— Я не его наложница!

— А Хуан Борджиа говорит так — я встретил его по дороге в палаццо и он надо мной насмехался...

— Этому похотливому маленькому ничтожеству нельзя верить, даже когда он утверждает, что завтра поутру встанет солнце, — резко бросила я. — Я не любовница его отца, не наложница или какое ещё гадкое словечко у тебя припасено!

— Но кардинал подарил тебе эту кобылу, не так ли? — Орсино с горечью кивнул в сторону моей новой лошадки, которая спокойно стояла в своём стойле, жуя сено. — А ещё драгоценности и жемчуга. Мне сказал Хуан.

— Но я ничего не подарила, не дала ему взамен. — Я встретила взгляд моего мужа так прямо, как только могла. — Орсино, я готова поклясться тебе именем любого святого, какого только захочешь. Я клянусь именем Пресвятой Девы, что и я тоже всё ещё девственница.

Он отвёл глаза и, немного шаркая, вышел из стойла.

— Ты хочешь доказательств? — Меня охватило возмущение. Я никогда прежде не дотрагивалась до своего мужа, если не считать касания ладоней в медленных па танца на нашей свадьбе, но сейчас я бесцеремонно схватила его за рукав и потащила вдоль ряда стойл к тёмной нише, не видной никому, кроме какой-то стоящей в крайнем деннике любопытной старой кобылы. Я решительно поглядела ему в лицо и, сделав глубокий вдох, взяла его за руку и просунула её за шнуровку моего корсажа. — Сейчас я так же девственна, как в ночь нашей свадьбы. Если хочешь, я могу это тебе доказать.

Он вскинул голову, и его голубые глаза встретились с моими.

— Доказать?

— Ты мой муж, — сказала я. — Даже если ты меня ещё не взял, у тебя есть на это право. Я твоя. Или, по крайней мере, должна стать твоей.

Его пальцы нерешительно коснулись лент, которыми был зашнурован мой корсаж.

— Ты такая красивая, — выдохнул он. — Глядя на тебя через пиршественный зал, я не мог поверить своим глазам...

Мне пришлось сделать над собою усилие, чтобы в моём голосе не прозвучало испытываемое мною раздражение. — Тогда сделай что-нибудь, чтобы я стала твоей!

— Ты хочешь меня? — В его глазах застыла мольба. — Правда хочешь?

«Нет, — подумала я. — Совсем не хочу». Но не всё ли равно, хочу я его или не хочу, люблю или не люблю? Орсино Орсини был моим мужем. Девушки вроде меня смирялись с мужьями, которых для них выбрали их семьи, ложились с ними в постель и рожали им детей и вели их хозяйство и при этом не унывали. Именно так меня учили всю мою жизнь, именно для этого меня растили и воспитывали. Ну и что, что наши брачные обеты с самого начала были профанацией? Я-то произносила их искренне. Я смотрела на красивое узкое лицо Орсино, его голубые глаза, светлые всё ещё запылённые волосы и не хотела его нисколько, ни чуточки. Но...

— Ты мой муж, — твёрдо повторила я, заставив себя обнять его за шею. — И я сдержу свои брачные обеты.

О, Пресвятая Дева, не может быть, чтобы делать это всегда было так неудобно! Я попробовала было снять с туфелек свои высокие деревянные подошвы, но нам мешала разница в росте, так что я надела их обратно и стояла, качаясь, пока Орсино, уткнувшись в мою шею, что-то шептал и пытался расшнуровать мой корсаж. Я обняла его ещё крепче и попыталась заставить его лечь на солому, но он, задыхаясь, пробормотал, что так нас могут увидеть помощники конюхов. Мы стояли, прижавшись к стене конюшни, безуспешно пытаясь преодолеть разделяющие нас слои одежды. У него никак не получалось развязать ленты, стягивающие мой корсаж, а я никак не могла сладить с завязками его рейтуз. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мы наконец соединились. Он был так нерешителен, что почти не причинил мне боли, но когда я вздрогнула от короткого укола, это его почти парализовало.

— Прости, я не хотел...

— Нет, нет! — Мне пришлось снова обнять его за шею и ободряюще улыбнуться; он начал двигаться такими мелкими толчками, что я едва замечала их сквозь мои смятые юбки и его сбившиеся рейтузы. Он накрыл мой рот своим, но это был скорее не поцелуй, а просто способ заглушать его стоны, и я невольно открыла глаза и посмотрела на старую кобылу, уныло глядящую на меня поверх двери стойла.

