Когда миссис Притти закрыла и заперла дверь, я шагнула к Селине. С минуту мы молчали, неподвижно глядя друг на друга в каком-то обоюдном испуге. Потом, кажется, я прошептала:

– Что они с вами сделали! Что же они сделали!

Голова у нее дернулась, губы искривились в улыбке, которая уже миг спустя померкла и бесследно растаяла, как восковая свеча. Селина закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Мне ничего не оставалось, как подойти к ней, взять за плечи, усадить на кровать и гладить ее бедное лицо, пока она не успокоится. По-прежнему уткнувшись в ворот моего плаща, Селина обхватила меня руками. Наконец она прошептала:

– Какой же слабой вы, должно быть, меня считаете…

– Что значит «слабой», Селина?

– Просто я безумно хотела, чтобы вы могли меня навещать.

Она опять затряслась в плаче, но немного погодя затихла. Я взяла ее руку и ахнула, разглядев поближе обломанные ногти. Селина сказала, что каждый день они должны нащипывать четыре фунта пакли, «иначе назавтра миссис Притти приносит еще больше. В камере пылища столбом, не продохнуть». Еще она сказала, что кормят здесь одним черным хлебом и водой, а в часовню водят в кандалах…

Слышать все это было просто невыносимо. Однако, когда я снова взяла ее руку, Селина вдруг вздрогнула, и быстро высвободила пальцы.

– Миссис Притти, – прошептала она. – Миссис Притти то и дело подходит и заглядывает в глазок.

Тогда я услышала какое-то движение за дверью, а мгновение спустя заслонка смотрового окошка дрогнула и медленно откинулась, прихваченная белыми толстыми пальцами.

– Вам не обязательно следить за нами, миссис Притти! – громко произнесла я, а надзирательница рассмеялась и сказала, что в дисциплинарном блоке за всеми арестантками ведется постоянное наблюдение. Однако заслонка со стуком захлопнулась, и я услышала, как миссис Притти отходит, останавливается у соседней двери и окликивает заключенную.

Какое-то время мы молчали. Потом я посмотрела на старый синяк у Селины на лбу, и она пояснила, что запнулась и упала в темной, вот и расшиблась. При воспоминании о карцере она содрогнулась.

– Там очень страшно, – сказала я.

Селина кивнула:

– Да, вы знаете, как там страшно. – А потом вдруг сказала: – Я бы не вынесла, если бы вы не забрали часть тьмы.

Я потрясенно уставилась на нее, а она продолжила:

– И тогда я поняла, какая вы добрая, раз пришли ко мне после всего, что видели. Знаете, что было самое страшное в первый час? Что было мучительнее любых наказаний? Мысль, что вы отвратитесь от меня, что я навсегда оттолкнула вас, причем именно тем поступком, которым хотела вас удержать!

Я с самого начала все знала – оттого-то и заболела снова, и сейчас я просто боялась это слышать.

– Не надо, молчите, – попросила я.

Но Селина яростно шептала: нет, она должна сказать! Ах, бедная мисс Брюер! У нее никогда и в мыслях не было причинить зло этой славной женщине! Но поменять Миллбанк на другую тюрьму, чтобы получить право разговаривать с другими арестантками!

– Да разве захочу я разговаривать с кем-нибудь, если не смогу разговаривать с вами?

Я закрыла ей рот ладонью и повторила: не надо, молчите, вы не должны говорить такое, не должны! Но Селина отвела мою руку и сказала, что именно для того, чтобы говорить такое, она и ударила мисс Брюер; именно для того, чтобы говорить такое, она вытерпела наказание смирительным камзолом и темной камерой. Неужели я заставлю ее молчать после этого?

Тогда я схватила Селину за плечи и почти прошипела: ну и чего она этим добилась? Только того, что теперь за нами наблюдают с усугубленным вниманием! Известно ли ей, что мисс Хэксби хотела запретить мне видеться с ней? Что теперь мисс Ридли будет зорко следить, сколько времени мы проводим вместе? И миссис Притти будет следить? И даже мистер Шиллитоу?

– Вы хоть представляете, как осторожно, как хитро нам теперь придется себя вести?

Говоря все это, я безотчетно притянула Селину к себе – и теперь вдруг увидела совсем близко ее глаза и губы, ощутила ее теплое кисловатое дыхание. Я услышала свой голос и только теперь поняла, в чем призналась ей.

