Должно быть, ей ещё более одиноко, чем кажется на первый взгляд, если она так радуется разговору с кем-то вроде меня.

— Всё это очень интересно. — Она улыбнулась, и на её розовой щеке появилась ямочка. — Я никогда не надевала карнавальную маску, никогда не каталась в гондоле и вообще никогда не выезжала из Каподимонте. Ну, разве что когда приехала в Рим. А вы сожалеете, что уехали из Венеции?

Я подавила невольную дрожь.

— Нет, мадонна Джулия.

— О, прошу вас, не трудитесь обращаться ко мне «мадонна». Когда я слышу это слово, я начинаю искать глазами свою матушку.

— Простите, но я не могу обращаться к вам иначе, — твёрдо возразила я. — Не то мадонна Адриана с меня спустит шкуру.

— Да, она может. — И мадонна Джулия фыркнула. — А она хорошая хозяйка?

Я ощипала пучок роз, ссыпав лепестки в корзинку для будущих желе.

— Она уважаемая дама, отличающаяся редкой бережливостью, достойной восхищения.

— Да, действительно, она просто омерзительна! Старая сводня, и к тому же скареднее, чем любой торговец, продающий поношенное платье! — Она вздохнула. — Если вы рассчитываете найти себе в Риме мужа, Кармелина, то мой вам совет — ищите такого, у которого нет матери.

— Я не собираюсь искать себе мужа, мадонна Джулия. — Я передвинулась от роз к майорану и отстригла пригоршню его себе в корзинку. Отличная приправа к свиной печени. — У меня нет приданого, чтобы выйти замуж.

— Ваше приданое — это ваши руки. — Джулия высосала нектар ещё из одного цветка жимолости. — Любой мужчина может считать себя счастливцем, если у него будет жена, умеющая так готовить.

— Нет, так дела не делаются. — Я отщипнула несколько порыжевших листьев с веточек майорана. Подмастерья никогда этого не делали, но мне было нужно только всё самое лучшее и свежее для моих блюд. — Чтобы выйти замуж, нужны деньги, особенно если у тебя нет знатной семьи или, по крайней мере, хорошенького личика. Мой отец мог позволить себе выдать замуж с достойным приданым только одну из своих дочерей. А хорошенькой из нас была моя сестра, — не говоря уже о том, что она сохранила невинность, а не отдала её пригожему подмастерью, — вот она и получила приданое.

У Маддалены уже был ребёнок. Я узнала об этом всего неделю назад. После длительной борьбы с самой собой я написала своей сестре в Венецию, прося её сообщить новости о нашей семье. Я отправила письмо месяц назад, через Болонью, чтобы они не смогли узнать, что я скрываюсь в Риме... В конце концов она ответила, наспех нацарапав несколько строчек, в которых просила больше ей не писать.

«Отец всё ещё пребывает в таком бешенстве, что я не решилась сказать ему о твоём письме, — написала Маддалена, благочестиво фыркнув при мысли о своей заблудшей сестре, — я почти услышала это фырканье, читая её письмо. — Он никогда не простит тебя, и, по-моему, правильно! — Но она всё-таки сообщила мне, что у неё родился ребёнок. — У тебя никогда не будет своего, так что молись за моего».

Мадонна Джулия смотрела на меня виновато, как будто в том, что у меня нет приданого и мужа, была какая-то её вина.

— А вы когда-нибудь хотели выйти замуж?

— Большинство девушек мечтает о замужестве, — ответила я, пожав плечами. — Но я достаточно повидала, чтобы знать — в жизни всё совсем не так, как в стихах и песнях даже для хорошеньких девушек, приносящих своим мужьям мешки дукатов. Думаю, работа на кухне подходит мне куда больше, чем муж и дети.

— Мои братья наскребли на моё приданое три тысячи флоринов, — молвила мадонна Джулия. — Сандро сказал, что моё хорошенькое личико тоже чего-то стоит — как у вашей сестры. Но оно ничего мне не дало. И приданое ничего мне не дало. В конце концов, мне, почитай, не досталось мужа.

На её лице опять появилось грустное выражение, и я подумала: а что, если в этих рассказах конюхов о споре между Орсино Орсини и его молодой женой есть доля правды?

— Синьор Орсини очень красив, — дипломатично пробормотала я, двигаясь дальше и выдирая из земли длинный побег белладонны. Для приготовления пищи она не годится, но отлично подходит для того, чтобы травить крыс.

— Да, — без всякого выражения промолвила мадонна Джулия. — Мой муж очень красив.

Мы снова замолчали. Солнце уже подымалось, высушивая росу на кудрявых веточках петрушки, которые я пучками кидала в корзинку для будущих супов. Над нами было ясное голубое небо — через час станет уже жарко, солнце окутает огород знойной дымкой, и ароматы трав потеряются в вони, несущейся с кривых узких римских переулков — смеси запахов серы, разогретой солнцем гнили и дохлой рыбы из реки.