«С тобою тоже так было? — подумала я. — Нет, наверняка не так. Я видела, как спариваются лошади». И из того, что мне стало известно о том, как спариваются люди, я заключила, что у лошадей это выходит лучше.

Эти неловкие потуги, казалось, продолжались бесконечно, но к тому времени, когда я закончила читать про себя покаянную молитву, всё уже завершилось.

— Джулия, — задыхаясь, произнёс Орсино, уткнувшись в мою шею. — Джулия...

— Ш-ш. — Я улыбнулась, гладя его по щеке. По крайней мере, боль была такой слабой, что о ней не стоило и говорить, — а мне доводилось слушать о ней такие ужасы от служанок и нянек. Обычно, чем более пожилой и набожной была рассказчица, тем более жутким и мерзким был рассказ.

— Мне не следовало в тебе сомневаться. — Орсино посмотрел вниз, и мы неловко разъединились. Крови из меня вышло немного, но она всё-таки была, и на его рейтузах виднелись одно или два кровяных пятнышка. — Мне следовало понять, что ты не станешь лгать.

— Теперь ты знаешь. — Он назвал меня по имени. Наверное, это было хорошее начало. И в следующий раз у нас получится лучше, ведь мы будем делать это в кровати, как и полагалось в нашу первую брачную ночь. Я опустила юбки, нагнулась и достала из соломы его шапку, в то время как он завязывал рейтузы.

— Мне сказали не покидать Карбоньяно. — Он начал мять в руках свою шапку. — Но я мог бы иногда тайком приезжать в Рим, если мы все хорошо продумаем. Или ты могла бы ездить ко мне — просто будешь говорить матушке и кардиналу, что едешь навестить свою сестру...

Под моим взглядом он осёкся.

— Я думала, я поеду в Карбоньяно вместе с тобою, — сказала я наконец. «Премилое местечко Карбоньяно, — так о нём говорила мадонна Адриана. — Премилое и процветающее». Я представляла себе сады и празднества на свежем воздухе, много места для верховых прогулок и охоты. В Карбоньяно я научусь любить своего мужа, и мне не придётся больше думать о большом пальце, едва касающемся кончиков моих пальцев.

— Думаю, кардинал Борджиа отпустит меня, — молвила я, так и не дождавшись ответа Орсино. — Видишь ли, он не хочет, чтобы я отдавалась ему против воли. Если я ему скажу...

— Я не могу так рисковать, — с несчастным видом отвечал мой муж. — Если кардинал что-то заподозрит... Может быть, потом, когда он оставит тебя ради другой...

— А что мне делать до того? — Я привела в порядок ленты корсажа, потянув за них, пока они не сравнялись по длине. — Жить с любовником, как будто он мой муж, и навешать мужа, как будто он мой любовник?

— Так мы всё-таки могли бы иногда видеться, — с надеждой в голосе ответил на это мой муж.

— Знаешь, странно всё получается. — Я заправила выбившийся из причёски локон, обратно в сетку. — Все последние недели кардинал Борджиа уговаривал меня стать его шлюхой. Но единственный раз, когда я действительно чувствую себя шлюхой, — это сейчас.

— Джулия...

— Не прикасайся ко мне.

Я отпрянула от его протянутой руки, словно это была гадюка, и выплыла из конюшни со всей ледяной грацией, на которую только была способна.

Нелегко быть хоть сколько-нибудь грациозной, когда по твоим бёдрам струйками стекает кровь. Вместе с остатками твоей гордости, чувства собственного достоинства и надежд.

— Мадонна Джулия! — Малышка Лукреция понеслась мне навстречу, едва я снова вошла в конюшенный двор. — Вы видели вашу кобылу? Отец выбрал её специально для вас, хотя всю эту неделю он был ужасно занят в Коллегии кардиналов. Могу я посмотреть на неё сейчас, когда я уже закончила свой урок французского? Пожалуйста, пожалуйста, скажите, что когда-нибудь я смогу на ней покататься!

— Можешь кататься на ней, когда захочешь, — сказала я, целуя её в макушку, и поспешила прочь, прежде чем она увидела на моих глазах слёзы.