— Я всегда думал, что Персефона, возможно, съедала зёрнышки граната без принуждения. — Твёрдый большой палец кардинала Борджиа поглаживал внутреннюю часть моего запястья. — Может быть, она решила, что всё-таки хочет остаться со своим мрачным царём. Ведь кто бы ни пожелал стать царицей подземного царства? — Он притянул меня ближе, продолжая держать за руку. Если он сейчас попробует меня поцеловать, то я влеплю ему ещё одну хорошую крепкую затрещину. Хоть какую-то пользу я получила от всех этих попыток облапить меня, которые мне пришлось претерпеть за мою молодую жизнь, — я могла отвесить такую затрещину, которая свалила бы и лошадь.

— И, возможно, в подземном царстве было вовсе не так уж плохо. — Теперь он водил большим пальцем по костяшкам моих пальцев, очень легко, взад и вперёд, взад и вперёд. — Возможно, там было темно. Но в темноте может случиться много прекрасного. — Взад и вперёд. — Думаю, Персефона знала это, поедая зёрнышки граната.

Мне на это нечего было сказать. Я чувствовала, как вниз по моей шее ползёт волна жара, но я не стала отворачивать лица, моргать, краснеть и хихикать, как взволнованная девица, воспитанная в монастыре. Нас окутало молчание. Его большой палец погладил мои пальцы до самых кончиков.

— До следующего раза, — молвил он.

— Когда? — Это слово вырвалось у меня само собой.

— Кто знает? — Он чуть заметно улыбнулся. — Всё зависит от здоровья Папы.

— Вы хотите стать следующим Папой, — сказала я. — Не так ли?

— Нет. — Его большой палец погладил кончики моих пальцев легко-легко, едва касаясь. — Я хочу быть с вами. В темноте.

Он отступил назад, отпустив мою руку. Его одетая в алое фигура исчезла за дверью палаццо, прежде чем я поняла, что он опять что-то сунул мне в руки. То, за чем он посылал Лукрецию, а потом спрятал в рукаве.

На этот раз это было не ожерелье. Не рубины, не жемчуга, не туфельки из змеиной кожи с позолоченными пряжками, не ручные зеркальца, украшенные эмалью, не серебряные сетки для волос, те подарки, которые появлялись в мой комнате почти каждый день, обёрнутые алыми, как кардинальские одежды, лентами.

У меня в руке лежал гранат.

В то воскресенье мой кузен немало удивил меня, когда, взяв свою шляпу и плащ, вдруг поглядел мне в глаза.

— Э... — начал было он и замолчал. Потом прочистил горло. Сейчас мы были в кухне одни — большинство помощников повара и служанок отправились к мессе. Каменные плиты пола блестели, столы были отскоблены добела, сквозь маленькие оконца со свинцовыми рамами лились лучи солнца, и я с нетерпением ожидала нескольких минут тишины и покоя. Мне надо было сделать торт из летних персиков, и мне не терпелось испробовать свою новую идею для верхней корочки — что-то вроде спирали из воздушного слоёного теста. Но Марко всё не уходил, теребя в руках свою шапку и выглядя изрядно сконфуженным.

— Хм, — сказал он наконец. — Большое спасибо, Кармелина. За... то, как ты выручила меня вчера.

— Это я должна благодарить тебя, Марко. — Пожалуй, не будет вреда, если напомнить ему о великодушии, которое он проявил, дав мне здесь приют. Я посмотрела на персики, которые я сортировала для торта, отделяя спелые и хорошие от помятых. — Я рада, что могу тебе помочь.

Марко больше не пропадал за игорными столами так надолго, как в день свадьбы мадонны Джулии, но мне по-прежнему приходилось прикрывать его, когда приближался час ужина, а его всё ещё не было, чтобы начать приготовления. Вчера, когда он опять не вернулся, в дело вступила я, проследив за тем, чтобы для детей Борджиа поджарили на огне рёбрышки, проверив, как подмастерья кладут начинку в пирожные, приправив салаты, прежде чем служанки подали их наверх, и понаблюдав за разливанием вина по графинам. Марко возвратился в кухню, красный от смущения, когда рёбрышки принесли обратно из столовой в виде груды обглоданных костей.

— Я просто не мог уйти, — упрямо сказал он, как будто я с ним спорила. Я помнила, как он эти же слова этим же тоном говорил моему отцу. — Мне только-только начало везти — ещё одна партия, и я бы всё отыграл!

