– Пока – что?

– Пока не достигнут своей цели.

Я потрясла головой и спросила, о какой цели идет речь. Она имеет в виду свое наказание? Но в таком случае что насчет Питера Квика? Ведь наказать следовало его, верно?

– Вы рассуждаете прямо как мисс Хэксби, – почти раздраженно произнесла Селина. – А я имею в виду совсем другое!

Она имела в виду некую духовную цель.

– Нечто подобное вы мне уже говорили однажды, – сказала я. – Но я и тогда не поняла, и сейчас не понимаю. Подозреваю, вы и сами не понимаете.

Селина, немногим ранее чуть отвернувшаяся, вновь обратила ко мне лицо, теперь омраченное тенью тревоги.

– Мне кажется, я начинаю понимать, – прошептала она. – И мне… страшно.

Эти ее слова, это ее лицо, эти зловещие сумерки… Минуту назад, когда наш разговор принял столь странный оборот, я вся внутренне напряглась и стала с ней сурова, но сейчас опять взяла за руки, потом стянула с них перчатки и сжала ледяные худые пальцы, пытаясь согреть.

В чем дело? – спросила я. Чего она боится? Селина не ответила, но вновь порывисто отвернулась. При этом руки ее дернулись в моих ладонях, и я выронила перчатки.

Наклонившись за ними, я увидела на чистом каменном полу белое пятнышко. Оно блестело, а когда я на него надавила пальцем, оно растрескалось. Это была не известка с сырых стен.

Это был воск.

Застывшая капля воска. Я уставилась на нее, и меня пронизала дрожь. Медленно выпрямившись, я взглянула на Селину. Она увидела, что лицо мое побледнело, но не поняла отчего.

– Что с вами? – спросила она. – Что случилось, Аврора?

При последних словах я вздрогнула, ибо мне вдруг явственно послышался голос Хелен – Хелен, которая однажды, увидев в книге изображение богини зари, назвала меня в честь нее и которая сама в другом, более красивом имени совершенно не нуждалась, поскольку собственное замечательно ей подходило…

– Что с вами?

Я схватила Селину за плечи. В памяти всплыл разговор с фальшивомонетчицей Агнес Нэш, утверждавшей, что по ночам из Селининой камеры доносятся голоса призраков.

– Чего вы боитесь? – повторила я. – Кто вас пугает? Он? Он по-прежнему к вам приходит? Приходит по ночам даже сейчас, даже здесь?

Сквозь ткань тюремного платья я ощущала нежные мышцы и тонкие кости плеч. Селина резко втянула воздух сквозь зубы, словно от боли, и тогда я разжала пальцы и отступила от нее. Мне стало стыдно, ибо при виде капли воска на полу я невольно подумала о страшной восковой руке Питера Квика – а ведь она заперта в шкафу, в доброй миле от Миллбанка; да и вообще, какой вред может причинить кому-либо дурацкий восковой слепок?

Но все же… все же… в моих мыслях, связавших каплю воска с Питером Квиком, присутствовала некая жуткая логика, которую я сейчас с содроганием осознала. Рука-то восковая, верно? Я мысленно вообразила читальный зал. Каково там ночью? Должно быть, очень темно, очень тихо. И все там неподвижно – кроме слепков в шкафу за стеклом. Все они чуть шевелятся, и по полкам словно рябь пробегает. Вот дрогнули губы воскового лица, вот затрепетали и поднялись веки; вот медленно распрямилась младенческая ручонка, и перетяжки на ней обозначились резче… ужасная эта картина живо предстала перед моим умственным взором, когда я отступила от Селины и застыла на месте, охваченная дрожью. Безобразно раздутые пальцы Питера Квика – я видела! ясно видела! – сгибались и разгибались. Вот чудовищная рука поползла по полке, подтягиваясь на пальцах. Вот приотворила дверцы шкафа, оставив на стекле смазанные белесые пятна…

А потом я увидела, как все до единого остальные слепки ползут через безмолвный читальный зал, постепенно размягчаясь, разжижаясь и перемешиваясь. Они сливаются в один восковой поток, который вязко изливается на улицу, катится к объятому тишиной Миллбанку, течет через клиновидную гравийную площадку к воротам и расползается по тюремному зданию, просачиваясь в дверные щели, в замочные скважины, в смотровые окошки. Воск мутно белеет в газовом свете, но никто здесь его не ожидает. Он ползет по коридорам совершенно бесшумно, и во всей спящей тюрьме одна только Селина различает едва уловимый шорох воскового потока по усыпанным песком плитам. Он взбирается по беленой стене рядом с дверью, напирает на заслонку смотрового окошка, просачивается в темную камеру Селины и стекает на холодный каменный пол. Он вырастает вверх острым сталагмитом и мало-помалу затвердевает.

