Я уставилась на нее и едва не рассмеялась. Внезапно показалось, что, если сейчас я выйду на улицу, дотронусь до плеча любого прохожего и произнесу «Селина Доус», мне тотчас расскажут какие-нибудь странные факты или сведения, какой-нибудь эпизод истории, которая прервалась, когда ворота Миллбанка закрылись за осужденной.
О да, подтвердила дама, увидев выражение моего лица. Да, она посещала сеансы в Сиденхаме. Много раз видела мисс Доус в трансе, и Питера Квика видела – даже осязала, как он берет ее руку и целует!
– Мисс Доус такая была очаровательная – просто невозможно не восхищаться, на нее глядя! Миссис Бринк приводила ее к нам, а она в простом платье, и золотистые волосы распущены. Садилась с нами и предлагала немного помолиться; но еще до завершения молитвы погружалась в транс, причем так незаметно, что все только тогда понимали, что она уже не здесь, когда она говорить начинала – не своим голосом, разумеется, а духа…
Дама сообщила, что устами Селины с ней разговаривала бабушка: просила не горевать и сказала, что любит ее.
– И мисс Доус передавала подобные послания всем присутствующим? – спросила я.
– Она передавала разные послания, пока голоса не становились слишком тихими или, наоборот, слишком громкими. Бывало, духи наседали на нее шумной толпой – они, знаете ли, частенько забывают о приличиях! – и мисс Доус быстро утомлялась. Тогда появлялся Питер Квик и прогонял бесчинников, – правда, он и сам порой буянил не меньше. В таких случаях нам следовало поскорее отвести мисс Доус в ее кабинет: она всегда предупреждала, мол, Питер приближается и ей несдобровать, если она не успеет перейти в кабинет.
Слова «ее кабинет» дама произнесла таким обыденным тоном, каким могла бы сказать «ее нога», «ее рука», «ее палец». Когда я спросила, что за кабинет такой, она удивленно ответила:
– О, да ведь у каждого медиума есть свой спиритический кабинет – особое место, где они вызывают духов!
При свете, пояснила дама, духи не являются, поскольку свет причиняет им боль. Она видела спиритические кабинеты специального изготовления: этакие деревянные шкафы, с дверцами и замками. Но кабинет Селины представлял собой просто две плотные шторы, повешенные перед ширмой, которая загораживала нишу в стене. Селину помещали между шторами и ширмой, и вот когда она сидела там, в полной темноте, тогда и появлялся Питер Квик.
– А как именно это происходило? – спросила я.
О прибытии духа они всегда узнавали по вскрику Селины.
– Не самая приятная часть дела, ибо мисс Доус, само собой, надлежало передать свою духовную сущность в распоряжение Питера Квика, а подобная процедура весьма болезненна для медиума. Вдобавок в своем рвении Питер наверняка обращался с ней грубо. Он всегда был необузданным духом, знаете ли, даже до смерти бедной миссис Бринк…
Итак, дух приходил, и Селина вскрикивала. Затем он появлялся перед шторой – вначале в виде крохотного шарообразного облачка эфира. Но чуть погодя оно начинало расти: колыхалось, вытягивалось, постепенно принимая человеческий облик, и наконец превращалось в мужчину – в мужчину с пышными бакенбардами, который кланялся присутствующим и помавал руками.
– Самое странное и причудливое зрелище из всех мыслимых, – продолжала дама. – И я его наблюдала множество раз, поверьте. Сперва Питер неизменно заводил речь о спиритизме. Говорил, мол, грядут новые времена, когда истинность спиритизма познают столь многие, что духи станут разгуливать по улицам при свете дня, ну и прочее подобное. Однако он был большой проказник. Говорит, говорит, а потом вдруг словно заскучает. И тогда начинает озираться вокруг – в комнате обычно горела маленькая фосфорная лампа, свет которой для духов безопасен. И вот, значит, Питер озирается вокруг, внимательно так. Знаете, что он высматривал? Самую красивую даму среди присутствующих! А как приметит такую, сразу к ней подступает и спрашивает, не против ли она прогуляться с ним по лондонским улицам? Потом берет за руку, поднимает с места и давай водить взад-вперед по комнате, а после еще и поцелует. Он вообще любил флиртовать с дамами: шуточки, поцелуйчики, подарочки разные.
Мужчины Питера Квика совершенно не интересовали, сказала дама. Ну, бывало, ущипнет кого-нибудь или за бороду дернет. Один раз при ней ударил джентльмена в нос, да так сильно, что кровь пошла.
