На подушке оказалась не голова. А свернутая кольцами золотистая коса – Селинины волосы, которые я пыталась украсть из Миллбанка. Из своей темноты она прислала их мне – сквозь ночь, сквозь город. Я поднесла косу к лицу. Она пахла серой.

Я проснулась в шесть утра, в полной уверенности, что слышу миллбанкский колокол. Наверное, так пробуждается человек от смертного сна, объятый кромешной тьмой, придавленный толщей сырой земли. Рядом лежали Селинины волосы, чуть потускневшие там, где коса растрепалась. Увидев их и вспомнив вчерашний вечер, я вся затряслась, но у меня достало соображения тотчас же вскочить с постели, завернуть волосы в шелковый шарф и спрятать подальше от глаз – в ящик стола, где я храню дневник. Пока я бежала к столу и обратно, пол под ногами кренился из стороны в сторону, точно палуба корабля, и он продолжал крениться и качаться, даже когда я опять забралась под одеяло и неподвижно распласталась на спине. Заглянувшая ко мне Эллис сразу кинулась за матерью. Мать пришла хмурая, явно собираясь выговорить мне за вчерашнее поведение, но испуганно ахнула, увидев меня, такую бледную, жалкую, дрожащую, и незамедлительно послала Вайгерс за доктором Эшем. Когда он явился, я не выдержала и расплакалась. Но в ответ на расспросы сказала, что со мной ничего страшного, просто у меня «женские дела», вот и все. Доктор велел мне принимать лауданум вместо хлорала и соблюдать полный покой.

После его ухода мать приказала Вайгерс сделать мне горячую грелку, потому что я пожаловалась на боли в животе. Затем она принесла лауданум. По крайней мере, на вкус он приятнее хлорала.

– Разумеется, я не заставила бы тебя сидеть с нами за ужином, если бы знала, как тебе плохо, – сказала мать. – Впредь нам нужно внимательнее следить, как ты проводишь дни, не переутомляешься ли.

Несколько времени спустя она привела Хелен и Стивена; я слышала, как они шепчутся. Кажется, я погрузилась в сон, но вскоре проснулась вся в слезах, что-то бессвязно выкрикивая, и с полчаса не могла успокоиться. Теперь мне стало страшно, как бы не сказать в беспамятстве чего лишнего, если вдруг такой приступ повторится, пока они рядом. Я попросила всех уйти: мол, тогда мне полегчает.

– Что за глупости? – ответили они. – Как можно оставить тебя одну в таком состоянии?

Думаю, мать намеревалась сидеть со мной всю ночь. В конце концов я заставила себя лежать тихо и смирно, и только тогда они, посовещавшись, решили, что за мной вполне может присмотреть и одна из служанок. Вайгерс посадили дежурить за дверью до рассвета. Я слышала, как мать наказывала ей следить, чтобы я ни в коем случае не вставала, ибо мне нельзя утомляться. Но если Вайгерс и уловила скрип моего пера или шелест страниц, заходить в комнату она не стала. Сегодня утром она принесла мне чашку горячего молока, взбитого с мелассой и яйцом. Сказала, что я быстро поправлюсь, если буду пить такое раз в день. Но я не смогла сделать ни глотка. Через час Вайгерс унесла нетронутую чашку, при виде которой ее некрасивое лицо опечалилось. За весь день я съела только кусочек хлеба и выпила немного воды. И весь день пролежала при свете свечей, с опущенной шторой. Когда мать зажгла лампу поярче, я зажмурилась и отвернулась. Свет нестерпимо резал глаза.

Сегодня днем, когда я тихонько сидела в своей комнате, прозвонил дверной колокольчик, и Рут привела ко мне даму, некую мисс Ишервуд, которая приходила на темный круг в прошлую среду. Увидев меня, она разрыдалась и сказала, что с того вечера не спала ни одной ночи, и все из-за Питера Квика. Он прикасался к ее лицу и рукам, и она до сих пор чувствует его пальцы, оставившие на коже незримые следы, из которых, по ощущениям, обильно выделяется какая-то жидкость или водянистая слизь.

– Дайте мне руку, – велела я. – Сейчас вы чувствуете влагу на руке?

Да, ответила дама. Я пристально посмотрела на нее и сказала:

– Я тоже.