А потом превращается в Питера Квика.

И Питер Квик обнимает Селину.

Все это пронеслось перед моими глазами за считаные секунды – и видение было столь живым и столь ярким, что мне стало дурно. Селина шагнула ко мне, но я попятилась. Встретившись с ней взглядом, я натужно рассмеялась – смех прозвучал жутко.

– Сегодня от меня мало толку, Селина, – сказала я. – Хотела вас утешить, но кончила тем, что сама разнервничалась, причем из-за полной ерунды.

Но это была вовсе не ерунда, я точно знала.

На темном каменном полу, рядом с башмаком Селины, ярко белела восковая капля – как она сюда попала? Селина сделала еще шаг, и белое пятно сначала оказалось в тени от юбки, а затем скрылось под подолом.

Я оставалась с ней еще немного, но чувствовала себя не в своей тарелке и под конец начала задаваться вопросом, что подумает надзирательница, если, проходя мимо камеры, увидит меня, такую бледную и смущенную. Она ведь наверняка сразу заметит во мне явные признаки душевного смятения. В свое время я точно так же боялась матери, когда возвращалась домой после встреч с Хелен.

Я крикнула миссис Джелф. Однако она, отпирая решетку, смотрела не столько на меня, сколько на Селину, и хранила молчание, пока мы с ней шли по коридору. Лишь у ворот на выходе из блока она поднесла руку к горлу и сказала:

– Полагаю, сегодня вы застали всех женщин в растрепанных чувствах? Бедняжки всегда сами не свои, когда кто-нибудь срывается.

Наверное, подумала я, с моей стороны очень нехорошо взять и уйти после всего, что Селина мне рассказала; очень нехорошо бросить ее одну, такую испуганную, – и все из-за единственной блестящей капли воска! Но вернуться к ней я не могла. Я просто стояла в нерешительности перед решеткой, а миссис Джелф не сводила с меня своих добрых темных глаз. Да, наконец сказала я, у женщин сегодня и впрямь нервы на взводе, особенно у Доус, Селины Доус…

– Я рада, что за ней присматриваете именно вы, миссис Джелф.

Матрона скромно потупилась и ответила, мол, ей хочется думать, что она одинаково добра ко всем своим подопечным.

– Что же касается до Селины Доус – не беспокойтесь, мисс Прайер: пока она под моей охраной, с ней ничего плохого не случится.

Миссис Джелф вставила ключ в замок. При виде ее крупной руки, такой бледной во мраке, я вновь вспомнила текучий воск и на меня опять накатила дурнота.

Снаружи стояла темень, по улице стлался густой туман. Помощник привратника искал для меня извозчика довольно долго, и когда я наконец забралась в экипаж, мне показалось, будто я втащила с собой сырые клочья тумана, тяжело налипшие на мои юбки. Сейчас туман продолжает подниматься. Он поднялся так высоко, что стал просачиваться сквозь щели в рамах и вытекать из-под штор. Когда Эллис принесла мне ужин, я стояла на коленях у окна и забивала щели скомканной бумагой.

– Что вы там делаете? – спросила она. – Не ровен час, простудитесь или руку повредите.

Я ответила, что боюсь, как бы туман не заполз в мою комнату и не удушил меня.

Сегодня утром я сказала миссис Бринк, что должна сообщить ей одну вещь.

– Насчет духов? – спросила она, и, когда я ответила «да», она отвела меня в свою комнату, усадила там и сама села рядом, держа меня за руки.

– Нынче ночью меня кое-кто посетил, – доложила я. Услышав это, миссис Бринк переменилась в лице, но я тотчас сообразила, о ком она подумала, и поспешно сказала: – Нет, не она, а другой дух, совсем новый. Мой собственный проводник. Так называемый контактер, встречи с которым ждет каждый медиум. Наконец-то он пришел и показался мне!