У него, похоже, спёрло дыхание.

Джулия оглянулась и посмотрела через плечо на меня. Здесь, в Каподимонте, она перестала делать свои сложные, изысканные причёски; её волосы были закручены в простой узел и заправлены под сетку, и у неё на носу и на груди появилось ещё больше веснушек, словно её обсыпали золотым песком.

— Может быть, вы подождёте нас здесь, Леонелло?

— Нет, — ответил я, кладя Марка Аврелия за пазуху и вставая со своего расстеленного плаща. — Моё жалованье — это деньги Борджиа, мадонна Джулия, а Папе не понравится, если его наложница отправится гулять со своим мужем без должного пригляда и сопровождения.

Я сказал это, глядя на Орсино. Он снова покраснел и устремил взгляд на озеро. Джулия, шурша шерстяными юбками, подошла ко мне ближе и понизила голос:

— Какой от этого может быть вред, Леонелло? Он ведь хочет только поговорить.

— Он хочет вернуть свою жену, — молвил я. — Правда, бороться за вас он не будет. Чтобы противостоять Борджиа, и тем более Папе, нужно мужество, а в нём мужества не больше чем в только что вылупившемся цыплёнке. Знаете, я беру назад то, что сказал вам в Пезаро. Теперь я понимаю, почему вы оставили красивого юношу ради стареющего клирика — вы сделали это отнюдь не из-за драгоценностей.

— Орсино Орсини — мой муж. — В глазах Джулии вспыхнули гневные огоньки.

— Но не отец Лауры, несмотря на все сомнения Папы. — Я приподнял бровь и усмехнулся. — На вашем месте я бы встал на колени и молился, чтобы она оказалась незаконнорождённым бастардом Борджиа, а не законнорождённой Орсини. Плохо иметь бесхребетного мужа, но ещё хуже быть обременённым его таким же бесхребетным отродьем.

Джулия Фарнезе ударила меня по щеке. То не была одна из тех лёгких, изящных пощёчин, которые дамы порой дают служанкам или непослушным детям, — она влепила мне настоящую крепкую оплеуху, её ладонь врезалась в мою щёку, как удар молнии. Я упал на спину и едва успел подставить локти, чтобы не грохнуться навзничь.

— Хотите, идите за нами, не хотите — нет, вы, маленький гадкий извращенец, — сказала она. — Поступайте как знаете.

Она повернулась, с достоинством подошла к озадаченному Орсино, который сидел на корточках, пытаясь завести разговор со всё ещё робеющей Лаурой.

— Там, немного дальше по берегу, открывается красивый вид на город, — объявила Джулия, беря за руку Лауру. — Пойдём посмотрим?

Орсино явно хотел взять её за руку. Но вместо этого он взялся за вторую ладошку Лауры.

Я медленно сел, стряхивая грязь со своих испачканных ладоней. Мои дорогие чёрные бриджи тоже были измазаны в озёрном иле. Dio, как я скучал по Риму. Всем радостям деревенской жизни я предпочёл бы сейчас его вонючие переулки, шумные таверны и смрадный городской дым.

Прежде я был бы уверен, что Джулия Фарнезе согласилась бы со мной — элегантная наложница Папы, одетая в бархат, сверкающая драгоценностями, танцующая до рассвета и наслаждающаяся вечеринками, пышными процессиями и маскарадами. Но после лета, проведённого в сонном маленьком Пезаро и ещё более сонном маленьком Каподимонте, где главным событием недели была воскресная месса...

Они уходили всё дальше по берегу, и их светлые волосы блестели под послеполуденным солнцем. Молодой Орсини, похоже, что-то описывал, махая рукой. Джулия, слушая его, склонила голову. Лаура вприпрыжку шагала между ними, время от времени подгибая ноги и качаясь на их руках. Муж, жена, ребёнок — маленькая троица, олицетворяющая семейное счастье.

— Хорошенькое дельце, — сказал я, ни к кому не обращаясь, и пошёл в дом, чтобы счистить с себя грязь.

