Ездила в Миллбанк, видела Селину. Теперь все переменилось.

Разумеется, там меня ждали. Во всяком случае, привратник встретил меня значительным взглядом, а у входа в женский корпус поджидала матрона, которая сразу же проводила меня в кабинет мисс Хэксби, где уже находились мистер Шиллитоу и мисс Ридли. Все было как в день нашей первой ознакомительной беседы – сейчас мне кажется, что она происходила в какой-то другой жизни, хотя днем так не казалось. Тем не менее я тотчас почувствовала перемену по сравнению с прошлым разом: мисс Хэксби совсем не улыбалась и даже мистер Шиллитоу выглядел мрачноватым.

Он сказал, что очень рад снова видеть меня. Не получив ответа на свое письмо, он уже начал бояться, что неприятное происшествие, имевшее место на минувшей неделе, навсегда отпугнуло меня от Миллбанка. Мне просто немного нездоровилось, ответила я, а письмо мне забыла передать служанка-недотепа. Я заметила, что мисс Хэксби разглядывает тени на моих щеках и вокруг глаз – вероятно, мутных после дозы лауданума. Однако без лекарства я выглядела бы еще хуже, поскольку больше недели не выходила из комнаты, а оно все-таки придало мне немного сил.

Мисс Хэксби выразила сначала надежду, что я вполне оправилась, а затем сожаление, что ей не удалось побеседовать со мной сразу после происшествия.

– Кроме бедной мисс Брюер, рассказать о случившемся было некому. Доус хранит упорное молчание.

Мисс Ридли шаркнула башмаками, принимая позу поудобнее. Мистер Шиллитоу не произнес ни слова. Я спросила, сколько времени Селину продержали в темной. Три дня, последовал ответ. Без судебного постановления держать там женщин дольше не разрешается.

– Три дня в карцере, мне кажется, очень уж суровое наказание, – сказала я.

За нападение на матрону? Мисс Хэксби так не считала. Мисс Брюер столь серьезно пострадала и испытала столь тяжелое потрясение, что навсегда покинула Миллбанк – и вообще тюремную службу.

Мистер Шиллитоу потряс головой и вздохнул:

– Скверная история.

Я кивнула, потом спросила:

– А Доус? Как она сейчас?

– Да так, как и заслуживает, – ответила мисс Хэксби. – Теперь щиплет паклю в блоке миссис Притти, ну и само собой, ни о каком переводе в Фулэм больше и речи нет. – Тут она в упор на меня посмотрела и выразительно добавила: – Полагаю, по крайней мере это вас обрадует.

Я ожидала чего-нибудь подобного. Очень ровным голосом я сказала, что действительно рада, поскольку именно сейчас Доус, как никогда, нуждается в друге и советчике. Теперь она гораздо больше, чем раньше, нуждается в сочувствии добровольной посетительницы…

– Нет, – перебила мисс Хэксби. – Нет, мисс Прайер.

Как я могу говорить такое, спросила она, когда именно мое сочувствие повлияло на Доус столь дурно, что в конце концов она напала на надзирательницу и устроила беспорядок в камере? Когда именно мое особое внимание к ней стало прямой причиной этой дикой вспышки?

– Вы называете себя ее другом, – продолжала мисс Хэксби. – Но до ваших посещений она была самой смирной заключенной во всей тюрьме. Что же это за дружба, которая пробуждает в тихой и послушной девушке такое неистовство?

– Вы намерены запретить мне видеться с ней, – сказала я.

– Я намерена позаботиться о ее душевном покое ради ее же блага. Пока вы рядом, она не будет спокойна.

– Она не будет спокойна без меня!

– Волей-неволей научится.

– Мисс Хэксби… – начала я, но запнулась, поскольку едва не сказала «мама»! Я взялась за горло и посмотрела на мистера Шиллитоу.

– Срыв у нее случился очень серьезный, – сказал он. – А вдруг в следующий раз она ударит вас, мисс Прайер?

– Меня она не ударит! – твердо возразила я.

Неужели они не видят, сколь ужасно положение Селины Доус и как мои посещения его облегчают? Ведь стоит только подумать: разумная тихая девушка – самая смирная заключенная во всем Миллбанке, по словам самой же мисс Хэксби! И стоит только подумать, что́ с ней сотворила тюрьма, – она не пробудила в ней ни раскаяния, ни желания стать лучше, но лишь сделала настолько несчастной, настолько неспособной представить иную жизнь, вне своей камеры, что она бьет надзирательницу, пришедшую с сообщением, что привычные стены придется покинуть!

