– Думаю, вам и это будет небезынтересно увидеть, – сказала мисс Хэксби, когда мы вошли следом. – Здесь у нас кандальная, где хранятся наручники, цепи, смирительная одежда и прочее подобное.
Она указала на стены, и я с некоторым ужасом на них уставилась. Каменные, грубо отесанные, без всякой побелки, они блестели от сырости, и каждая была сплошь увешана железом: кандалами, цепями, оковами и другими безымянными замысловатыми приспособлениями, о назначении которых я могла лишь с содроганием догадываться.
Увидев выражение моего лица, мисс Хэксби невесело улыбнулась:
– Большинство этих предметов относится к ранним годам Миллбанка и висит здесь в качестве своего рода выставки. Однако все они, как видите, отчищены и хорошо смазаны: никогда ведь не знаешь, вдруг к нам пришлют особу настолько буйную, что придется вновь к ним прибегнуть! Вот здесь у нас наручники… некоторые – для девочек… смотрите, какие изящные, прямо дамские браслеты! Вот кляпы… – (Кожаные повязки, в которых пробиты дырочки, чтобы арестантка дышала, а кричать не могла.) – А вот путы-стреножки, они используются только на женщинах и никогда на мужчинах. Стреножки мы применяем, когда надо утихомирить арестантку, которой вздумалось лежать на полу в камере и колотить пятками в дверь. Видите, каким образом стреножка ограничивает движения, когда надевается? Вот этим ремнем щиколотку притягивают к бедру, а вот этим связывают руки. Женщина в таких путах может только сидеть на пятках, и ее приходится кормить с ложечки. Она быстро устает и вновь становится смирной.
Я потрогала ремень стреножки – там, где застегивалась пряжка, на нем была отчетливая отметина в виде выпуклого рубчика и гладкого темного желобка. Часто ли используются такие приспособления? – спросила я. Как того требует необходимость, ответила мисс Хэксби; раз пять-шесть в год, наверное. Да, мисс Ридли? Надзирательница кивнула.
– Однако главное наше средство укрощения, вполне достаточное в большинстве случаев, – это смирительный камзол, – продолжала мисс Хэксби. – Вот, посмотрите.
Она подошла к шкафу и достала два тяжелых парусиновых предмета одежды, столь грубые и бесформенные, что поначалу я приняла их за мешки. Один она передала мисс Ридли, а другой приложила к себе, словно выбирая платье перед зеркалом. Тогда я увидела, что это действительно некое грубое подобие камзола, только вместо позумента на рукавах и на поясе у него ремни.
– Такие камзолы мы надеваем на впавших в буйство женщин, чтобы они не рвали свои тюремные платья. Взгляните на крепления ремней. – (Вместо пряжек там были толстые латунные винты.) – Они туго затягиваются особыми ключами. А вот у мисс Ридли – смирительная рубаха.
Надзирательница встряхнула перед собой рубаху, и я увидела, что рукава у нее из черной кожи, неестественно длинные и зашитые внизу; они заканчивались ремнями, на которых тоже темнели следы от пряжек. Внезапно я ощутила, что мои ладони вспотели под перчатками. Они у меня и сейчас потеют, от одного воспоминания, хотя ночь сегодня довольно холодная.
Когда матроны убрали смирительную одежду обратно в шкаф, мы покинули жуткое помещение, двинулись дальше по коридору и вскоре достигли низкой каменной арки. За ней проход сузился настолько, что мы едва не задевали стены юбками. Газовых рожков здесь не было, лишь в настенном держателе горела единственная свеча, которую мисс Ридли вынула, чтобы освещать нам путь, защищая ладонью трепетное пламя от солоноватого подземного сквозняка. Я огляделась вокруг. Еще недавно я ведать не ведала, что в Миллбанке есть подобное место. Ведать не ведала, что вообще где-нибудь в мире есть подобное место. На мгновение я похолодела от ужаса. «Они хотят меня убить! – пронеслось в моем уме. – Они заберут с собой свечу, а меня оставят здесь – вслепую, ощупью искать путь к свету… или сходить с ума!»
Чуть погодя мы приблизились к череде из четырех дверей, и мисс Хэксби остановилась перед первой. В неверном свете свечи мисс Ридли с минуту искала в связке ключей нужный.
