Кажется, я рассмеялась. Зажала ладонью рот и истерически рассмеялась. Селина молча ждала, с совершенно серьезным лицом. Тогда мне впервые пришла мысль, что, возможно, она помутилась рассудком в темной камере. Я посмотрела на ее мертвенно-бледные щеки, на пожелтелый синяк на лбу и овладела собой.

– Вы сказали лишнее, – очень спокойно произнесла я.

– Я могу сбежать, – ровным голосом повторила она.

– Нет, – сказала я. – Это было бы ужасно неправильно.

– Неправильно только по их законам, – ответила Селина.

– Нет, – снова возразила я. – Да и потом, как вообще можно сбежать из Миллбанка, где в каждом коридоре ворота с замками, надзиратели и караульные? – Я взглянула на деревянную дверь, на забранное железной решеткой окно. – Вам понадобились бы ключи… и еще много всего разного. И что бы вы стали делать, даже если бы сумели сбежать? Куда направились бы?

Селина по-прежнему пристально смотрела на меня. Глаза ее по-прежнему казались очень темными.

– Ключи мне не нужны, пока у меня есть помощь духов, – сказала она. – А направилась бы я к вам, Аврора. И мы бы вместе уехали.

Прямо так и сказала. Прямо вот так.

На сей раз я не рассмеялась. Я спросила, неужели она думает, что я с ней уехала бы.

Ей кажется, я вряд ли отказалась бы.

Неужели она думает, что я смогла бы оставить…

Оставить – что? Оставить – кого?

Свою мать. Хелен и Стивена, Джорджи и будущих детей. Могилу отца. Читательский билет в библиотеку Британского музея…

– …Да всю свою жизнь, – закончила я.

– Я дала бы вам жизнь лучше, – сказала Селина.

– Но на какие средства мы жили бы?

– У нас были бы ваши деньги.

– Это деньги моей матери.

– У вас должны быть свои деньги. Вы могли бы продать какие-нибудь вещи…

– Какая глупость! – вскричала я. – Нет, даже хуже: идиотизм, безумие! Разве смогли бы мы жить вместе, одни? Куда бы мы поехали?

Еще не договорив, я увидела глаза Селины и поняла.

– Вы только представьте! – сказала она. – Только вообразите нашу жизнь там, где всегда солнце! Подумайте обо всех чудесных городах, в которых вы мечтали побывать: Реджо, Парма, Милан, Венеция… Мы смогли бы жить в любом из них. Мы были бы свободны!

Я неподвижно смотрела на нее. За дверью послышались шаги миссис Притти – хруст песка под ее башмаками.

– Мы сошли с ума, Селина, – прошептала я. – Сбежать из Миллбанка! Это невозможно. Вас сразу же схватят.

– Я буду под надежной охраной друзей-духов, – ответила она.

– Нет, в такое нельзя поверить! – воскликнула я.

– Почему нет? Вспомните подарки, которые я вам присылала. Почему бы мне и себя не прислать подобным же образом?

– Нет, такое невозможно, – упорствовала я. – В противном случае вы сбежали бы еще год назад.

Она сказала, что просто ждала меня: ей нужна была я, чтобы соединиться со мной.

– А если вы мне откажете, – продолжала она, – или если вам запретят посещать меня, что вы станете тогда делать? Так и будете до скончания дней завидовать вашей сестре? Так навсегда и останетесь узницей в вашей собственной темной камере?

Перед моим мысленным взором вновь возникла тоскливая картина: я, в грязно-коричневом платье, сижу подле брюзгливой престарелой матери, которая недовольно ворчит, когда я читаю слишком тихо или слишком быстро.

– Но полиция непременно нас разыщет, – сказала я. – И арестует.

– Если мы покинем Англию, нас арестовать не смогут.

– Побег наделает много шума в прессе. Все будут меня узнавать. Светское общество нас отвергнет!

– Когда это вы дорожили своей принадлежностью к подобному обществу? Какая вам разница, что там о вас подумают? Мы найдем место вдали от всего этого. Найдем место, предназначенное нам свыше. И я займусь делом, для которого создана. – Селина потрясла головой. – Всю свою жизнь, из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год, я считала, что все знаю и понимаю. Но я ничегошеньки не знала. Мне казалось, я вижу свет, но глаза мои все время были закрыты! Каждая несчастная женщина, приходившая ко мне, касавшаяся моей руки, забиравшая частицу моей души… каждая из них была лишь тенью, Аврора, вашей тенью! Я просто искала вас – а вы искали меня, свою половинку. И если сейчас вы допустите, чтобы нас разлучили, наверное, мы обе умрем!