Моя собеседница рассмеялась и покраснела. Таким вот образом дух расхаживал между ними около получаса, а потом уставал. Тогда он возвращался к шторе кабинета и подобно тому, как прежде увеличивался в размерах, так теперь сокращался. В конце концов от него оставалась лишь светящаяся лужица на полу, но и она постепенно уменьшалась, тускнела и через минуту бесследно исчезала. Тогда мисс Доус опять вскрикивала. Затем наступала тишина. Чуть погодя раздавался стук, по каковому сигналу следовало отодвинуть штору, зайти в кабинет и развязать мисс Доус…
– Развязать? – переспросила я, и дама вновь залилась краской:
– Таково было требование мисс Доус. Мы бы нисколько не возражали, если бы она вообще обходилась без всяких пут – ну или привязывалась к стулу обычной поясной лентой, чтоб не упасть. Однако она полагала своей задачей предоставлять доказательства как людям, верящим в духов, так и скептикам, а потому перед каждой демонстрацией просила крепко себя связать. Каковую просьбу, заметьте, дозволялось выполнять только женщине, ни в коем случае не мужчине – только женщина отводила мисс Доус в кабинет, обыскивала, усаживала на стул и затягивала веревки…
Запястья Селины привязывали к подлокотникам, щиколотки к ножкам, а веревочные узлы заливали сургучом. Либо же ей заводили руки за спину и прихватывали крепкими стежками рукава к платью сзади. Одной широкой шелковой повязкой плотно закрывали глаза, другой такой же – рот. Иногда сквозь прокол в ухе пропускали длинную нить, которую крепили к полу снаружи кабинета; но чаще Селина просила надеть на нее бархатный нашейник с привязанной к застежке бечевкой, другой конец которой держала одна из дам, сидевших в темном круге.
– Когда Питер появлялся, бечевка слабо дергалась; однако, когда мы заходили в кабинет позже, все узлы на путах были туго затянуты и сургуч в целости. Только вот Селина выглядела очень усталой и совершенно обессиленной. Мы укладывали ее на диван и давали глотнуть вина, потом приходила миссис Бринк и растирала ей руки. Иногда кто-нибудь из девушек оставался посидеть с ней, но я никогда не задерживалась после сеанса. Мне казалось, знаете ли, что мы уже достаточно утомили бедняжку.
В продолжение всего рассказа дама мелко жестикулировала руками в замызганных перчатках, показывая мне, где на Селине затягивают веревки, как она сидит на стуле, как миссис Бринк растирает ей пальцы. В конце концов мне пришлось отвернуть голову и уставиться в сторону, поскольку от ее скороговорки и беспрестанной жестикуляции меня слегка замутило. Я думала о своем медальоне, о Стивене и миссис Уоллес, о том, как по случайности, по чистой случайности очутилась здесь, в читальном зале, где вдруг обнаружилось столько всего связанного с Селиной… Теперь это уже не казалось забавным. Только странным. Я услышала, как дама встает и надевает плащ, но по-прежнему на нее не смотрела. Однако она подошла к стеллажу, чтобы поставить на место книгу, и оказалась совсем рядом со мной. Взглянула на раскрытую передо мной газетную страницу и потрясла головой.
– Предполагается, что это мисс Доус. – она указала пальцем на карикатуру востролицей спиритки. – Но ни один человек, хоть раз ее видевший, не нарисовал бы такое. Вы когда-нибудь ее видели? У нее ангельское личико. – Наклонившись над столом, она полистала подшивку и нашла другую картинку – вернее, две картинки, опубликованные за месяц до ареста Селины. – Вот, посмотрите. – Она немного понаблюдала за мной, разглядывающей иллюстрации, а потом вышла из читального зала.
На странице, вплотную друг к другу, размещались два портрета. Один представлял собой гравюру с фотографии, датированной июнем 1872 года, и изображал Селину в возрасте семнадцати лет: довольно пухлая, с изящными темными бровями; в платье с высоким воротником (похоже, тафтяном); на шее и в ушах драгоценные подвески. Светлые волосы уложены излишне затейливо (воскресная прическа продавщицы, подумалось мне), но все равно видно, какие они густые и красивые. Селина здесь нимало не походила на «Истину» Кривелли. Я бы сказала, до тюрьмы в ней совсем не было холодной суровости.
