— С каким миндалём? — перебила его я.

— С миланским, он самый лучший.

— Почему?

— Просто лучший, и всё, — отсутствующе ответил он, и я подавила довольную улыбку. — Значит, сверху должен быть зелёный соус; очень простой и очень свежий. Он напомнит мадонне Джулии о месте, где она жила, когда была девушкой — вы говорили, что она выросла у озера Больсена? Она подумает о своей юности. Поев этого блюда, она почувствует себя... — Он пожал плечами. — Счастливой.

— Возможно, в таком случае ты захочешь сам приготовить ей это блюдо на ужин. — Я отвернулась от его потрясённого лица и, обращаясь к торговцу рыбой, отбарабанила свой заказ. Тот утвердительно хрюкнул и принялся вычерпывать свежую корюшку из ведра. Повернувшись обратно к своему подмастерью, я пригрозила: — Если увижу, что ты не справляешься, то сразу тебя отстраню. Понял?

— Да, синьорина. — Он стоял, сжимая корзину и безуспешно пытаясь подавить улыбку, которая готова была расплыться по всему его лицу. У него было право улыбаться — он был на год младше любого подмастерья, которого я когда-либо просила приготовить кушанье для стола хозяев. И, если я не ошибалась, единственным из них, кто обещал когда-нибудь стать по-настоящему хорошим поваром.

— Думаю, нынче вечером у нас будет рыбное меню, — продолжила я и направилась к следующему продавцу. Бартоломео рысил рядом. — И много местных фруктов. — В уме я поправляла своё первоначальное меню. Никакой римской пиццы, как я планировала раньше, она только вызвала бы у мадонны Лукреции тоску по дому. В конце концов, ей надо приучить себя к своему новому дому, и лучше всего сделать это с помощью еды. Холодный салат из зелёного лука и местных огурцов; осетрина из омывающего Пезаро моря и форель из протекающей через него реки; виноград и персики из его садов и дыни с его бахчей; и напоследок пирожные со спелыми местными абрикосами. Освежающий летний ужин из провизии, выращенной или выловленной в Пезаро, поданный в саду, где будет дуть свежий морской ветерок.

— Мадонне Адриане корюшку не подадим, — задумчиво сказала я, останавливаясь подле засоленного линя. — Она считает, что эта рыба слишком дорогая...

— Подадим ей форель, — не задумываясь, отозвался Бартоломео. — Этой старой карге чем дешевле, тем лучше.

Я, подавив улыбку, стукнула его по плечу.

— Никогда не говори плохо о своих хозяевах!

— Я хотел сказать, что форель дешевле корюшки, и она будет довольна. — Он перевесил переполненную корзину на другую руку. — Если не возражаете, синьорина, — я тут слышал один рецепт от повара посла какого-то немецкого княжества, когда он приходил к мадонне Джулии просить Его Святейшество о какой-то милости. Форель, тушенная на медленном огне в горько-сладком соусе с белым вином, уксусом и небольшим количеством сливочного масла, подаваемая на поджаренном хлебе... вот что понравилось бы мадонне Адриане.

— Ни один немец просто не способен правильно приготовить соус, — фыркнула я. — У них на всё один ответ — добавить ещё сливочного масла. Ну, может быть, если добавить в этот твой соус немного перца и корицы...

Юная графиня ди Пезаро, шурша юбками, остановилась, сложила перед собою руки и склонила голову набок.

— Теперь можете посмотреть.

Я-то не потрудился закрыть глаза, но остальные убрали руки от лиц и разразились аплодисментами. Дочь Папы была одета в белое платье, его шёлк был сплошь расписан цветами; волосы свободно ниспадали ей на спину; её голову венчал венок из роз, и в руках она тоже держала розы. Она стояла неподвижно, полураскрыв губы и выставив одну ногу вперёд. Мне показалось, что она хочет, чтобы по её приказу подул ветер и поиграл с её волосами.

— Весна! — вскричал синьор Сфорца. — С той картины, которую написал этот малый из Флоренции — или из Мантуи? Ты знаешь, кого я имею в виду...

— Боттичелли[103], — тихо сказал я.

— Маэстро Боттичелли, — продолжил граф ди Пезаро, даже не поблагодарив меня. — Голубка моя, ты вылитая Весна Боттичелли!

