Мисс Мортимер, раздражение позвоночника. Чересчур нервная.

Мисс Уилсон, боли. Слишком проста, на взгляд Питера.

Неделю назад все уехали в Уорикшир. Я стояла на пороге и смотрела, как погружают багаж, потом глядела вслед экипажу и видела руки, машущие мне из окошек. А потом поднялась в свою комнату и всплакнула. Матери я позволила поцеловать себя на прощанье. Хелен я отвела в сторонку и сказала: «Благослови тебя Господь!» Ничего другого не пришло на ум. Хелен рассмеялась – услышать от меня такое было странно.

– Увидимся через месяц, – сказала она. – Ты будешь мне писать?

Мы еще никогда не расставались так надолго. Я пообещала писать, но вот уже прошла неделя, а я так и не отправила ни единой строчки. Я обязательно ей напишу, но позже. Не сейчас.

В доме стоит небывалая тишина. Кухаркин племянник приходит ночевать здесь внизу, но сегодня все уже улеглись. После того как Вайгерс принесла мне уголь и воду, ни у кого никаких дел не осталось. Входную дверь заперли в половине десятого.

Ах, до чего же тихо в доме! Если бы мое перо умело говорить, я бы с ним пошепталась. Я получила наши деньги. Тысячу триста фунтов. Вчера сняла со счета. Деньги мои, но в банке я чувствовала себя воровкой. Я предъявила заверенный Стивеном ордер, и мне показалось, он вызвал какие-то сомнения: клерк отошел от конторки, переговорил со старшим по должности, а потом вернулся и спросил, разве мне не удобнее получить деньги чеком? Нет, чек не годится, ответила я, трясясь от страха, что они обо всем догадались и сейчас пошлют за Стивеном. Но в конце концов – что они могли поделать? Я дама, и деньги мои. Мне принесли всю сумму в бумажном пакете. Клерк поклонился.

Я сказала, что деньги пойдут на благотворительность – на оплату проезда за границу для бедных девушек, освободившихся из исправительных учреждений. С кислой улыбкой клерк ответил, что это дело в высшей степени достойное.

По выходе из банка я взяла извозчика до вокзала Ватерлоо, где купила билеты на поезд до Дувра; а затем отправилась в контору путешествий на вокзале Виктория. Там мне выдали дорожные паспорта для меня и моей компаньонки. Я сказала, что ее зовут Мэриан Эрл, и секретарь нимало не удивился, только уточнил, как пишется имя. После этого я начала думать, что, наверное, могла бы посетить еще множество разных контор и в каждой наговорить лжи. Интересно, скольких людей мне удалось бы обмануть, прежде чем меня поймали бы?

Сегодня утром я стояла у окна в своей комнате и увидела патрульного полисмена, которого мать попросила присматривать за домом внимательнее, поскольку я осталась одна. Он мне кивнул, и сердце мое испуганно екнуло. Однако, когда я рассказала Селине про полисмена, она улыбнулась:

– Вы боитесь? Не стоит, уверяю вас! Когда мой побег обнаружится, никто даже не подумает искать меня в вашем обществе.

Она говорит, пройдет не одна неделя, прежде чем они про меня вспомнят.

Сегодня наведывалась миссис Уоллес. Я сказала, что разбираю папины записи и надеюсь спокойно поработать, ни на что не отвлекаясь. Если она приедет снова, я велю Вайгерс сказать, что меня нет дома. А если она приедет через пять дней, меня здесь уже не будет. Ах, с каким нетерпением я жду начала новой жизни! Ничего не могу делать, только ждать. Все прочее спадает с меня: с каждым оборотом минутной стрелки на тусклом циферблате часов я все дальше и дальше отсюда. Мать оставила мне немного моего лекарства, я выпила все до капли и купила еще. Оказывается, зайти в аптеку и купить склянку лауданума очень просто! Теперь я могу делать что хочу. Могу бодрствовать всю ночь, а спать днем. Вспоминается наша детская игра:

«Коль будет у тебя свой дом, что станешь делать в доме том?»

«Построю на крыше башню, чтоб с нее палить из пушки!»

«Буду есть одни конфеты!»

«Наряжу своих собак в ливреи!»

«Буду спать с мышкой на подушке!»