— Моя матушка всегда говорила, что у женщины три пути. — Мадонна Джулия снова наклонила лицо к лежащей у неё на коленях жимолости. — Жена, монахиня или шлюха. И после того, как ты выбрала что-то одно, обратной дороги нет.

Я понимала, о чём она думает. Она, разумеется, не была монахиней, не была она и настоящей женой — ведь ей не разрешали видеть собственного мужа. А кардинал Борджиа давил на неё, чтобы она стала его шлюхой...

— Моя мать говорила мне то же самое, — сказала я. — Но она ошибалась.

Мадонна Джулия подняла голову.

— Почему ошибалась?

— Потому что в жизни всё оказывается далеко не таким определённым и окончательным. — Я сорвала горсть свежих ночных фиалок для зелёного соуса, который планировала приготовить позднее, потом выбросила из корзинки паука. — Монашки становятся шлюхами, шлюхи становятся жёнами, жёны становятся монашками. — Я пожала плечами. — А некоторым удаётся сочетать по две роли, и даже по три. В любом случае, кем бы мы ни были, мы как-то живём.

Похоже, эта мысль ошеломила мадонну Джулию. Ошеломила и заставила задуматься. Она молча крутила в пальцах цветок жимолости, пока я наполняла свою корзинку травами, которые понадобятся нынче Марко и его помощникам. Цветы огуречника, голубые и свежие, чтобы салат выглядел ярче... свежая листовая свёкла для пирога по-болонски, который я намеревалась запечь до румяной корочки на медном противне... и несколько горстей зелёного лука, чтобы потушить на медленном огне вместе с жиром, который стечёт с бараньей ноги, поджариваемой на вертеле. И, наконец, последнее — я поставила корзинку на землю, сделала короткий реверанс, вышла с огорода и вернулась с передником, полным цветов.

— Левши, — сказала я, отдавая мадонне Джулии чисто и пряно благоухающие цветы. — Если желаете, я отнесу их на кухню вместе с вашей жимолостью и прокипячу всё вместе в чистой воде, чтобы сделать духи.

— Ay вас найдутся эти вкусные клубничные пирожные с мёдом? — Её личико снова прояснилось. — Чтобы поесть, пока духи будут готовиться? Я всегда ем, когда чего-то жду.

— Думаю, найдутся, — сказала я и решила, что мне нравится моя новая хозяйка.

— Я думаю прокатиться верхом, — объявила я, когда мадонна Адриана подняла на меня взгляд. Моя свекровь потягивала из кубка подогретое вино с пряностями и болтала со своим управляющим, единственным из домочадцев, который обязан был сидеть и молча кивать, когда ей вдруг приходила охота поговорить о том, как растут цены на всё и вся. — Вы велите конюхам оседлать мою новую кобылу?

— Нынче жарковато для верховой прогулки, моя милочка.

— По-моему, я не спрашивала вашего мнения, — ровным голосом сказала я.

Мадонна Адриана на это только улыбнулась.

— По крайней мере возьми с собою достаточно провожатых; улицы кишат народом. — Она перекрестилась. — А когда умрёт Папа, станет ещё хуже, да благословит Господь его душу.

Моё лучшее платье совершенно не подходило для такой жары: на каждой площади стояли миражи — блестели лужи, которых там на самом деле не было, и даже голуби сделались такими вялыми, что не взлетали, когда начинали звонить колокола церквей. Алый наряд из травчатого шёлка с шитым золотом корсажем не подходил и для езды верхом, но я просто как попало уложила свои дорогие юбки на седло и направила кобылу прочь с конюшенного двора. Я была неважной наездницей — хоть я и выросла в Каподимонте, где кругом вместо лабиринта переулков было множество деревьев, холмов и идущих по берегу озера тропинок, моя матушка не одобряла женщин, которые выезжали на охоту, и потому сделала так, чтобы на уроках верховой езды меня в основном учили только красиво драпировать юбки и держать спину прямо, когда я ехала в дамском седле. Но у моей новой кобылы шаг был изумительно ровным, а повернуть её не стоило никакого труда — достаточно было только легко-легко потянуть за повод. Мои охранники ехали за мной с бесстрастными лицами, одетые в ливреи Борджиа с вышитым на груди быком, и я видела, как две женщины принялись шушукаться, прикрывая рты руками, пока наша маленькая кавалькада рысью проезжала мимо. Я представила себе их разговор: «Новая краля старого быка. А её мужу и дела нет до их шашней, вот счастливица! Мой муж вырезал бы сердце любому, кто попробовал бы сделать меня своей шлюхой, будь он хоть сто раз служитель Бога!»