Завтра, всегда завтра.
Служанки начали понемногу возвращаться, те, что не пошли исповедоваться в своих грехах, и я сразу же усадила их за работу — одни принялись чистить столовое серебро, другие — проверять и пересчитывать продукты в кладовых. По крайней мере, здесь, в палаццо Монтеджордано, были образцовые кухни — и мне даже было приятно, что нынче я буду в них полновластной хозяйкой. Главная кухня с духовыми шкафами и вечно крутящимся вертелом была, как и положено, отделена от судомойни, где плиты пола покрывала счищенная чешуя рыбы и где кухонные мальчишки мыли и скребли непрестанно поступающую из столовой грязную посуду... Потом следовала холодная комната, где можно было спокойно взбить сливки и где можно было хранить дичь вдали от жара духовок... Потом двор, куда во всякое время дня и ночи приезжали повозки с дровами для духовок, дичью для вертелов и всё ещё бьющейся свежей рыбой из реки.
В обычной кухне мне пришлось бы тратить своё свободное от стряпни время, лихорадочно пытаясь переделать все дела, которые всегда накапливались в доме: из духовых шкафов нужно было вымести золу, дичь надо было тщательно проверить на первые ещё чуть заметные признаки тухлости, полы надо было мести, мести и мести опять. Но здесь всё было организовано в высшей степени толково — дичь не протухала, поскольку для её правильного хранения было довольно места; имелось огромное число судомоек и кухонных мальчишек, чтобы освобождать духовки от золы и постоянно мести полы; щепки для растопки и кулинарные травы подвозили повозками, так что мне никогда не приходилось беспокоиться о том, что огонь в моей кухне погаснет или нечем будет приправлять каплунов.
Да, я могла привыкнуть работать в таком доме. Дома, где у меня иногда выдавался часок-другой тишины и покоя, чтобы поставить мой персиковый торт в духовку, я подправляла, если мне того хотелось, рецепты моего отца. И нынче после полудня я как раз этим и занялась. Когда-то я считала рецепты отца такими же священными и неизменными, как каменные скрижали с заповедями, которые Господь дал Моисею, — но теперь я начала вносить в них свои собственные изменения. Щепотку шафрана, чтобы добавить соусу цвета и теплоты; чуток соли в сладкое пирожное, чтобы вкус был ярче... да, кстати, что говорит мой отец о персиковом торте? Я перевернула несколько потёртых листков, пока не дошла до страницы 16, параграф «Выпечка», наслаждаясь своими спокойными, ничем не прерываемыми мыслями, но мне следовало бы знать, что никакому повару не удаётся урвать для себя час тишины. Даже в, кухнях, столь роскошных и снабжённых всем необходимым, как здесь.
— Ого! — раздался за моей спиной мальчишеский голос. — Я думал, что знаю всех служанок мадонны Адрианы, но ты новенькая.
— Вон, — не оборачиваясь, сказала я. Мне совершенно не хотелось, чтобы мои мысли прерывал какой-нибудь паж или слуга, который мечтает о служанках на кухне — от пара из котлов они-де расцветают рано. О девушках с наполовину расшнурованными корсажами, слизывающих с кончика пальца мёд и только и ждущих, чтобы их нагнули над столом и хорошенько натёрли оливковым маслом, как свежеощипанную утку. Святая Марфа, огради меня от распалённого мужского воображения! — Вон из моих кухонь, сейчас же, — повторила я, переворачивая страницу.
— Это не твои кухни, моя красотка, а маэстро Мартини, или как его там.
Я в гневе обернулась, однако мой гнев тут же угас, когда я увидела золотисто-рыжие волосы, прислонившееся к двери длинное худое тело, едва пробивающуюся рыжеватую щетину, дорогой камзол, небрежно расшнурованный над рейтузами, и модные башмаки из тиснёной испанской кожи. То был не паж, не слуга, а сам Хуан Борджиа, шестнадцатилетний юнец, который, тем не менее, был уже герцогом Гандии и даже имел в городе свой собственный дом, но по-прежнему проводил много времени в палаццо Монтеджордано, навещая свою младшую сестру Лукрецию и своего маленького брата Джоффре. Мне уже приходилось издали видеть Хуана Борджиа, когда он важно вышагивал со своими друзьями или ерошил волосы своей сестры или пожирал глазами мадонну Джулию — к тому же я немало о нём узнала, подслушивая разговоры служанок.
Кстати, я заметила, они все разом бросили чистить столовое серебро, стоило ему появиться, и проворно разбежались по кладовым.