Я разжала руки и отвернулась.

– Аврора… – промолвила Селина.

– Не называйте меня так, – тотчас сказала я.

Но она повторила: Аврора, Аврора.

– Вы не должны называть меня этим именем.

– Почему? В темной называла же, и вы охотно на него откликались! Почему вы от меня отстраняетесь?

Я уже встала с кровати.

– Так надо.

– Но почему?

Я ответила, что нам не положено приближаться вплотную друг к другу: запрещено правилами Миллбанка. Но теперь Селина тоже встала, и в крохотной камере было некуда отойти, чтобы оказаться на безопасном расстоянии от нее. Мои юбки задели лоток с паклей и взмели облако пыли, но Селина просто шагнула сквозь него и положила ладонь на мою руку.

– Вы хотите, чтобы я была рядом, – сказала она.

– Нет, не хочу, – быстро возразила я.

– Да, хотите. Иначе зачем пишете мое имя на страницах дневника? Зачем вам мои цветы? Зачем вам, Аврора, мои волосы?

– Вы сами прислали их мне! Я не просила!

– Я не смогла бы их прислать, если бы не ваше страстное желание получить их, – просто ответила она.

Я в замешательстве молчала. Увидев выражение моего лица, Селина отступила назад и уже несколько другим тоном сказала, что в любую минуту может заглянуть миссис Притти, а потому сейчас я должна стоять спокойно и слушать. Ей нужно кое-что рассказать мне. Она побывала во тьме и теперь все знает. И я тоже должна узнать…

Селина немного наклонила голову вперед, но не сводила с меня глаз, которые сейчас казались огромными и темными, как у колдуньи. Она ведь как-то говорила мне, что отправлена в Миллбанк с какой-то целью? И что рано или поздно духи откроют ей, в чем она состоит?

– Так вот, они приходили, Аврора, когда я лежала без сна в темной камере. Приходили и сказали, зачем я здесь. Вы не догадываетесь зачем? Мне кажется, я давно догадалась. Вот почему и была так напугана.

Она облизала губы и сглотнула. Не шевелясь, я напряженно смотрела на нее. Потом спросила:

– Так какова же цель? Зачем духи отправили вас сюда?

– Ради вас. Чтобы мы с вами встретились и, встретившись, все про нас поняли – и, поняв, соединились…

Она словно нож в меня вонзила и повернула в ране: сердце мое бешено заколотилось, и за его тяжелыми частыми ударами я ощутила в груди знакомый болезненный трепет, только более яростный, чем когда-либо раньше. И ответный лихорадочный трепет я почувствовала в Селине… Боже, какая нестерпимая мука!

Слова Селины вызвали во мне один лишь ужас.

– Молчите! – потребовала я. – Зачем вы говорите мне это? Какое имеет значение, что́ сказали вам духи? Они болтают вздор… а нам нельзя впадать в безрассудство, мы должны сохранять спокойствие и благоразумие. Если я буду навещать вас до конца вашего срока…

– Четыре года, – перебила Селина. Неужели я полагаю, что мне позволят приходить к ней на протяжении всего этого времени? Что мисс Хэксби позволит? Что моя мать позволит? А если даже и позволят, если даже я и стану приходить, на полчаса раз в неделю или раз в месяц… неужели я полагаю, что вынесу такое?

– До сих пор выносила же, – ответила я. – И мы можем обжаловать приговор. Нам только нужно быть немного осторожнее…

– Вынесете такое даже после сегодняшнего? – резко спросила Селина. – Сумеете по-прежнему сохранять спокойствие и хладнокровие? Нет!.. – (Я хотела было шагнуть к ней.) – Нет, стойте на месте! Не двигайтесь, не приближайтесь. Миссис Притти может заглянуть…

Я стискивала руки, выкручивая свои пальцы с такой силой, что кожа горела от перчаток.

– Но какой у нас выбор? – в отчаянии вскричала я. – Зачем вы меня мучаете! Зачем говорите, что мы должны соединиться… соединиться здесь, в Миллбанке? Зачем духи сказали вам такое? Зачем вы говорите мне сейчас?

– Затем, что выбор есть и он за вами, – прошептала Селина так тихо, что мне пришлось податься вперед, чтобы расслышать. – Я могу сбежать отсюда.