— Да, Марко, — молвила я, глядя в миску с персиками. Будучи шеф-поваром кузины кардинала и его любимых незаконных детей, Марко зарабатывал двадцать пять дукатов в год — и сколько из этого уходило на кости, карты, травлю быков и ставки на то, когда умрёт нынешний Папа и кто будет следующим Папой. Однажды я видела, как Марко поставил свой недельный заработок на то, что один таракан переползёт комнату быстрее, чем другой.

— Я больше не буду играть, — с убеждением в голосе сказал Марко. Он не раз говорил это и моему отцу. И всё равно, по меньшей мере, дважды в неделю у него находился какой-нибудь предлог, чтобы ускользнуть прочь на несколько часов между полуднем и временем приготовления вечерней трапезы, причём на его красивых щеках рдел румянец возбуждения, а глаза лихорадочно блестели. — Я не забуду, как ты прикрыла меня, Кармелина. Ты моя спасительница, милая кузина.

Он протянул руку и в знак благодарности легонько ущипнул меня за подбородок. В его глазах светилась нежность, что меня удивило — обычно он смотрел на меня с раздражением, как будто всё ещё не мог до конца поверить, как это я добыла себе место в его кухне.

— Я, правда, благодарен тебе, Кармелина, — сказал он, и в его голосе не было ни капли неприязни. — Пусть я порой на тебя кричу, и ты знаешь, я не одобряю того, что ты сделала, совсем не одобряю. Но я рад, что ты теперь здесь, со мной.

— Спасибо, Марко. — Я была тронута. Он всё-таки приходился мне кузеном, хотя и дальним — последним родственником, который у меня остался. И мне было значительно легче теперь, когда он больше не испытывал ко мне неприязни. — Но тебе не надо извиняться передо мною за то, что ты иногда на меня кричишь. Ты же знаешь, все повара кричат.

— Видит Бог, твой отец всегда кричал, — вспомнил Марко. — А если я, по его мнению, двигался недостаточно проворно, он бил меня по голове поварёшкой. А теперь я так же бью Пьеро и других подмастерьев.

— Уволь Пьеро, — посоветовала я, отбросив в сторону персик с подгнившим боком. — Этот парень — наглец, и к тому же у него совершенно не получается выпечка.

— Я терпеть не могу выгонять тех, кто на меня работает. Уволь его ты, когда он вернётся с мессы.

— С удовольствием. — Это наверняка подымет моё реноме среди подмастерьев.

Марко прислонился к дверному косяку, перебросив плащ через руку.

— Жаль, что ты не родилась мальчиком, милая кузина. Из тебя вышел бы лучший повар, чем из меня.

— Из меня и так вышел лучший повар, — заметила я. — Помнишь, когда тебе было шестнадцать и ты запорол то рагу из говяжьей вырезки, потому что был занят выяснением того, у какой лошади какие шансы на тех скачках в Палио? Как ты думаешь, кто спас то рагу? Кто добавлял в него изюм и розовый уксус и греческое вино, покуда оно не стало съедобным, и собственноручно снял его с огня, когда отец смотрел в другую сторону? Я, вот кто, а мне тогда было не больше двенадцати лет.

— Так это была ты? — Марко присвистнул. — Тогда я твой должник. Ты спасла шкуру на моей спине. А ты разве не пойдёшь к мессе?

— Ни одна церковь меня не примет. — Только не с теми грехами, которые отягощали мою душу. Нынче утром я извлекла руку святой Марфы из кошеля, который обычно носила под верхней юбкой, и помолилась перед нею. Наверное, этого достаточно. К тому же у меня действительно руки чесались попробовать испечь эту новую корочку для торта с персиками. Интересно, получится ли у меня раскатать тесто спиралью, не сделав его при этом более жёстким?

— Тогда можешь проследить за служанками, когда они вернуться с мессы? Дело в том, что я хочу посетить один храм в Борго.

Стало быть, он хочет сходить в Борго на какую-то игру в примьеру, а может быть, на петушиные бои.

— Насладись своим походом в храм, — сказала, лишь слегка приподняв брови, и Марко улыбнулся мне мальчишеской улыбкой и ушёл, охваченный надеждой. Сегодня, сегодня, ему наконец повезёт. А если не сегодня, то наверняка завтра.