– Все они так говорят, – угрюмо проворчала мисс Ридли. – Жаль, никто не подыхает.

Я ожидала, что мисс Хэксби ее одернет, но она промолчала. Просто шла и шла вперед – мимо кандальной, вверх по наклонным коридорам и винтовым лестницам. У входа в женский корпус она нас оставила, чтобы вернуться в свой ярко освещенный кабинет, а мисс Ридли повела меня дальше, на третий этаж. Когда мы проходили через дисциплинарный блок, я увидела миссис Притти еще с одной матроной: они стояли впривалку к решетке камеры Джекобс и следили за двумя арестантками, которые швабрами отмывали пол от нечистот. Передав меня миссис Джелф, мисс Ридли удалилась, а я взглянула на славную женщину и закрыла лицо ладонями.

– В темной побывали, да? – негромко промолвила она.

Я кивнула. Потом спросила: да разве же можно так обращаться с узницами? Миссис Джелф не ответила, только отвела взгляд и печально вздохнула.

В ее блоках, как и в других, стояла непривычная тишина: женщины в камерах сидели тише мыши, встревоженные и настороженные. Все, к кому я заходила, сразу принимались расспрашивать о происшествии: кто «сорвался с цепи», что она покрушила и как с ней поступили?

– Небось в темную отправили? – с содроганием спрашивали они.

– Она сейчас в темной, да, мисс Прайер? А кто? Моррис?

– Это Бернс буйствовала, да?

– А сама она сильно пострадала?

– Верно, сейчас уже сожалеет, что учинила такое.

– Меня один раз сажали в темную, мэм, – сказала Мэри Энн Кук. – Самое жуткое место из всех, где бывать доводилось. Некоторые девушки вот нисколечко не боятся темноты, но только не я, мэм. Только не я.

– И не я, Кук, – ответила я.

Даже Селина, похоже, поддалась общему настроению. Она расхаживала взад-вперед по камере, бросив свое вязанье на столе. При виде меня она остановилась и сложила руки на груди, но продолжала нервно переступать с ноги на ногу – мне захотелось подойти к ней, обнять и успокоить.

– С кем-то срыв приключился, – сказала Селина, пока миссис Джелф все еще запирала решетку. – С кем? С Хой? Или с Фрэнсис?

– Вы же знаете, что мне нельзя говорить, – растерялась я.

Селина отвела взгляд в сторону.

– Да я просто вас испытывала, – сказала она. – Я прекрасно знаю, что сорвалась Феба Джекобс. На нее надели камзол с винтовыми стяжками и увели в темную. По-вашему, с ней милосердно поступили?

После некоторой заминки я задала встречный вопрос: а милосердно поступила Джекобс, причинив всем столько беспокойства?

– Думаю, все мы здесь уже забыли, что такое милосердие, – ответила Селина. – И не испытывали бы в нем потребности, если бы дамы вроде вас не приходили и не бередили нам душу своими добрыми манерами!

Голос ее звучал резко – как голос Джекобс или мисс Ридли. Я села, положила руки на стол и заметила, что пальцы мои дрожат.

– Надеюсь, вы имели в виду не то, что сказали, – тихо проговорила я.

– О, я сказала ровно то, что хотела! – раздраженно возразила Селина. – Знаете ли вы, до чего ужасно сидеть за решеткой, в тесном окружении стен, и слышать, как узница громит свою камеру? Это как если бы тебе швыряли песок в лицо, но запрещали моргать. Ты словно испытываешь нестерпимый зуд или жгучую боль – и ясно понимаешь, что умрешь, если не закричишь! Но когда начинаешь кричать, сразу осознаешь: ты просто животное! Но вот является мисс Хэксби, является капеллан, являетесь вы – и тогда нам нельзя быть животными, мы вынуждены становиться людьми. Ах, лучше бы вы вообще не приходили!

Я никогда еще не видела Селину такой взвинченной и расстроенной. Если она осознает себя человеком только при общении со мной, я буду приходить к ней чаще, сказала я.

– Ах! – воскликнула она, вцепляясь пальцами в рукава своего платья с такой силой, что на красных костяшках выступили белые пятна. – Вот и они говорят то же самое!