Такой свободы, как сейчас, у меня никогда еще не было, но я занимаюсь теми же делами, что и всегда. Прежде они казались бессмысленными, но Селина придала им смысл; я все делаю ради нее. Я жду ее… нет, «жду» слишком бедное слово. Я всем своим существом ощущаю течение минут. Я чувствую, как вся поверхность моего тела зыбится подобно поверхности моря под притяжением луны. Когда раскрываю книгу, я словно впервые вижу печатные строки – теперь книги полны посланий, предназначенных только мне одной. Час назад я нашла вот это:

Кажется, будто всякий поэт, сложивший хоть строчку о своей любви, втайне писал для меня и Селины. Прямо сейчас, когда я пишу эти слова, моя кровь, моя плоть, каждая моя фибра страстно прислушиваются к ней. Она является мне во снах. Когда перед моими глазами плавают тени, я узнаю в них ее тень. Моя комната тиха, но не безмолвна – в ночи я слышу, как бьется сердце Селины в такт с моим. Моя комната темна, но теперь для меня тьма стала иной, чем прежде. Я знаю все ее глубины и осязательные свойства: тьма бархатная, тьма войлочная, тьма, колючая, как пакля или грубая шерстяная пряжа.

Дом изменился, успокоенный мною. Он словно во власти колдовских чар! Служанки выполняют свои обязанности с методичностью движущихся фигурок на музыкальных часах: растапливают камины в пустых комнатах, задергивают портьеры на ночь, а поутру раздвигают – смотреть в окна некому, но занавеси все равно исправно раздвигаются. Кухарка присылает мне подносы с едой. Я говорила, что все перемены блюд подавать не надо, достаточно одного супа либо кусочка рыбы или цыпленка. Но она не может избавиться от старых привычек. Мне приходится виновато отсылать подносы обратно, предварительно спрятав мясо под тушеной картошкой с репой, как делают дети. У меня совсем нет аппетита. Вероятно, все съедает кухаркин племянник. Вероятно, там в кухне каждый день пир горой. Хочется прийти к ним и сказать: «Ешьте на здоровье! Да хоть все съешьте!» Какое мне теперь дело, что́ там они берут из кладовых?

Даже Вайгерс соблюдает свой прежний распорядок и встает в шесть – словно тоже самой своей кровью слышит звон миллбанкского колокола; а ведь я ей говорила, что нет никакой необходимости подстраиваться под мои привычки, можно и до семи оставаться в постели. Несколько раз, заходя ко мне в комнату, она смотрела на меня довольно странно. А вчера вечером увидела нетронутый поднос и обеспокоенно воскликнула:

– Вы должны поесть, мисс! Ох и отругала бы меня миссис Прайер, кабы увидела, что вы отсылаете все обратно!

Я рассмеялась, и она невольно улыбнулась. Улыбка у нее непривлекательная, а вот глаза почти красивые. Вайгерс никак мне не докучает. Она давно с любопытством поглядывает на мою бархотку, но лишь единственный раз решилась спросить, не траурная ли это повязка в память о покойном отце.

Порой мне кажется, что Вайгерс может заразиться моей душевной лихорадкой. Сны у меня такие живые и яркие, что она в своем сонном забытьи наверняка улавливает какие-то образы и краски из них.

Мне думается, если бы я рассказала ей о своих планах, она только кивнула бы с серьезным видом. А если бы я попросила, она бы, наверное, даже поехала с нами… Но тогда, боюсь, я стала бы ревновать к чужим рукам, которые касаются Селины, пускай это всего лишь руки служанки.

Сегодня я отправилась в большой магазин на Оксфорд-стрит, чтобы пройтись по рядам готового платья, купить Селине плащи, шляпы, обувь, нижнее белье. Я не представляла, каково это будет – обустраивать для нее место в новой жизни. Когда приходилось выбирать наряды для себя, я никогда не видела в цветовых оттенках, покроях и тканях того, что видели Присцилла с матерью, однако сейчас, покупая одежду для Селины, я вошла в азарт. Какой у нее размер, я не знала, но по размышлении сообразила: рост мне известен по воспоминанию о прикосновении ее щеки к моему подбородку, а стройность – по воспоминанию о наших объятиях. Сначала я выбрала простое дорожное платье винного цвета и подумала: ну, этого пока хватит, остальные купим во Франции. Но тут же увидела другое платье – жемчужно-серое кашемировое, с нижней юбкой из плотного зеленоватого шелка. Зеленый будет в тон ее глазам, подумала я. А кашемир достаточно теплый для итальянской зимы. Я купила оба платья – а потом еще одно: белое с бархатной отделкой и очень узкое в талии. Такое платье подчеркнет все ее девичье очарование, изрядно потускневшее в Миллбанке. Поскольку платье без нижней юбки носить не станешь, я купила целый ворох юбок, а также корсет, сорочки и черные чулки. Поскольку чулки без обуви бесполезны, я купила черные туфли, темно-желтые сапожки и белые бархатные туфельки к девичьему платью. Я купила широкополые шляпы с вуалью, чтобы скрывать ее бедные волосы, пока не отрастут. Купила плащ, пелерину для кашемирового платья и доломан с желтой шелковой бахромой, которая будет покачиваться в такт ее шагам и сверкать на солнце.