— Мой господин совершенно прав. — Лукреция сделала прелестный реверанс, и вся компания снова зааплодировала. Не слишком-то интересная компания. Синьор Сфорца и несколько его бесстрастных капитанов; Лукреция, мадонна Адриана и их свита; Джулия La Bella со своим ручным козлом — но к ним только что присоединились некая Катерина Гонзага и её муж граф Оттавиано да Монтеведжо, заехавшие в Пезаро по пути на север, в свои поместья в Сан-Лоренцо, и это придало обычно спокойному времени после ужина некоторую остроту.

— Катерина Гонзага — признанная красавица, — объяснила Джулия новым дамам Лукреции, собранным на военный совет, как только прибыло известие о предстоящем прибытии графини да Монтеведжо. — И к тому же очень честолюбивая. Корчит из себя царицу небесную, и кроме всего прочего она строила глазки Его Святейшеству на протяжении всей свадьбы Джоффре. У меня тогда была простуда, и я не могла поставить эту шлюху на место. Если надо, я обыщу всю Флоренцию, но найду подходящую парчу для нового платья — в этот раз я не дам ей меня затмить.

Когда Катерина Гонзага наконец прибыла, я стоял в сторонке, одетый в своё неизменное чёрное платье, глядя, как дамы целуются и воркуют, приветствуя её. Я заметил, что количество поцелуев и воркотни, которыми обмениваются женщины, прямо пропорционально силе их взаимной неприязни. Перед ужином Джулия и Лукреция сравнили свои новые кольца и браслеты с новыми драгоценностями графини да Монтеведжо, за едой дамы разговаривали о новых платьях, а затем красивой троицей, шурша юбками, прошли в неумело расписанную провинциальную гостиную. Синьор Сфорца, пузатый граф да Монтеведжо и остальные мужчины сидели при свете свечей, обсуждая предстоящую военную кампанию и французскую армию, которая только что вторглась в Савойю, меж тем как дамы вели лёгкую светскую беседу и планировали кампании иного рода.

— Ох, как мне надоели эти французы! — в конце концов воскликнула Лукреция, когда мужчины начали обсуждать, кто из кардиналов был подкуплен противником. — Пока эти французы не очутятся у меня на пороге, я не желаю слышать о них больше ни слова. Вместо разговоров о французах я предлагаю игру...

В этой игре каждая из дам должна была предстать перед собравшимися в виде какого-нибудь известного произведения живописи, и мужчины должны были рассудить, кто из них самая красивая.

— У меня не было времени подготовиться, — сказала Катерина Гонзага, горделиво тряхнув белокурой головой, но на её возражения не обратили внимания.

— Ay меня было, — самодовольно сказала Лукреция, улыбнувшись мужу.

— Но это нечестно, — возмущённо молвила Катерина Гонзага, но Джулия поддержала Лукрецию.

— Мы будем импровизировать. Так даже интереснее.

— Состязание в красоте между женщинами всегда кончалось плохо, — вмешался в разговор я. — Неужели никто не помнит, как начиналась Троянская война?[104]

— Мы же не будем воевать с троянцами, верно? — поинтересовался один из мужиковатых капитанов Сфорца. — Троянцы они что, из Франции?

Dio. Но мой стон не был услышан из-за суеты, начавшейся, когда дамы принялись готовиться к игре. Лукреция, как хозяйка дома, представила свою живую картину первой и села, громко шурша белыми юбками. Синьор Сфорца, всё ещё без ума от молодой жены, схватил её руку своей мозолистой ручищей и поднёс её к губам. Она ответила улыбкой, почёсывая второй рукою живот. Боттичелли написал свою Весну с выпуклым животом — так неужели и дочь Папы уже беременна? Быстрая работа, синьор Сфорца! Но Папа будет в бешенстве. Последнее время Сфорца вёл себя не лучшим образом по отношению к своему свёкру — когда он не спал с женой, он только и делал, что колебался: то ли присоединить своих солдат к войскам его родича, герцога Миланского, союзным с французами, то ли выполнить свой контракт и встать под знамёна Папы. В последнем своём письме, как я слышал, Папа, которому надоели его шатания, послал его к чертям и предоставил ему поступать, как знает. Так что для Его Святейшества вся привлекательность союза со Сфорца сошла на нет.