Моя половинка. Знала ли я это раньше? Селина уверена, что знала.

– Вы сразу догадались, сразу почувствовали, – сказала она. – Думаю, даже прежде, чем я! Думаю, вы все поняли в первый же раз, как меня увидели.

Я вспомнила, как зачарованно смотрела на Селину, сидящую в светлой камере, с повернутым к солнцу лицом, с фиалкой в руках… Неужели и правда я сразу почувствовала в ней родную душу, как она утверждает?

Я прижала руку к губам и прошептала:

– Не знаю… не знаю, право.

– Не знаете? Взгляните на свои пальцы. Разве вы не знаете, ваши ли они? Взгляните на любую часть своего тела – вы все равно что на меня смотрите! Мы единое целое, вы и я, и между нами нет различия. Мы были отъяты, две половинки, от одного куска сияющей материи. Я могла бы сказать «люблю тебя» – это легко сказать, такие слова ваша сестра говорит своему мужу. Я могла бы написать «люблю» в тюремном письме, четыре раза в год. Но моя душа не любит, она неразрывно сплетена с вашей душой. И наша плоть не любит, она едина и стремится обрести свою целостность – иначе она зачахнет! Вы подобны мне. Вы знаете, каково это – покидать пределы земного мира, покидать свое «я» – сбрасывать его, точно платье. Вас поймали – да? – прежде чем вы окончательно от него освободились? Вас поймали и вернули обратно вопреки вашему желанию… Неужели, по-вашему, духи допустили бы ваше возвращение в земной мир, если бы вы не были нужны здесь? Неужели ваш отец не принял бы вас, если бы знал, что ваш срок настал? Но он отправил вас назад, и теперь вы принадлежите мне. Вы не дорожили своей жизнью, но теперь она моя. Вы все еще сомневаетесь?

Сердце мое неистово колотилось. Оно тяжело толкалось в грудь там, где прежде висел медальон. Оно стучало молотом, било болью.

– Вы говорите, что я подобна вам, – сказала я. – Что мое тело все равно что ваше и я сотворена из сияющей материи. Должно быть, вы никогда на меня толком не смотрели…

– Я смотрела на вас, – тихо ответила она. – Но не думаете же вы, что я смотрю на вас их глазами? Полагаете, я не видела вас, когда вы снимали свое тесное серое платье, распускали волосы и лежали в темноте, молочно-белая?.. Неужели вы думаете, – после долгой паузы спросила Селина, – что я такая же, как она, которая предпочла вам вашего брата?

И тогда я поняла. Поняла, что все сказанное ею сейчас и вообще когда-либо – правда. Я расплакалась. Я стояла и плакала, дрожа всем телом, но Селина не попыталась меня успокоить. Она просто кивнула, не сводя с меня пристальных глаз, и сказала:

– Теперь вы понимаете. Теперь вы знаете, почему нам недостаточно быть всего лишь осторожными, всего лишь хитрыми. Теперь вы знаете, почему вас влечет ко мне – почему и зачем ваше тело тянется к моему. Дайте ему волю, Аврора. Пускай оно приблизится, пускай придет ко мне…

Селина понизила голос и заговорила медленным страстным шепотом, от которого лауданум, растворенный в моей крови, бешено запульсировал в жилах. Я ощутила властную притягательную силу, от нее исходящую, которая объяла меня и повлекла сквозь насыщенный пакляной пылью воздух к ее шепчущим губам. Я схватилась за стену, но рука скользила по сырой известке; тогда я прислонилась к стене, но она словно проваливалась подо мной. Мне показалось, я вся растягиваюсь, раздуваюсь – лицо разбухало над воротником, пальцы разбухали в перчатках…

Я посмотрела на свои руки. Селина сказала, это ее руки, но они были огромные и чужие. Я ощущала поверхность ладоней, ощущала все борозды и линии на них.

Я почувствовала, как руки твердеют и становятся ломкими.

А потом размягчаются и начинают плавиться.

И тогда я поняла, чьи это руки. Нет, не Селинины. Это его руки – с них были сняты восковые слепки, они по ночам проникали к ней в камеру и оставляли следы. Это мои руки – и одновременно руки Питера Квика! Мне сделалось страшно.