Второй портрет показался бы комичным, не будь он таким странным. Карандашный рисунок спиритического художника изображал Питера Квика, каким он являлся на сеансах в доме миссис Бринк: плечи обернуты белой тканью, на лоб надвинут белый капюшон; лицо бледное, бакенбарды пышные и очень темные; брови, глаза и ресницы такие же темные. Голова в три четверти повернута к портрету Селины – и Питер Квик своим пронзительным взором словно бы велит ей посмотреть на него. Во всяком случае, так мне в конце концов примерещилось, ибо после ухода дамы я напряженно изучала портреты до тех пор, покуда не почудилось, будто все линии на них задрожали и лица стали подергиваться. Тогда я вспомнила про застекленный шкаф и желтую восковую руку Питера Квика. «А вдруг она тоже шевелится?» – подумала я и вообразила, как оборачиваюсь и вижу: страшная рука дергается вперед, подползает к самому стеклу и манит меня чудовищным скрюченным пальцем!

Обернуться я побоялась, но все же еще несколько времени сидела там. Сидела, пристально вглядываясь в темные глаза Питера Квика. Они – странное дело! – казались знакомыми. Как будто я когда-то уже смотрела в них – возможно, во сне.

Миссис Бринк говорит, чтобы я даже не думала вставать раньше десяти утра. Говорит, надо сделать все возможное, чтобы сохранить и укрепить мои способности. Она отдала в полное мое распоряжение свою горничную Рут, а себе взяла другую служанку, по имени Дженни. Говорит, мое удобство для нее неизмеримо важнее собственного. Теперь Рут приносит мне завтрак и подает платья; если я случайно роняю платок, или чулок, или еще какую-нибудь вещь, она тотчас поднимает, а когда я говорю спасибо, она улыбается и отвечает: «Пустяки, мисс, не стоит вашей благодарности». Рут старше меня. Нанялась в дом 6 лет назад, сразу после смерти мужа миссис Бринк. Сегодня утром я спросила: «Наверное, с тех пор миссис Бринк приглашала сюда много спиритических медиумов?», а она сказала: «С добрую тыщу, мисс! И все пытались вызвать одного бедного духа. Но все до единого оказались шарлатанами. Мы их быстро раскусывали. Разгадывали все их фокусы. Вы же понимаете, мисс, как порядочная служанка болеет о своей госпоже. Да мне легче помереть 10 раз, чем допустить, чтобы хоть один волос упал с головы хозяйки по вине такого вот проходимца!» Рут застегивала на мне платье и обращалась к моему отражению в зеркале. Все мои новые платья застегиваются сзади, и без помощи служанки не обойтись.

Одевшись, я обычно спускаюсь к миссис Бринк, и мы с ней около часа сидим в гостиной, либо же она везет меня в какой-нибудь магазин или на прогулку в парк Хрустального дворца. Иногда приходят ее подруги, чтобы вместе с нами устроить темный круг. При виде меня они восклицают: «Ах, да вы совсем юная! Даже моложе моей дочери!» Но после сеанса берут меня за руку и восхищенно качают головой. Миссис Бринк рассказала всем своим знакомым, что поселила меня в своем доме и что я настоящий феномен, – впрочем, думаю, она о многих медиумах так отзывалась. Дамы говорят: «Мисс Доус, посмотрите, нет ли сейчас возле меня какого-нибудь духа. И коли есть, спросите у него, пожалуйста, нет ли весточки для меня». Я уже 5 лет занимаюсь подобными вещами, и они не составляют для меня ни малейшего труда. Но сейчас я проделываю все в своем красивом платье, в роскошной гостиной богатого дома, и дамы обмирают от восторга. Я слышу, как они шепчут миссис Бринк: «Ах, Марджери, какой у нее поразительный дар! Не привезете ли ее ко мне? Не разрешите ли ей провести темный круг у меня на званом вечере?»

Однако миссис Бринк заявляет, что ни в коем случае не позволит мне тратить свой дар на дурацких светских сборищах. Я не раз говорила, что должна использовать свои способности для помощи и другим людям, не только ей одной, ведь именно для этого они мне и даны. Но миссис Бринк всегда отвечает: «Разумеется, я это понимаю. Я предоставлю вам такую возможность в свое время. Просто сейчас не хочу ни на шаг отпускать вас. Вы сочтете меня очень эгоистичной, если я еще немного подержу вас при себе?»

Поэтому все ее подруги наведываются только днем и никогда – вечером. Вечера миссис Бринк оставляет для наших с ней сеансов за закрытыми дверями. Лишь изредка, если я сильно утомлюсь, она вызывает Рут и велит принести вина и печенья.

