Да, из кладовых точно слышался сдавленный смех, но герцог Гандии его не слышал. Он смотрел на меня уже без всякого воодушевления. Я бросила беглый взгляд на переднюю часть его обтягивающих рейтуз и увидела, что теперь его вертел уже явно не годился для того, чтобы что-либо на него насадить.

— А, неважно, ты всё равно уродина, — хмуро сказал он. — Пускай тобою довольствуется повар.

Он стал торжественно удаляться; я присела в преувеличено низком реверансе, стараясь не улыбаться, пока он совсем не скрылся из вида.

Двери кладовок со скрипом отворились, я обернулась и увидела, что оттуда, хихикая, выходят на цыпочках с полдюжины служанок.

— Не очень-то вы мне помогли!

— Простите, синьорина, — нестройным хором ответили они, приседая в реверансах. — Похоже, у вас и самой хорошо получилось держать его в узде. — И они покатились со смеху.

— Повертим на моём вертеле? — давясь смехом, передразнила Хуана Борджиа одна из служанок. — Ой, не могу!

Я посмотрела на неё, потом на остальных.

— Вы ведь уже слышали эти слова, не так ли?

— Ещё бы!

Я тоже засмеялась и, подбросив свой огромный нож, так что он кувыркнулся в воздухе, ловко поймала его в честь сдувшейся спеси герцога Гандии и его ещё больше сдувшегося гульфика[49].

— Вы не могли бы научить меня так орудовать ножом, синьорина? — попросила меня служанка с рябым лицом. Прежде она только бросала на меня сердитые взгляды — собственно, большинство служанок с негодованием встретили вторжение на кухни новоявленного заместителя повара, да к тому же женщины, которая вдруг начала раздавать им приказы. — Я бы не отказалась научиться таким трюкам, — продолжила рябая служанка, кивая в сторону ножа. — Было бы полезно иметь под рукой такой вот ножичек, когда il Duche[50] в очередной раз с важным видом заявится на кухню с расстёгнутым гульфиком!

— Вот если бы это был его старший брат Чезаре, — присвистнув, сказала другая служанка, — лично мне нож бы не понадобился!

— Или маэстро Сантини, — хихикнула первая служанка и доверительно наклонилась ко мне. — Ты его кузина, Кармелина, — так скажи, есть ли у него женщина? Ну же, скажи нам!

— Единственная женщина в жизни Марко — это госпожа Фортуна, — отвечала я, — и желает он её, только когда играет в зару.

Однако я не могла не порадоваться — служанки впервые смягчились по отношению ко мне настолько, чтобы назвать меня по имени.

— Значит, маэстро Сантини — дурак. — Рябая служанка пожала плечами. — Но всё равно он красавец.

Все дружно закивали, и я в знак согласия тоже не могла не пожать плечами. Конечно же мой кузен был красив, и к тому же он был одним из тех немногих мужчин, для взгляда на которых мне приходилось поднимать глаза, а не опускать; приятное чувство для девушки, которая уже к четырнадцати годам вымахала длинной, что твой кухонный вертел.

— Не пора ли вернуться к работе в кладовых? — бодро молвила я. — И к столовому серебру. А потом я вам, быть может, покажу несколько штучек, которые можно проделывать с ножом, чтобы впредь отгонять il Duche.

Они занялись своим делом, добродушно ворча, а я, улыбаясь, вернулась к своим рецептам. Возможно, я в конце концов всё-таки завоевала себе положение в кухнях Марко — моё собственное место в кухонной иерархии.

Разрезанный мною на восемь частей персик всё ещё лежал на столе, исходя соком, и я положила ломтик себе в рот.

— Добавить, что ли, вишен в персиковый торт? — пробормотала я в раздумье. — А сверху корочку из сдобного лимонного теста, и слегка посыпать её сахаром и сбрызнуть розовой водой и на самом верху завернуть спиралью... — Я огляделась, чтобы удостовериться, что служанки меня не услышат, и, достав кошель с рукой святой Марфы, развязала его.

