До Монтефьясконе, где была расквартирована французская армия, было далеко, и я провела всю дорогу, создавая себе новый образ. Это был мой собственный рецепт, Кармелина не нашла бы его ни в одной поваренной книге. Смешать вместе высокомерие Хуана Борджиа с ехидством Ваноццы деи Каттанеи, добавить злоязычие моей сестры (когда она не была парализована ужасом) и изрядную порцию царственного самомнения Катерины Гонзага, всё это приправить крутым нравом торговки рыбой. Под топот подков моего коня я подавляла рвущийся наружу страх и превращала себя в спесивую, надменную стерву.

Я пожаловалась, что у моего взятого взаймы коня слишком неровный шаг. Я угрозами заставила французского капитана остановиться на полчаса, чтобы я могла достать из туфельки попавший туда камешек. Я насмехалась над французскими солдатами за то, что они немыты и небриты. Я отворотила нос от хлеба и сыра, которые мне предложили в полдень, а следующие три часа сетовала, что голодна. Я дулась и закусывала губу и выпячивала груди и в каждом третьем предложении упоминала моего Папу — и всё это время думала, с ужасом думала о моей рыдающей сестре, свекрови, у которой на челюсти скоро появится кровоподтёк, об избитых стражниках, о моих съёжившихся, жмущихся друг к другу служанках, о моей перепуганной дочери и о моём бедном отважном окровавленном телохранителе. Обо всех нас, окружённых со всех сторон жуткими французскими солдатами, которые могли наброситься на нас в любой момент, ограбить нас, изнасиловать или перерезать нам горло, если они перестанут верить, что я очень ценная пленница, с которой надо обращаться не иначе как в бархатных перчатках.

Но все мои надуманные жалобы разом вылетели у меня из головы, когда мы поднялись на холм рядом с Монтефьясконе и я увидела раскинувшийся подо мною лагерь французской армии. Огромное озеро из грязных камзолов, лошадей, пик, повозок и развевающихся на ветру флагов с французскими лилиями. И всё это пахло кровью. Уже несколько месяцев я слышала истории о французской армии и об опустошениях, которые они произвели в Савойе на своём неуклонном пути на юг, — однако это были лишь праздные застольные разговоры, куда менее реальные, чем вино в моём кубке и шёлк на моём теле; куда менее интересные, чем вопрос о том, какой деликатес, приготовленный искусными руками Кармелины, окажется сейчас на моей тарелке. Теперь же я была в самой гуще французской армии, окружённая грязными, ругающимися солдатами, пока юный капитан вёл наш отряд к окраине лагеря. Я ехала достаточно близко от бесчисленных французских солдат, чтобы ощущать исходящий от них запах лука и гниющих зубов, чтобы видеть их бессчётные костры. Моя лошадь ступала по грязи и кучам конского навоза, и я чувствовала на себе тысячи похотливых, любопытных взглядов. Я окинула глазами смертоносные бронзовые пушки, которые так яростно изрыгали чугунные ядра, что городские стены за несколько часов превращались в груду камней, и увидела воочию те страшные французские пики, на которые по всей Савойе насаживали младенцев, и злобных боевых коней, которые могли одним ударом копыта расколоть человеческий череп. И теперь всё это было до жути реально.

— Мощь французской армии, мадам, — сказал французский капитан, заметив моё молчание — первую паузу, которую я допустила за несколько часов. — Готов поспорить, что вы никогда не видели ничего подобного.

— Папские войска производят гораздо более сильное впечатление, — скучающим тоном заметила я. — Что такое какие-то жандармы против святых воинов Папы?

— Это только авангард нашей армии, мадам.

Я сглотнула.

Я промолчала, и французский капитан, самодовольно усмехнувшись, пришпорил коня и поскакал вперёд. Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. На окраине Монтефьясконе появившийся в дверях таверны французский сержант плотоядно присвистнул, когда я проезжала мимо, и по моему телу пробежали мурашки, но я выпрямилась в седле и откинула капюшон назад, чтобы показать волосы. Чем больше людей меня увидят, тем быстрее распространится новость о том, что в плен к французам попала возлюбленная Папы. А чем быстрее распространится эта новость, тем скорее она достигнет ушей Родриго. А потом мне надо будет молиться, чтобы он был не слишком занят и не слишком разгневан, чтобы меня спасти.

