или ворвутся через час? Или на рассвете?..

Милка приближается к дому. Надо пройти улицу, потом свернуть за угол и по улице Бунтовнишка — до конца. Самый последний дом, за которым обрывается граница Пловдива и начинаются огороды, — их пристанище. Отсюда, с первого этажа, они в течение многих месяцев незримо были связаны с Москвой. И вот теперь связь оборвана: они сами несколько часов назад сожгли передатчик, а закопченные и покоробившиеся, но несгоревшие его детали закопали в подвале. Сожгли шифр. Они заставили себя вытравить из памяти все важное, что может интересовать врага. Сохранили и перепроверили только свои вымышленные биографии, подтвержденные фиктивными документами, с которыми они без малого три года назад высадились на болгарский берег. Три года работы во вражеском тылу. Три года, каждый день из которых был на особом учете и у них, и в Центре. Каждые сутки этих трех лет операторы, сменяя друг друга, ловили их позывные в Москве, и цепочки торопливых цифр превращались в полоски бумаг с текстами донесений. Милка знала: многие из этих донесений ложились на стол в самых высоких штабах Красной Армии. С учетом этих донесений военачальники определяли важные боевые операции на европейском театре военных действий. Ведь недаром Гино и она были солдатами немногочисленного и особого отряда — разведки.

«Все забыть! Все!»

Но сейчас, чем ближе к дому, словно надвигающемуся на нее, как мчащийся поезд, она вспоминает все особенно явственно.

Тревожно шелестят вдоль улицы замерзшие деревья. Промозглый ветер леденит щеки. Ноги скользят на покрытых пленкой льда булыжниках. Милка идет, не замедляя, но и не убыстряя шаг, а в памяти встают картины…

Позавчера, сойдя с поезда на Варненском вокзале и не встретив в условленном месте Зару, она пошла к ней домой. Может быть, это была ошибка. По законам конспирации, если товарищ не пришел на явку, нужно немедленно уходить прочь. Но нет самых строгих правил без исключений. Если бы она не пошла, она бы ничего не узнала. И Гино ни за что бы не согласился уехать в Софию.

Она так и не увидела подругу. От вокзала она проехала несколько остановок на автобусе. Но не до самой окраины, а сошла раньше. Решила: «Пойду, но буду осторожна». Медленно, не поворачивая головы, зашагала по противоположной стороне канала. Дом Зары на следующем углу, за грязным потоком. Краем глаза Милка наблюдала: вроде бы ничего не изменилось. Только почему-то никого нет во дворе. Поравнялась с домом. И вдруг на мгновение в окне — дочка Зары, Геневева. Махнула рукой: «Не подходи!» — и скрылась за стеклом. Милка повернула за угол, в противоположную сторону. Навстречу ей с тазом белья — соседка из дома напротив, пожилая Пенка Минчева. Когда поравнялись, шепнула:

— Зара арестована!

И дальше, за угол, к себе домой. Милка поняла: значит, Пенка увидела ее, нарочно выскочила, обежала кругом, чтобы предупредить.

«Та-ак… Надо собраться с мыслями. Который час? Половина девятого. Примерно в это время к Заре должен прийти и Михаил с донесением для Гино. Схватили и его? А если он еще не приходил? Надо немедленно предупредить».

Милка знает, в каком доме он останавливается, когда приезжает в Варну. Она без труда отыскала этот дом. Проход во двор через калитку. Только нажала на ручку, не успела отнять руку, как к ней подошел немолодой мужчина в штатском. Плохо одет, плохо выбрит. Пристальный взгляд колючих глаз.

— Кого ищете?

— Семейство Петровых. Но, кажется, перепутала дом.

Она повернулась и, не оглядываясь, пошла прочь, к центру города. Остановилась у зеркальной витрины ресторана. В ней, как в зеркале, появляется отражение того мужчины. Она пошла дальше. Еще несколько шагов. Совсем рядом толпа зевак и солдатни. Милка остановилась и, повернувшись к шпику, закричала:

— Ну чего вы пристаете к женщине?! Люди, он пристает ко мне!

Толпа обступила их. На шпика наседают солдаты, портовые хлыщи с тросточками. Он остолбенел. А Милка, воспользовавшись сумятицей, юркнула за угол. Потом забежала в кондитерскую, там устроилась в уголке так, чтобы была видна улица. Никого…