– Обреките Доус на молчание, лишите ее моих посещений, – сказала я, – и вы сведете ее с ума – или же попросту убьете…

Я продолжала в том же духе и быть более красноречивой не смогла бы, даже если бы отстаивала собственную жизнь, – впрочем, сейчас я понимаю, что именно свою жизнь я и отстаивала; правда, мне кажется, будто моим голосом говорил кто-то другой. Я видела, что мистер Шиллитоу опять погрузился в задумчивость. Дальнейший наш разговор толком не помню. Знаю лишь, что в конечном счете мистер Шиллитоу согласился с моими доводами и разрешил мне по-прежнему навещать Селину Доус, – ну а они все будут внимательно следить за ее состоянием.

– Кстати, матрона миссис Джелф высказалась в вашу пользу, – заметил он.

Вероятно, данное обстоятельство тоже повлияло на его решение.

Мисс Хэксби сидела, не поднимая глаз, и только когда мистер Шиллитоу удалился, а я встала, собираясь проследовать к камерам, она вновь на меня посмотрела. Меня удивило выражение ее лица – не столько сердитое, сколько расстроенное и смущенное. Ну конечно, она уязвлена, подумала я, ведь мистер Шиллитоу прислушался ко мне, а не к ней.

– Давайте не будем ссориться, мисс Хэксби, – сказала я, и она тотчас ответила, что у нее нет ни малейшего желания со мной ссориться, просто я пришла в ее тюрьму, ничего о ней не зная… тут мисс Хэксби на мгновение замялась и бросила быстрый взгляд на мисс Ридли.

– Да, я нахожусь в подчинении у мистера Шиллитоу. Однако он не вправе здесь распоряжаться, поскольку тюрьма все-таки женская. Мистер Шиллитоу не понимает здешних нравов и настроений. Однажды я в шутку сказала вам, что сама отсидела очень долгий срок, – но на самом деле так оно и есть, мисс Прайер, и я знаю решительно все о воздействии тюрьмы на женскую душу. Мне кажется, вы – как и мистер Шиллитоу – не знаете, не можете понять природу… – она поискала нужное слово и повторила уже произнесенное: – нрава… низменного и дикого нрава, который проявляется у женщин вроде Доус в полном заточении…

Казалось, она с трудом подыскивает слова – подобно своим подопечным, тщетно пытающимся найти словесные выражения за пределами обычного тюремного лексикона. Впрочем, я понимала, что́ она хочет сказать. Но нрав, о котором она говорила… он грубый, заурядный… такой у Джейн Джарвис, у Эммы Уайт, но только не у Селины и не у меня. Не дав ей продолжить, я сказала, что непременно учту все предостережения. Мисс Хэксби еще несколько секунд буравила меня взглядом, а потом велела мисс Ридли проводить меня к камерам.

Когда мы шагали по белым тюремным коридорам, я ощущала дурманное действие лауданума, которое словно усилилось, когда мы достигли камер: пламя газовых рожков трепетало от сквозняка, и чудилось, будто все поверхности вокруг колышутся, пузырятся и подрагивают. Как всегда, дисциплинарный блок поразил меня своей мрачностью, зловонием и тишиной. Миссис Притти при виде меня значительно ухмыльнулась, и ее лицо показалось мне неестественно широким и странно искаженным, точно отражение в выгнутом металлическом листе.

– Так-так, мисс Прайер, – сказала она (я точно помню ее слова). – Вернулись, значит, чтобы проведать свою заблудшую овечку?

Миссис Притти подвела меня к двери и осторожно приникла глазом к смотровой щели. Потом отперла дверной замок и отомкнула засов решетки:

– Заходите, мэм. После темной она стала сама кротость.

Нынешняя камера Селины значительно меньше камер в обычных блоках. Поскольку узкое оконце закрывают железные жалюзи, а газовый рожок забран металлической сеткой, чтобы не было доступа к огню, здесь очень сумрачно. Ни стола, ни стула в камере нет.

Селина сидела на деревянной кровати, неуклюже сгорбившись над лотком с паклей. Когда дверь открылась, она поставила лоток на пол и с трудом поднялась на ноги, а потом пошатнулась и схватилась за стену, чтоб не упасть. Не по размеру большое платье – без нарукавной звезды – висело на ней мешком. Лицо у нее белое как мел, губы и виски синюшного оттенка, на лбу пожелтелый синяк; ногти от щипания пакли обломаны до мяса. Ее чепец, фартук, манжеты и вся постель густо покрыты пакляной пылью.