Но сначала мне следует помолиться, чтобы французский генерал оказался более галантным, чем солдаты, которые, как волки, чуть не разорвали на части наш маленький отряд.

— Базилика Святой Маргариты, — объявила я, когда мы, выехав из обширного французского лагеря, въехали в сам городок Монтефьясконе, и я увидела огромный недостроенный купол знаменитого собора, возвышающийся над окружающими его скромными черепичными крышами. — Я желаю остановиться здесь, чтобы вознести молитвы.

— Мадам, генерал д’Аллегр пожелает вас видеть...

— Он может встретиться со мною в соборе, если пожелает, — фыркнула я. — Джулия La Bella не станет являться по первому зову, словно какая-нибудь согрешившая служанка.

— Мадам, генерал — занятой человек!

Я не обратила на его слова ни малейшего внимания. Когда наш отряд, проехав по узким, кривым улочкам, выехал на площадь и я увидела пологие ступени собора, я без спроса остановила своего коня и соскользнула с седла. Идя к базилике, я понятия не имела, расступятся ли передо мною окружавшие нас солдаты.

Но они расступились.

— Приведите моих служанок, — молвила я, не оглядываясь, и щёлкнула пальцами над плечом. — И моего телохранителя. Мы положим его перед алтарём собора и помолимся о его скорейшем выздоровлении.

— Капитан? — запротестовал один из сержантов.

— Пусть эта сука поторчит немного в своей церкви, — сказал капитан по-французски, и я тут же накинулась на него с быстротой кошки, хватающей мышь.

— Возможно, Monsieur le capitaine[115], вам следует убедиться, что ваши пленники не знают французского, прежде чем так грубо оскорблять их. — Моё знание французского было скудным, в основном почерпнутым у Лукреции, которая усердно учила языки под руководством нескольких наставников, зато мой запас бранных выражений был внушителен на любом языке, и я обрушила на юного капитана поток оскорблений на французском, итальянском, латыни и каталонском. После того как я закончила насмехаться над его манерами, внешностью, происхождением, мужской силой и компетентностью, и притом насмехаться громко, так что слышали все его солдаты, он выглядел, как сдувшийся пузырь с двумя ярко-алыми ушами.

— Мадам может ждать в соборе, если она того желает, — промямлил он, и я мысленно вздохнула с облегчением, когда моей грязной, расхристанной свите было разрешено слезть с их повозок. К тому времени, как их втолкнули в собор, а прочим прихожанам приказали убираться, я уже стояла на коленях перед алтарём, картинно крестясь и то и дело громко поминая благословения и милость святого отца в Риме. Французы, не теряя времени, захлопнули за нами двери, поставив снаружи несколько недовольно ворчащих часовых.

Едва французы ушли, я вскочила с колен и бросилась к дочери.

— Lauretta mia! — Я схватила её и сжала крепко-крепко. Она не сказала ни словечка, только уткнулась личиком мне в шею, и, целуя её снова и снова в золотистую головку, я почувствовала, как на глазах у меня выступают слёзы. — Я не позволю, чтобы с тобой приключилось что-нибудь дурное, — шепнула я. — Клянусь, клянусь!

— Моя храбрая девочка, — дрожащим голосом проговорила мадонна Адриана и впервые за всё долгое время нашего знакомства крепко меня обняла. — Моя милая храбрая девочка. Я никогда не забуду, что ты сегодня сделала...

— Сейчас нет времени для благодарностей. — Я торопливо смахнула с глаз слёзы и оглядела собор. Он был открыт всем стихиям, на полу лежали сухие листья, леса в наполовину построенном куполе упирались в холодную синеву зимнего неба. Мои домочадцы, ёжась и дрожа, расположились кто на скамьях для молящихся, кто на ступенях алтаря, одна половина из них бормотала молитвы, другая — шёпотом переговаривалась, и на лицах всех застыл ужас. Няня Лауры разрыдалась. Кармелина сидела рядом со статуей святой Маргариты, уронив голову на руки, и сидящий подле неё рыжеволосый подмастерье безуспешно пытался уговорить её съесть что-нибудь из корзины со съестными припасами. Стражники положили носилки с Леонелло перед алтарём. Я тут же посадила Лауру себе на бедро, бросилась к нему и упала на колени. — Пречистая Дева, пусть он выздоровеет. Леонелло...