Она вновь принялась порывисто ходить взад-вперед между решеткой и окном; фетровая звезда у нее на рукаве неестественно ярко вспыхивала в газовом свете, будто мигающий тревожный фонарь. Мне вспомнились слова мисс Хэксби о том, что порой арестантки заражают друг друга буйством. Я не могла вообразить ничего более страшного, чем Селина, брошенная в темную камеру, Селина в смирительной рубахе, с окровавленным безумным лицом. Приняв самый спокойный тон, я спросила:

– Кто говорит то же самое, Селина? Вы имеете в виду мисс Хэксби? Мисс Хэксби и капеллана?

– Ха! Да разве же они могут сказать что-нибудь столь разумное?

– Тише! – предостерегла я, испугавшись, как бы миссис Джелф не услышала. Я пристально смотрела на Селину. Я прекрасно знала, кого она имеет в виду. – Вы говорите о своих друзьях-духах.

– Да, – подтвердила она. – О них.

О них. Сейчас, в вечернем мраке, духи казались вполне реальными. Но здесь, в Миллбанке, явившем мне сегодня жуткие картины ярости и жестокости, они представлялись чем-то незначительным и совершенно недостойным внимания. Я прикрыла ладонью глаза и сказала:

– Сегодня я слишком устала для ваших духов, Селина…

– Вы устали! – вскричала она. – Вы, кого они никогда не донимали своим шепотом или воплями, никогда не хватали, не тянули, не теребили… – Теперь ее ресницы потемнели от слез. Она перестала мерить шагами камеру, но по-прежнему обнимала себя за плечи и по-прежнему дрожала.

– Я и не предполагала, что ваши друзья вам в тягость, – сказала я. – Всегда думала, что они ваше утешение.

– Они и есть мое утешение, – горестно ответила Селина. – Только они приходят и уходят – как вы. И когда они меня покидают, я еще острее сознаю свою несвободу, чувствую себя еще более несчастной, еще более похожей на… – Она кивнула в сторону других камер. – На них.

Селина протяжно выдохнула и закрыла глаза. Тогда я подошла к ней и взяла за руки, пытаясь успокоить таким вот обычным прикосновением. Похоже, у меня получилось. Она открыла глаза, ее пальцы шевельнулись в моих, и я невольно вздрогнула, ощутив, какие они холодные и одеревенелые. Больше я уже не думала о том, что мне можно делать, а чего не следует. Я стянула перчатки и надела их Селине, потом снова сжала ее руки.

– Нельзя… – прошептала она.

Но рук у меня не отняла, и мгновение спустя я почувствовала, как она легонько сгибает и разгибает пальцы, словно наслаждаясь забытым ощущением перчаток на руках.

Так мы стояли с минуту, наверное.

– Мне бы очень хотелось оставить перчатки вам, – сказала я; Селина покачала головой. – В таком случае попросите духов принести вам рукавички. Не практичнее ли подобный подарок, чем цветы?

Селина отвернулась. Чего только она не просила у духов, прямо сказать стыдно, тихо промолвила она. Еду, воду, мыло… даже зеркальце, чтоб лицо свое увидеть. И они приносили, когда могли.

– Но вот другие вещи…

Однажды она попросила ключи от всех дверей Миллбанка, обычное платье и немного денег.

– Осуждаете меня, да?

– Нет, нисколько, – ответила я. – Но я рада, что духи не помогли вам, ибо побег из Миллбанка стал бы огромной ошибкой.

Селина кивнула:

– Вот и мои друзья сказали то же самое.

– Значит, в уме вашим друзьям не откажешь.

– О, они очень умные. Просто порой тяжело сознавать, что они могли бы меня выпустить, но все держат и держат здесь, день за днем, день за днем. – Должно быть, я изменилась в лице, услышав такое, ибо Селина продолжила: – О да, именно они удерживают меня здесь! Хотя могли бы освободить в один миг. Могли бы забрать отсюда прямо сейчас, когда вы стоите передо мной, взяв за руки. И им даже не пришлось бы отмыкать замки!

Она говорила слишком уж горячо и убежденно. Я отпустила ее руки и сказала, что она, конечно, вольна предаваться подобным мыслям, если от них ей становится легче, однако же нельзя уходить в фантазии настолько, чтобы забывать о действительном положении вещей.

– Вас удерживает здесь мисс Хэксби, Селина. Мисс Хэксби, и мистер Шиллитоу, и все надзирательницы.

– Нет, духи, – твердо возразила она. – Они отправили меня сюда и будут держать здесь, пока…