Дама изумленно уставилась на меня, и я рассмеялась:

– Вы такая же, как я, мисс Ишервуд, и сами этого не знаете. Вы обладаете даром! Вы настолько полны духовного вещества, что оно истекает из вас подобием невидимой жидкости, стремясь проявиться. Мы должны ему помочь, и тогда ваш дар обретет всю полноту своей природной силы. Он просто нуждается в развитии. Если об этом не позаботиться, ваш дар зачахнет или же извратится внутри вас, чем вызовет тяжелую болезнь. – Я вгляделась в бледное лицо мисс Ишервуд и сказала: – Думаю, вы уже почувствовали, что ваш дар понемногу начал искажаться. Я права? – (Дама кивнула.) – Ничего, больше он не причинит вам вреда. Вам ведь стало получше сейчас, когда я до вас дотронулась, верно? Теперь представьте, как я смогу помочь вам, если мою руку будет направлять Питер Квик.

Я велела Рут подготовить к сеансу гостиную, потом звонком вызвала Дженни и предупредила, чтобы в ближайший час она не заходила ни туда, ни в соседние комнаты.

Через несколько минут я повела мисс Ишервуд вниз. По пути мы встретили миссис Бринк, и я объяснила, что мисс Ишервуд пришла на частный сеанс.

– Ах, мисс Ишервуд, как вам повезло! – воскликнула миссис Бринк. – Но вы, надеюсь, не допустите, чтобы мой ангел чересчур утомился?

Мисс Ишервуд пообещала не допустить такого. Войдя в гостиную, мы обнаружили, что Рут уже повесила штору, но приготовить кувшин с фосфорным маслом не успела и вместо него оставила лампу с сильно прикрученным фитилем.

– Ладно, обойдемся и таким освещением, – сказала я. – Когда вы почувствуете присутствие Питера Квика, сразу мне сообщите. Если у вас есть дар, Питер непременно к вам явится. А за шторой я должна сидеть только на темных кругах, чтобы уберечься от излучений, исходящих из глаз обычных людей.

Мы прождали минут 20, и все это время мисс Ишервуд страшно нервничала. Потом в нише за шторой раздался легкий стук, и она прошептала:

– Что это?

– Не знаю, – ответила я.

Стук повторился, теперь громче, и мисс Ишервуд сказала:

– По-моему, он здесь!

В следующий миг из кабинета вышел Питер и, тряся головой, простонал:

– Почему меня вызвали в неурочный час?

– Здесь дама, которой требуется твоя помощь, – сказала я. – Мне кажется, она обладает спиритическими способностями, но они пока еще слабые и нуждаются в развитии. Не ты ли сам призвал ее к духовным трудам?

– Это мисс Ишервуд? – спросил Питер. – Да, я вижу свои знаки, на ней оставленные. Что ж, мисс Ишервуд, перед тобой стоит великая задача, и к ней нельзя относиться легкомысленно. Дар, которым ты наделена, порой называют «роковым». Вещи, происходящие в этой комнате, недосягаемы для понимания людей, невосприимчивых к проявлениям тонкого мира. Ты должна свято хранить секреты духов, иначе навлечешь на себя их безграничный гнев. Сумеешь ли ты держать язык за зубами?

– Думаю, да, сэр, – ответила мисс Ишервуд. – Мне кажется, мисс Доус права: по натуре своей я такая же, как она, или могу стать такой же.

Я взглянула на Питера: он улыбался.

– Мой медиум обладает натурой весьма необычной. Ты, наверное, полагаешь, что быть медиумом – значит уметь на время загонять свой дух вглубь, освобождая место для другого духа. Но это не так. Медиум должен стать безропотным слугой духов, послушным орудием их воли. Должен отдать им свой дух в полное пользование, и вечной его молитвой должны стать слова: «Да воспользуются же мною». Скажи это, Селина.

– Да воспользуются же мною, – произнесла я, а Питер велел мисс Ишервуд:

– Теперь ты прикажи ей.

– Скажите еще раз, мисс Доус, – попросила она, и я повторила:

– Да воспользуются же мною.

– Видишь? Мой медиум делает, что велят, – сказал Питер. – Тебе кажется, что она бодрствует, но она в трансе. Ну-ка, прикажи ей еще что-нибудь.

Мисс Ишервуд сглотнула и нерешительно проговорила:

– Встаньте, пожалуйста, мисс Доус.

– Нет-нет, – быстро сказал Питер. – Никаких «пожалуйста». Ты должна приказывать, а не просить.