— Ваша милость. — Я присела в не очень-то глубоком реверансе, но голос мой остался твёрд. — Приношу вам свои нижайшие извинения, но я кузина маэстро Марко Мартини, и он оставил эти кухни на моё попечение. Он очень щепетильно следит за тем, кто приближается к его очагам и духовым шкафам.
— Это не его очаги и духовые шкафы, а мои. — Герцог Гандии ласково погладил эфес рапиры на своём поясе. — Как и ты, моя красотка.
По-видимому, он не заметил, что я вовсе не красотка. Наверное, шестнадцатилетнему юнцу любая женщина кажется красоткой, даже если она длинная и некрасивая, как стебель спаржи, и одета в передник с пятнами от корицы.
— Я работаю на мадонну Адриану, ваша милость, — поправила его я, глядя в пол, — и со всем моим уважением к вам эти кухни принадлежат ей.
— А кто, по-твоему, за всё это платит? Адриана позволяет мне делать всё, что я захочу, вот так-то. Мои отец, сестра, братья — эта старая сука отлично знает, кто здесь намазывает масло на её хлеб. — Он с важным видом вошёл в кухню — во всяком случае, настолько важным, насколько ему позволяли его модные излишне остроносые башмаки. — Так ты шлюха маэстро Сантини? Та самая, которую он называет кузиной?
Я почувствовала, как мои щёки заливает краска, но по-прежнему не отрывала глаз от пола.
— Я действительно его кузина. Недавно осиротевшая.
— Стало быть, сразу и кузина и шлюха. — Герцог Гандии небрежно махнул рукой, нагло оглядывая меня с головы до ног. — У меня до сих пор не было кухонной шлюхи. Интересно, чем она отличается от обычной? — Он наклонился ко мне и понюхал, прижимаясь своей покрытой юношеским пухом щекой к моей. — Во всяком случае, пахнешь ты лучше, это точно.
Я отдёрнула голову и бочком отодвинулась от него, стараясь, чтобы между нами оказался стол.
— Ваша милость...
— Ну же, полно тебе ломаться! — Он, ухмыляясь, схватил меня за талию. — Давай-ка польём тебя медком и хорошенько повертим на моём твёрдом вертеле.
Можно подумать, я никогда прежде этого не слыхала. «Святая Марфа, — мысленно спросила я свою небесную покровительницу, или, по крайней мере, её руку, — скажи, апостолы Господа нашего торчали в твоей кухне, спрашивая, не желаешь ли ты повертеться на их твёрдых вертелах?»
— Простите меня, ваша милость, — бодро сказала я. — Позвольте мне убрать эти рецепты. Маэстро Сантини спустит с меня шкуру, если я оставлю их лежать на виду.
— Рецепты, говоришь? — Он схватил листок и вгляделся, держа его вверх ногами. — Выглядит как тарабарщина, всё закодировано. Это что, магические заклинания? Выходит, маэстро Сантини нашёл себе сразу и шлюху, и повариху, и ведьму в одном флаконе? Может, ты сможешь поколдовать и для меня? Сделать так, чтобы этот белокурый лакомый кусочек Джулия Фарнезе пожелала меня, а не его высокопреосвященство моего отца; она слишком уж сочная для такого старика...
— Нет, это не магия! — Я заливисто рассмеялась. — Просто рецепт для приготовления семенников быка. Ваша милость знает, как готовить семенники быка?
— Семенники? — Его рука уже не так крепко обвивала мою талию. — Э-э...
— Они, разумеется, должны быть свежие. — Я схватила из миски на столе бело-розовый персик, такой спелый, что мои пальцы погрузились в его мякоть. — В идеале они должны быть только что отрезаны и даже ещё кровоточить. Потом надеваешь их на вертел... — Я проткнула персик вертелом, приложив при этом большее усилие, чем было необходимо. — Либо их можно подать уже разрезанными на дольки. — Сняв персик с вертела, я взяла самый большой из ножей Марко, совершенно чудовищную штуку — гибрид боевой секиры и мясницкого тесака и одним жестоким ударом разрубила плод надвое — бах! Хуан Борджиа вздрогнул, и мне показалось, что из кладовых, куда попрятались служанки, я слышу сдавленное хихиканье. — Поджаривать надо на сковороде с зелёным луком, — ещё раз бах! — и персик развалился на четвертинки, — и ломтиками острой копчёной ветчины. — Бах! Он разделился на осьмушки. Кончиком массивного ножа я подцепила дольку мякоти и протянула её сыну кардинала, причём красноватый сок капал с лезвия, точно кровь. — Хотите есть, ваша милость?
