– Вот вы завидуете вашей сестре, – сказала она. – А есть ли чему завидовать? Что такого замечательного она сделала? Вы думаете, она развивается – но так ли это? Разве большое достижение – сделать то, что все делают? Она поменяла одну жизнь на другую точно такую же. По-вашему, это умно?

Я подумала о Присцилле, которая, как и Стивен, походила на мать, тогда как я пошла вся в отца. Я представила ее через двадцать лет, брюзжащей на своих дочерей.

– Но ум никому не нужен, во всяком случае в женщинах, – сказала я. – Всех женщин сызмалу готовят к роли жены и матери – таково их назначение. И только такие, как я, нарушают традицию, расшатывают ее…

Именно покорное следование заведенному порядку и держит нас «привязанными к земному миру», ответила Селина. Мы созданы для того, чтобы вознестись в высшие сферы, но не сможем этого сделать, покуда не изменимся. Что же касается деления на женщин и мужчин – так это первое, о чем нужно забыть.

Я не поняла, что она имеет в виду.

Селина улыбнулась:

– Неужели вы думаете, что мы берем с собой наш земной облик, когда возносимся? Только духи-новички, смятенные и растерянные, озираются по сторонам в поисках плотских существ. Когда к ним приближаются проводники, духи не знают, как к ним обращаться, и спрашивают: «Вы мужчина или женщина?» Но проводники не то и не другое, но одновременно то и другое. И духи тоже не то и не другое, но одновременно то и другое. Пока они этого не поймут, путь в высшие сферы для них закрыт.

Я попыталась вообразить мир, о котором она говорила, – мир, в котором, если ей верить, пребывает папа. Я вообразила папу, обнаженного и бесполого, и себя с ним рядом… От ужасного видения меня бросило в пот.

Нет, сказала я. Она говорит вздор. Такого просто не может быть. Ну как такое возможно? Ведь это же хаос!

– Не хаос, а свобода, – возразила Селина.

В мире, где нет различия между мужчинами и женщинами, и любви нет.

– Духовный мир весь создан из любви. По-вашему, существует лишь такого рода любовь, какую ваша сестра питает к своему мужу? По-вашему, для любви обязательно нужен мужчина с бакенбардами и женщина в платье? Говорю же, в мире духов нет ни бакенбардов, ни платьев. Что станет делать ваша сестра, если супруг умрет и она снова выйдет замуж? К кому она устремится, когда взойдет в наивысшую сферу? Ибо она непременно устремится к кому-то, мы все к кому-то устремимся, мы все вернемся к океану сияющей материи, от которой наша душа и другая были отъяты вместе, две половинки единого целого. Возможно, нынешний муж вашей сестры и есть носитель души, изначально связанной с ее душой, – надеюсь, что так. Но возможно, носителем родной души окажется следующий ее избранник, а возможно, ни первый, ни второй, но некий человек, на которого в земной жизни она даже не посмотрит, ибо между ними стоит непреодолимый сословный барьер…

Сейчас меня поражает, сколь странный и необычный разговор мы вели в самой нерасполагающей обстановке: мимо нашей запертой решетки изредка проходила миссис Джелф; вокруг кашляли, ворчали и вздыхали три сотни женщин, лязгали засовы и скрежетали ключи. Но тогда, под взглядом зеленых глаз Селины, я об этом не думала. Я видела и слышала только ее, а когда наконец заговорила – спросила лишь одно:

– Но как же распознать родственную душу, Селина?

– Вы сразу узнаете, – ответила она. – Вы же не думаете о воздухе, когда дышите, все происходит само собой. Так и здесь: когда вы встретите вашу половинку, вашу истинную любовь, вы сразу узнаете, без всяких подсказок. И сделаете все возможное, чтобы ее удержать. Ибо потерять ее – все равно что умереть.

Селина по-прежнему смотрела на меня, но теперь как-то странно – будто не узнавая. Потом она отвернулась, словно устыдившись своей излишней откровенности.

Я опять поискала глазами восковую каплю на полу…

Там ничего не было.

Сегодня пришло еще одно письмо от Присциллы и Артура – уже из Италии, из Пьяченцы. Когда я рассказала о нем Селине, она заставила меня три или четыре раза повторить: «Пьяченца, Пьяченца…» – и улыбалась, вслушиваясь в звучание.

