Отняв руку, я уже собралась опять повернуться к решетке, но тут вдруг заметила, что взгляд Доус утратил прежнее простодушное выражение.

– Что такое? – спросила я.

– Вы о чем, Аврора?

– Почему вы загадочно улыбаетесь?

– Разве я улыбаюсь загадочно?

– Вы сами знаете. Так в чем же дело?

Немного помявшись, Доус сказала:

– Просто вы очень уж гордая. Мы сегодня столько говорили о духах, но вы…

– Но я – что?

Неожиданно Доус снова развеселилась – и вместо ответа лишь потрясла головой и рассмеялась.

– Дайте мне вашу ручку еще на минутку, – наконец потребовала она и, прежде чем я успела открыть рот, сама выхватила ее у меня, подскочила к столу и принялась торопливо строчить в блокноте.

В коридоре уже раздавались шаги миссис Джелф.

– Скорее! – лихорадочно прошептала я, ибо сердце мое забилось столь сильно, что ткань платья на груди подрагивала, точно кожа на барабане.

Но Доус только улыбнулась и продолжала писать. Шаги все приближались, сердце мое колотилось все чаще… но вот наконец блокнот закрыт, ручка завинчена колпачком и возвращена мне, а за решеткой появилась миссис Джелф. Ее темные глаза – по обыкновению, быстро и беспокойно – обшарили камеру, но теперь там нечего было видеть – кроме разве что моей трепещущей груди, которую, впрочем, я прикрыла плащом, пока надзирательница отпирала замок и распахивала решетку. Доус уже отступила на меня на пару шагов. Она сложила руки на фартуке и наклонила голову, нисколько не улыбаясь.

– До свидания, мисс Прайер, – только и промолвила она.

Я коротко кивнула ей, вышла из камеры и, не произнося ни слова, двинулась по коридору следом за миссис Джелф.

Но на всем пути я остро ощущала тяжесть блокнота в кармане, бившегося о мое бедро при каждом шаге: по милости Доус он превратился в какую-то странную и ужасную ношу. По выходе из женского корпуса я сняла перчатку и положила голую ладонь на кожаный переплет, который, казалось, все еще хранил тепло огрубелых пальцев. Однако вынуть блокнот из кармана я не осмелилась. А достала его, только когда меня усадили в кэб и извозчик тронул кнутом лошадь. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы найти нужную страницу и развернуть к свету уличных фонарей, падающему в окошко. Прочитав написанное, я тотчас захлопнула блокнот и засунула обратно в карман, но в течение всей тряской поездки крепко прижимала ладонь к кожаному переплету, который под конец стал влажным.

Сейчас раскрытый блокнот лежит передо мной. На странице несколько клякс и написанные Доус имена: ее собственное и мое давнее тайное. А ниже нацарапано следующее:

«Мы сегодня столько говорили о духах, но вы ни словом не обмолвились о вашей пропаже. Неужели вы думали, что они ничего мне не скажут, когда заберут у вас медальон? Ну и позабавились же они, глядя, как вы его ищете, Аврора!»

Я пишу при догорающей свече, язычок пламени совсем слабый, вот-вот погаснет. Ночь холодная и ветреная. Из-под двери дует сквозняк, шевелящий бахрому напольного ковра. Мать и Прис давно спят в своих постелях. Спит вся Чейн-уок, весь Челси. Только я не сплю – я и еще Вайгерс: мне слышно, как она беспокойно ворочается наверху, в бывшей комнате Бойд. Отчего ей не спится? Какие звуки не дают покоя? Раньше я думала, что по ночам в доме стоит полная тишина. Но сейчас мне чудится, будто я слышу тиканье всех часов и хронометров, скрип каждой половицы и ступеньки. Я вижу свое лицо, отраженное в оконном стекле: оно кажется незнакомым и я боюсь в него вглядываться. Но я боюсь и посмотреть мимо него, в черную ночь за окном. Потому что где-то в ней – Миллбанк, залитый густыми-густыми тенями. И в одной из теней лежит Селина… Селина… Она вновь заставляет меня писать здесь это имя; она становится все реальнее, все телеснее и живее с каждым движением пера по бумаге… Селина. В одной из теней лежит Селина. Глаза у нее открыты, и она смотрит прямо на меня.