Отперев наконец замок, надзирательница с усилием потянула за дверную ручку, но дверь открылась не резко, как я ожидала, а медленно и плавно. Тогда я увидела, что дверное полотно очень толстое, да еще с толстой мягкой обивкой, которая, как я поняла, призвана заглушать брань, рыдания и вопли арестантки. Последняя, разумеется, уловила звук открываемой двери. Внезапно раздался сильный удар, прозвучавший до жути страшно в этом темном, тихом и тесном пространстве, потом еще один, а потом истерический голос проорал:
– Что, сука? Пришла посмотреть, как я здесь гнию? Пропади ты пропадом, если я не удавлюсь, как только ты уйдешь!
Полностью отворив обитую дверь, мисс Ридли отодвинула щиток смотрового окошка на второй, дощатой двери. За щитком оказалась решетка, а за решеткой была темнота – такая густая, такая черная, ни зги не видать. Я вглядывалась столь напряженно, что в висках заломило. Крик прекратился, в камере стояла мертвая тишина – потом внезапно из кромешного мрака возникло лицо и притиснулось к решетке. Ужасное лицо – белое, в синяках и потеках крови, с искривленными губами, на которых пузырилась кровавая слюна, и с безумными глазами, прищуренными от слабого света нашей свечи. При виде его мисс Хэксби вздрогнула, а я отпрянула назад – и лицо тотчас повернулось ко мне и прорычало:
– Чего уставилась, черт тебя дери?
Мисс Ридли хлопнула ладонью по двери, чтобы унять арестантку:
– Следи за своим поганым языком, Джекобс, или просидишь здесь целый месяц, слышишь меня?
Женщина стиснула побелевшие губы, но продолжала буравить нас диким, безумным взглядом. Мисс Хэксби подступила к ней чуть ближе.
– Своим глупым поведением, любезная, ты очень разочаровала миссис Притти, мисс Ридли и меня, – сказала она. – Устроила погром в камере. Голову себе расшибла. Ты этого и хотела, что ли? Голову расшибить?
Женщина глубоко, прерывисто вздохнула:
– Позарез захотелось ломать и крушить что ни попадя. А миссис Притти – сучье отродье! Я ее разорву на куски – и плевать, на сколько дней вы меня засадите в темную!
– Довольно! – прикрикнула мисс Хэксби. – Довольно уже! Завтра проведаю тебя снова. Посмотрим, пожалеешь ли ты о содеянном после ночи в темной камере!.. Мисс Ридли!
Мисс Ридли с ключом наготове шагнула к двери, и взгляд Джекобс сделался еще безумнее.
– Не смей запирать меня, гадина! Не уноси свечу! А-а-а!.. – Она вдавилась лицом в решетку.
Прежде чем надзирательница задвинула деревянный щиток, я мельком увидела на шее Джекобс ворот смирительной одежды – не камзола, мне показалось, а рубахи с зашитыми черными рукавами и затяжными ремнями. Когда ключ повернулся в замке, вновь грохнул удар в дверь (похоже, Джекобс колотилась головой), а потом послышался приглушенный крик, полный невыразимого отчаяния:
– Не оставляйте меня здесь, мисс Хэксби! О, мисс Хэксби, простите меня! Я буду смирней овечки!
Истошный этот крик был гораздо страшнее брани и проклятий. Я повернулась к матронам. Они ведь не собираются оставить арестантку там, правда? Одну, в кромешной тьме? Лицо мисс Хэсби приняло суровое, непреклонное выражение. Надзирательницы будут наведываться к ней с проверкой, сказала она; а через час принесут хлеба.
– Но… такая жуткая темнота, мисс Хэксби!
– Темнота – это наказание, – коротко ответила она.
Взяв свечу, мисс Хэксби двинулась прочь; ее седые волосы смутно белели во мраке. Мисс Ридли затворила обитую дверь. Вопли женщины стали еле слышными, но слова я по-прежнему разбирала.
– Чертовы суки! – орала она. – Будьте вы обе прокляты – и дамочка ваша тоже!
Несколько секунд я стояла на месте, наблюдая, как меркнет свет вокруг, и слушая крики Джекобс, теперь уже совсем дикие, а потом бросилась следом за пляшущим огоньком, да так поспешно, что оступилась и едва не упала.
– Суки вы! Суки конченые! – вопила женщина (а может, и сейчас все еще вопит). – Я же подохну тут в темноте – слышишь, дамочка? Подохну, как вонючая крыса!