– Похоже на слово из какого-нибудь стихотворения, – сказала она.

Я сказала, что раньше тоже так думала. Несколько лет назад, когда папа еще был жив, вместо молитв или евангельских стихов на сон грядущий я перечисляла все итальянские города – Верона, Реджо, Римини, Комо, Парма, Пьяченца, Козенца, Милан… И часами мечтала, как увижу их.

– Не печальтесь, еще увидите, – сказала Селина.

Я улыбнулась:

– Вряд ли.

– Да у вас впереди еще годы и годы, чтобы съездить в Италию!

– Возможно. Только я уже буду другой.

– Вы будете такой, какая есть, Аврора. Или такой, какой скоро станете.

Селина посмотрела на меня долгим взглядом в упор, и я отвела глаза, несколько смешавшись. Затем она спросила, что же такого особенного в Италии, что вызывает у меня столь сильное восхищение.

– Ах, Италия! – встрепенулась я. – По-моему, Италия – прекраснейшее место на земле! Вообразите, что́ она значит для меня, много лет помогавшей отцу в работе и видевшей в книгах и альбомах гравюр все изумительные картины и скульптуры итальянских мастеров лишь в черном, белом, сером и тускло-красном цвете. Но посетить Уффици и Ватикан, зайти в скромную сельскую церковь с фреской – наверное, это все равно что вступить в царство света и красок!

Я рассказала о доме на виа Гибеллина во Флоренции, где можно увидеть комнаты Микеланджело, его домашние туфли и трость, кабинет, в котором он писал.

– Только представьте, какое это счастье – побывать там! А какое счастье увидеть могилу Данте в Равенне! Вообразите чудесный город, где круглый год стоят солнечные теплые дни. Где на каждом углу фонтан и повсюду цветущие апельсиновые деревья. Вообразите улицы, по которым плывет не туман, а аромат апельсиновых цветов!.. Люди там открытые и непосредственные. Думаю, англичанки могут свободно разгуливать по улицам, без всякой опаски. Вообразите сверкающее под солнцем море! И вообразите Венецию – город на воде, для поездок по которому нужно нанимать лодку…

Я говорила и говорила – пока вдруг не осознала, что голос мой звучит очень возбужденно, а Селина тихо улыбается, радуясь моему восторгу. Она стояла вполоборота к окну, и в падающем из него свете ее резкие, чуть асимметричные черты казались изысканно тонкими. Я вспомнила, с каким чувством разглядывала Селину в первый раз и как заметила в ней сходство с «Истиной» Кривелли… Видимо, при этом воспоминании на лице моем появилось какое-то особенное выражение, ибо Селина спросила, почему я замолчала. О чем я думаю?

Об одной картине, что висит в галерее Уффици во Флоренции, ответила я.

Картине, которую я надеялась увидеть, когда собиралась в Италию с отцом и подругой?

Нет, в то время эта картина ничего для меня не значила.

Селина непонимающе нахмурилась, но потом, не дождавшись от меня пояснений, тряхнула головой и рассмеялась.

В следующий раз ей нужно быть поосторожней: не стоит смеяться так громко. Когда миссис Джелф меня выпустила, я сразу направилась к выходу. Достигнув ворот, ведущих из женского корпуса в мужскую часть тюрьмы, я услышала оклик по имени и обернулась. Ко мне приближалась мисс Хэксби, с довольно суровым выражением лица. Мы с ней не виделись со дня посещения карцера. Я вспомнила, как цеплялась за нее в темноте, и покраснела. Могу ли я уделить ей минутку? – спросила мисс Хэксби. Я кивнула. Тогда она отпустила сопровождавшую меня матрону и сама повела меня через ворота и по коридорам.

– Как поживаете, мисс Прайер? – начала мисс Хэксби. – Прошлая наша встреча состоялась при неудачных обстоятельствах, и у меня не было возможности обсудить ваши успехи. Боюсь, вы считаете, что я недобросовестно отношусь к своим обязанностям.

На самом деле она просто доверила заботу обо мне своим матронам и на основании рапортов, которые получает от них – «а в особенности от моей заместительницы мисс Ридли», – заключила, что я замечательно справляюсь и без ее помощи.