Ах, видела бы тетушка, где я сейчас! Я в Сиденхаме! В доме миссис Бринк! Она перевезла меня прямо сегодня – заявила, что скорее позволит мне умереть на месте, чем провести еще хоть час в отеле мистера Винси.

– Да ради бога, забирайте ее, мэм! – сказал мистер Винси. – Вместе со всеми неприятностями, которые она вам, надеюсь, принесет!

Но вот мисс Сибри, выйдя попрощаться со мной, прослезилась и выразила уверенность, что меня ждет большое будущее.

Миссис Бринк поехала со мной в собственном своем экипаже, и, когда мы подкатили к дому, я едва не грянулась в обморок, ибо в жизни еще не видела столь роскошного особняка – с огромным садом вокруг и гравийной аллеей, ведущей к парадной двери.

Взглянув на меня, миссис Бринк воскликнула:

– Дитя мое, вы бледны как мел! Конечно же, вам понадобится время, чтобы здесь освоиться.

Она взяла меня за руку и повела к крыльцу, а потом долго водила из комнаты в комнату, все время спрашивая:

– Ну, что скажете? Посмотрите хорошенько. Вы узнаёте вот это… а это?..

Я ответила, что толком ничего сказать не могу, поскольку у меня в голове туманится, и миссис Бринк тотчас откликнулась:

– Ничего, полагаю, со временем все придет.

В конце концов она привела меня в эту комнату, которая прежде принадлежала ее матери, а теперь будет моей. Комната такая большая, что поначалу я приняла ее за очередную гостиную. Но потом увидела кровать, подошла к ней и потрогала резную спинку. Должно быть, я опять побледнела, ибо миссис Бринк охнула:

– Нет! Все-таки это стало слишком сильным потрясением для вас! Не лучше ли отвезти вас обратно в Холборн?

Я поспешно сказала, что ей нет нужды беспокоиться, ведь подобная слабость вполне естественна, она ничего не значит и скоро пройдет.

– Ну, тогда оставлю вас на часок, чтобы вы немного попривыкли к своему новому дому, – промолвила миссис Бринк и поцеловала меня со словами: – Надеюсь, теперь мне такое позволительно?

Я подумала обо всех плачущих дамах, чьи руки держала в последние полгода, а также о мистере Винси, который все норовил как-нибудь этак до меня дотронуться и постоянно торчал под моей дверью. Но со дня смерти тетушки еще никто ни разу не поцеловал меня – никто!

Прежде я как-то об этом не задумывалась, и только сегодня, когда губы миссис Бринк прикоснулись к моей щеке, я вдруг ясно осознала это.

Когда она удалилась, я подошла к окну, из которого открывался вид на густые зеленые сады и Хрустальный дворец. Дворец, по моему скромному мнению, не такой уж великолепный, как все говорят. Однако в любом случае вид здесь несравненно лучше, чем был у меня в Холборне! С минуту постояв у окна, я прошлась взад-вперед по комнате, а потом – поскольку она такая просторная – попробовала несколько шагов польки: мне всегда страшно хотелось станцевать польку в каком-нибудь огромном зале. С четверть часа я бесшумно отплясывала, предварительно сняв туфли, чтобы миссис Бринк у себя внизу ничего не услышала. И только потом внимательно осмотрелась вокруг, подмечая каждую мелочь.

Комната необычная, что и говорить: по стенам стоят стеклянные шкафчики, в которых разложены самые разные вещи: кружева, бумаги, рисунки, носовые платки, пуговицы и прочее. Есть здесь большой гардеробный шкаф, где плотно висят платья, на нижних полках теснятся маленькие туфельки, а на верхних – свернутые чулки вперемешку с лавандовыми саше. Есть туалетный столик, на нем щетки для волос, полупустые флаконы духов и шкатулка с брошами, кольцами и изумрудным ожерельем. Все вещи явно очень старые, но тщательно протерты от пыли, до блеска начищены и пахнут свежестью – любой, кто не знает миссис Бринк, подумал бы, ну до чего же опрятная женщина ее мать; подумал бы, я лично ни к чему здесь и прикоснуться не осмелюсь, поскольку она вот-вот вернется – даром что она вот уже 40 лет как померла и любой может расхаживать здесь и трогать все, что угодно, хоть до второго пришествия. Но, даже понимая все это, я чувствовала, что прикасаться здесь ни к чему не следует, – едва лишь прикоснешься, как в дверях возникнет покойная мать миссис Бринк и вперится в тебя страшным взором.