— Я скучаю по Риму, — сердито сказала я, обращаясь к мумифицированной руке святой Марфы. — Я скучаю по городу, по нормальным просторным кухням с прохладным помещением для сливок, вместо этих закутков с узким окном, из которого веет жутким холодом, я скучаю по сардинскому сыру с тёмной корочкой, который я могла купить только у одного кривого торговца сыром, который не станет посылать его в провинцию, в такую даль. И если мне придётся готовить ещё порцию этой проклятой озёрной корюшки, я закричу.

Я слышала, как святая Марфа соглашается со мной в своём затянутом шнурком полотняном мешочке. Я больше не носила её в кошеле под верхней юбкой. Я положила её в полотняный мешочек и вместе с розмарином, который повесила сушиться, подвесила его к полке, чтобы она наблюдала, как я готовлю ужин. Я обнаружила, что святой Марфе нравится смотреть сверху, откуда всё видно. Я могла бы поклясться, что эта рука нарочно выпадет из кошеля, если я буду слишком долго таскать его под юбкой. От этой мысли я крестилась и дрожала, но по прошествии времени всё, что поначалу кажется странным, перестаёт казаться таковым, и в конце концов я стала вешать мешочек с рукой вместе с сохнущими травами так, чтобы она могла обозревать все тесные кухни. Я бы тоже захотела иметь такой вид, если бы провела последние века в ковчеге, не видя ничего съестного, кроме время от времени попадающих туда облаток.

— Уверена, ты тоже скучаешь по Риму, — сказала я святой Марфе, протягивая руку к куче огородной зелени. На местных рынках было так мало продуктов, к которым я привыкла, что я начала экспериментировать с более дешёвыми ингредиентами, чем те, которые я обыкновенно использовала. Салаты с листьями одуванчика вместо дорогих латуков, которые я всегда покупала в Риме; маленькие, на один укус сырные печенья, приправленные мятой и лимоном вместо поставляемых из Венеции дорогих специй; седло кролика вместо грудки павлина. — Когда готовишь в провинции, это развивает творческую жилку, но это совсем не то, что готовить для самого Папы, верно? — продолжала я, обращаясь к святой Марфе. — Не говоря уже о том, как трудно достать здесь хороший шафран. Хорошо ещё, что мадонна Джулия больше не крадёт мои запасы, чтобы ополоснуть волосы.

— С кем вы разговариваете, синьорина? — раздался за моей спиной голос Бартоломео. Остальные обитатели замка загорели за лето до черноты, но только не Бартоломео. Он только становился розовым, потом облезал и снова розовел, хотя теперь была уже осень.

— Ни с кем. Пошинкуй вон тот лук.

— Вы разговариваете с тем мешочком, да? — Мой подмастерье ухмыльнулся, проверив, остёр ли нож, потом лёгким движением разрубил первую луковицу пополам. Поскольку в Каподимонте было мало работы, мы проводили дни, совершенствуя его навыки владения кухонным ножом. До моей скорости ему было ещё далеко, но всё равно его веснушчатые руки замелькали с неимоверной быстротой, и луковица превратилась в кучку мелко нарубленных кусочков. — А что лежит в том мешочке? Оттавиано всегда клялся, что в нём содержатся засушенные яйца учеников и подмастерьев, которых вы убили и съели.

— Не твоё дело. Давай, шинкуй, — добавила я, когда он подкинул нож за спиной, так что тот совершил полный поворот в воздухе, потом, улыбнувшись мне, поймал его другой рукой. Я взяла яблоко и начала очищать его, снимая длинную тонкую ленту кожуры, просто для того, чтобы показать, что ему ещё многому надо учиться. — Нынче мы приготовим копчёный луковый хлеб, кефаль в корке из соли и суп из спаржи, сваренный на мясном бульоне. На ужин этого хватит.

— Да, синьорина. — Его глаза следили за лентой кожуры, выходящей из-под моего ножа. — Сколько человек будет за столом?

— Мадонна Джулия, её сестра, её брат и его жена. — Другой брат, не кардинал Фарнезе, который из-за приближения французов уехал обратно в Рим. Мне будет не хватать молодого кардинала; шутника, гурмана, любящего мою стряпню не меньше своей сестры.