Ездила в Миллбанк. С последнего моего посещения прошла всего неделя, но атмосфера тюрьмы переменилась, словно вместе с погодой, и стала еще мрачнее и тяжелее прежнего. Башни кажутся выше и шире, чем раньше, а окна – меньше. Даже запахи изменились: над дворами стелется запах сырого тумана, печного дыма и болотной осоки, а в корпусе к уже знакомой вони отхожих ведер, сальных волос, немытых тел и нечищеных зубов добавился мерзкий запах газа, ржавчины и болезни. В коридорах теперь стоят пышущие жаром черные обогреватели, отчего там духота просто невыносимая. Однако в камерах по-прежнему настолько холодно и промозгло, что стены потеют и известь кладки превращается в нечто вроде створоженного молока, оставляющего на платьях у женщин белые пятна. Как следствие, повсюду кашель, несчастные, страдальческие лица, зябко дрожащие плечи.

Еще в здании непривычно темно. Лампы зажигают уже в четыре пополудни, и теперь тюрьма – с высокими узкими окнами, чернеющими на фоне неба, с лужицами неверного газового света на усыпанном песком плитчатом полу, с пасмурными камерами, где женщины горбятся над своим шитьем или корзинками с паклей, похожие на гоблинов, – теперь тюрьма кажется еще более древней и страшной. Даже надзирательницы несколько преобразились под влиянием нового мрака. Они ходят по коридорам более тихой поступью, их лица и руки кажутся желтыми в газовом свете, а черные накидки поверх форменных платьев напоминают плащи призраков.

Сегодня меня отвели в комнату свиданий, где женщины встречаются с мужьями, детьми и родственниками. Пожалуй, самое тоскливое место из всех виденных здесь мною. Оно называется комнатой, но больше смахивает на сарай для скота, ибо состоит из похожих на стойла тесных закрытых кабинок, которые тянутся в ряд по обеим сторонам узкого прохода. Когда к арестантке приходит посетитель, надзирательница приводит ее в одно из таких стойл и переворачивает песочные часы, прикрепленные к стенке над головой. На уровне лица находится зарешеченное окошко, прямо напротив которого, по другую сторону прохода, размещается точно такое же окошко, только забранное проволочной сеткой, а не решеткой. Там кабинка для посетителя, тоже с песочными часами, которые переворачивают одновременно с часами арестантки.

Проход между рядами кабинок шириной футов семь, и по нему постоянно расхаживает взад-вперед надзирательница, бдительно следящая, чтобы ничего через него не передавалось. Чтобы слышать друг друга, арестантке и посетителю приходится повышать голос, а потому временами там стоит изрядный шум. В иные разы женщина вынуждена чуть ли не кричать, таким образом оповещая всех вокруг о своих частных делах. Песок в часах течет пятнадцать минут, по прошествии которых посетитель покидает тюрьму, а заключенная возвращается в камеру.

Узница Миллбанка имеет право на четыре таких свидания в год.

– Что же, им совсем нельзя подойти к своим близким? – спросила я сопровождавшую меня матрону, когда мы шли по проходу между кабинками. – Ни мужа обнять, ни дитя приласкать?

Матрона – сегодня не мисс Ридли, а светловолосая молодая женщина по имени мисс Годфри – покачала головой.

– Таковы правила, – сказала она. (Сколько раз я уже слышала здесь эту фразу?) – Да, таковы правила. Они кажутся вам излишне строгими, мисс Прайер, я знаю. Но стоит лишь подпустить арестантку к посетителю – и в тюрьму тотчас проникнут всевозможные запрещенные вещи. Ключи, табак… Малых детей научают незаметно передавать спрятанные во рту лезвия, прямо при поцелуе.

Я пристально вглядывалась в женщин, мимо которых мы проходили: все они неотрывно смотрели на посетителей в кабинках напротив, словно вообще не замечая нас с надзирательницей. Мне не показалось, что они жаждут обняться со своими близкими для того лишь, чтобы незаметно получить от них нож или ключ. Я ни разу еще не видела в Миллбанке арестанток, которые выглядели бы настолько несчастными. Одна из них, со шрамом на щеке, тонким и прямым, как от бритвы, прижималась лицом к решетке, чтобы лучше слышать мужа; и когда он спросил, как у нее со здоровьем, она ответила: «Да как обычно, Джон, то бишь неважно…» Другая узница – Лаура Сайкс из блока миссис Джелф, донимающая всех просьбами походатайствовать за нее перед мисс Хэксби, – разговаривала со своей матерью, очень бедно одетой пожилой дамой, которая только и могла, что вздрагивать да рыдать за своей проволочной сеткой.