— А ты как думаешь? — спросила её я. — Персики с вишнями или персики с черникой?

Рука не шевельнулась. Само собой, она и не могла двигаться, ведь она была мёртвая. Она никогда не двигалась, что бы там ни утверждали жадные монашки. Я пожала плечами и засунула кошель с рукой обратно под юбку.

— Вишни, — решила я и положила в рот ещё один ломтик персика. «Интересно, — подумала я, вытирая нож о передник, — понадобится ли он мне опять, если Хуан Борджиа опять явится на кухню».

В серебристую гриву кобылы были вплетены ленты такого же алого цвета, как одеяние кардинала, а на шее у неё висела табличка. Она стояла во дворе конюшни, когда я по просьбе мадонны Адрианы сошла вниз.

— О! — Я осторожно прошла в своих башмаках на высоких деревянных подошвах по усыпанным соломой булыжникам, которыми был замощён двор; ухмыляющиеся помощники конюхов и стражники расступались передо мною. Серая в яблоках кобыла нетерпеливо била копытом; я наклонилась вперёд, чтобы прочитать надпись на табличке, что висела на её стройной шее.

«Чтобы унести мою Персефону из подземного мира, если она того пожелает. — Эти слова были написаны чётким размашистым почерком, который я уже хорошо знала. — Или чтобы она покаталась рядом со своим царём подземного мира, если ей захочется остаться».

Подписи не было — только заглавная буква «Р.» с росчерком. Я дотронулась до неё.

— Родриго, — произнесла я как бы для пробы. Трудно думать о кардинале, называя его иначе, чем «его высокопреосвященство». Трудно себе представить, что всего несколько месяцев назад я думала о Родриго Борджиа просто как о ещё одной похожей на алую летучую мышь фигуре среди группы одетых в красное кардиналов на моей свадьбе.

Кобыла легко коснулась губами моего рукава; ленточки в её гриве трепетали на ветру.

— Мне бы следовало отдать тебя обратно, — сказала я ей, почесав её бархатистый нос, — но ты же такая прелесть, верно? — Она была прекрасна — маленькая, изящная, идеально подходящая для такой невысокой наездницы, как я; её серая в яблоках шкура была вычищена до атласного блеска, а на спине было дамское охотничье седло из полированной тёмной кожи и винно-красного бархата. Я нисколько не сомневалась, что стремена на ней подтянуты как раз для моего роста.

— Давайте найдём ей стойло, — велела я конюхам, которые в восхищенном молчании стояли полукругом, любуясь кобылой. Они бросились в конюшню с граблями и охапками сена; я взяла кобылу за красные кожаные поводья и повела её вслед за ними. — Персефона, — молвила я. — Наверное, мне надо так тебя называть? Вряд ли ты ешь гранаты, а? Для лошадей они не подходят. — Подаренный мне гранат всё ещё лежал в моей комнате — я не знала, что мне с ним делать. Я не видела кардинала Борджиа с тех самых пор, как он вложил его мне в руку — мадонна Адриана сказала, что он слишком занят делами Ватикана, поскольку теперь уже нет сомнений, что Папа наконец собрался умереть.

— Думаю, ты не увидишь моего кузена ещё несколько недель, — сказала она мне нынче утром. Лукреция уже упорхнула на свои уроки — сегодня утром у неё была встреча с учителем французского и с учителем музыки, который учил её играть на лютне, — но малыш Джоффре всё ещё медлил уйти из столовой, зевая над своим кубком подслащённой воды с лимоном, и мадонна Адриана любовно потрепала его по волосам. — Дети будут скучать по своему отцу, не так ли, моя лапочка? И, возможно, ты, милая Джулия, будешь скучать по нему тоже.

Я внимательно посмотрела на неё. Она была, пожалуй, чересчур полна, но для своих сорока шести лет она хорошо сохранилась; грудь её всё ещё была высока и красива, на её вечно улыбающемся лице не было морщин, и оно как нельзя лучше гармонировало с её бордовыми или фиолетовыми бархатными платьями, замысловатыми головными уборами и массивными золотыми перстнями.