Я вообразила, как говорю это, – вообразила столь живо, что страстность собственных слов взволновала меня почти до слез и мне вдруг показалось, будто я их и впрямь произнесла. В действительности я ничего не сказала – Хелен по-прежнему беспокойно и ласково смотрела на меня, ожидая ответа. Тогда я отвернулась, кивком указала на гравюру с картины Кривелли, приколотую над моим столом, и провела по ней пальцами.

– Как по-твоему – красивая? – спросила я для проверки.

Хелен недоуменно моргнула и сказала, что да, в своем роде красивая. Потом подалась поближе к гравюре:

– Только черты девушки толком не различить. Лицо бедняжки словно стерлось с бумаги.

И тогда я поняла, что никогда не расскажу ей о Селине. Потому что она меня просто не услышит. Поставь я сейчас перед ней Селину, она бы ее не увидела – точно так же, как не увидела четкие темные линии прекрасного облика Истины. Они для нее слишком тонкие, почти неуловимые.

Я тоже истончаюсь, теряю телесность. Я развиваюсь. Никто этого не замечает. Все видят румянец на моих щеках и улыбку на губах – а мать даже говорит, что я немного поправилась в талии! Они не знают, чего мне стоит сидеть и разговаривать с ними, – я удерживаю себя среди них единственно силой воли. Это очень утомительно. Когда я одна, как сейчас, все совсем иначе. Тогда – сейчас – я смотрю на себя и вижу свои бледные кости под истонченной плотью. С каждым днем они становятся все бледнее.

Плоть утекает от меня. Я превращаюсь в собственный призрак!

Наверное, в своей новой жизни я буду посещать эту комнату в качестве привидения.

Однако я должна еще немного задержаться в старой жизни. Сегодня днем в Гарден-Корт, пока мать и Хелен играли с Джорджи, я подошла к Стивену и сказала, что у меня к нему просьба.

– Пожалуйста, объясни мне все насчет материных и моих денег. Я ничего не знаю о наших финансах.

Брат, как всегда, ответил, что мне и не нужно ничего знать, поскольку всеми финансами занимается он, как мой поверенный, но на сей раз я таким ответом не удовольствовалась. Он поступил великодушно, взяв на себя ведение наших денежных дел после папиной смерти, сказала я, но мне все-таки хотелось бы немного о них знать.

– Мне кажется, мать беспокоит, что будет с нашим домом и на какой доход я стану жить, если она умрет. Если бы я разбиралась в этих вопросах, я могла бы обсудить их с ней.

Чуть поколебавшись, брат положил ладонь на мое запястье и тихо проговорил:

– Похоже, это несколько беспокоит и тебя тоже. Надеюсь, ты знаешь: случись что с матерью, в нашем с Хелен доме всегда будет место для тебя.

«Добрее человека я не знаю», – как-то сказала про него Хелен. Сейчас доброта брата вызвала у меня ужас. Я вдруг подумала: что будет с ним – с ним как адвокатом, – если я совершу задуманное? Ведь когда мы с Селиной исчезнем, конечно же, все поймут, что из тюрьмы она сбежала при моем содействии, а не с помощью духов. Наверняка станет известно про билеты и паспорта…

Но потом я вспомнила, какой вред причинили ей адвокаты. Я поблагодарила Стивена и ничего больше не сказала. А он продолжал:

– Ну а насчет вашего дома волноваться совершенно не стоит. Отец обо всем позаботился. Хорошо бы хоть половина отцов, чьи дела я веду в суде, были столь же предусмотрительны и заботливы, как наш. Наша мать – богатая женщина и всегда таковой останется. И ты у нас, Маргарет, тоже особа весьма состоятельная.

Я это знала, разумеется, но для меня знание это всегда оставалось пустым, бесполезным, поскольку я не видела никакого смысла в своем богатстве. Я посмотрела на мать. Она развлекала Джорджи черной куколкой на нитках, которая плясала перед ним, стуча по столешнице фарфоровыми ножками. Я наклонилась поближе к Стивену и сказала, что хотела бы знать, из чего складывается моя собственность и как можно превратить ее в наличные деньги.

– Мой интерес сугубо теоретический, – поспешно добавила я.

Стивен рассмеялся и сказал, что так и понял, ведь я всегда и во всем ищу – и нахожу – теоретические основания.

Но прямо тогда же назвать точные цифры он не мог, поскольку все нужные бумаги хранятся у нас на Чейн-уок, в папином кабинете. Мы условились часок посидеть вдвоем завтра вечером.

– Ничего, что в сочельник? – спросил Стивен.

На минуту я совсем забыла про Рождество, и он опять рассмеялся.

Потом мать позвала нас подойти и посмотреть, как Джорджи хихикает над пляшущей куколкой. Заметив мою задумчивость, она спросила:

– Чего ты там наговорил сестре, Стивен? Нельзя, чтобы она впадала в такую серьезность. Ты же знаешь, через месяц-два у нас будет совсем другая жизнь.

У матери много планов, чем заполнить мои дни в новом году.

Только сейчас вернулась со своего урока с братом. Он расписал на бумаге все цифры, и я, взглянув на них, тихо ахнула.

– Ты удивлена суммами, – довольно сказал Стивен, но дело было не в самих суммах.

Я ахнула от изумления, что папа позаботился обеспечить меня надежным капиталом. Сквозь пелену своего недуга он словно бы увидел все планы, какие я стану строить на исходе собственной болезни, и постарался помочь мне с ними. Селина говорит, что даже сейчас он смотрит на меня и улыбается, но я сомневаюсь. Разве может он улыбаться, глядя на мое лихорадочное возбуждение и снедающую меня странную страсть, на мой безумный план и мое притворство? Селина объясняет, что он смотрит духовными очами, а через них мир видится иначе.

Итак, я сидела за столом в папином кабинете, и Стивен говорил:

– Ты удивлена суммами. Ты не представляла размеров своего состояния.

Конечно, значительная часть моего капитала носит довольно абстрактный характер: вложена в недвижимость и ценные бумаги. Но от всех вложений поступает доход, а кроме того, есть свободные деньги, которые по папиному завещанию принадлежат только и исключительно мне.

– Пока ты не вышла замуж, во всяком случае, – добавил Стивен.

Мы улыбнулись друг другу, но думая каждый о своем. Я спросила, могу ли я снимать свой доход со счета, где бы ни жила. Получать наличные можно в любом банке, не обязательно на Чейн-уок, ответил брат. Однако я имела в виду другое. А если я уеду за границу – как тогда? – спросила я. Стивен сделал круглые глаза. Я сказала, чтобы он не удивлялся – я подумываю совершить путешествие по Европе «с какой-нибудь компаньонкой», если удастся выпросить у матери разрешение.

Вероятно, Стивен решил, что я свела дружбу с какой-нибудь серьезной старой девой в Миллбанке или Британском музее. Отличная идея, сказал он. Что же касается до денег – они мои, я могу распоряжаться ими, как моей душе угодно, и получать их в любом месте. Никто не вправе ограничить мне доступ к ним.

– Значит, мать не сможет лишить меня денег в случае, если… – тут я невольно содрогнулась, – если разгневается на меня за что-нибудь?

Стивен повторил, что деньги принадлежат мне, а не матери и надежно защищены от посягательств, покуда находятся в доверительном управлении у него.

– А если ты на меня разгневаешься, Стивен?

Он недоуменно вскинул брови. Из глубины дома донесся голос Хелен, звавшей Джорджи. Мы оставили их с матерью: я сказала, что нам нужно обсудить кое-какие литературные записи из отцовского наследия, – мать недовольно заворчала, а Хелен улыбнулась. Сейчас Стивен похлопал ладонью по лежащим перед ним бумагам и сказал, что в части моего денежного обеспечения он соблюдает мои интересы так же, как соблюдал отец.

– Пока ты в здравом уме и не подпала под постороннее влияние, побуждающее тебя использовать деньги для какой-нибудь неблаговидной цели и в ущерб собственным интересам, я никогда не оспорю твое право на них, обещаю.

Вот так он дословно сказал, а потом рассмеялся – и на мгновение я подумала: уж не притворство ли вся его доброта? Может, он догадался о моей тайне и теперь жестоко надо мной насмехается? Трудно сказать с уверенностью…

Тогда я задала следующий вопрос: если мне понадобятся деньги сейчас, в Лондоне, – то есть больше денег, чем выдает мать, – как их получить? Надо просто пойти в свой банк, ответил Стивен, и снять со счета нужную сумму, предъявив заверенный им денежный ордер. Он достал такой ордер из своей папки с бумагами, отвинтил колпачок ручки и расчеркнулся внизу листка. Мне остается только поставить рядом свое имя и заполнить чистые поля.