— С такими волосами вы либо повар, либо монахиня, либо недавно тяжело болели, — продолжал карлик, пока я передавала сковородку своей хозяйке. — Или же вам нравится во время карнавала переодеваться мужчиной. О венецианских женщинах говорят такое...

Мне стало не по себе. Он это почувствовал, клянусь, что почувствовал, потому что у него был такой вид, будто он пытается прочесть мои мысли. Или мои секреты.

— Когда я уехала из Венеции, мне пришлось путешествовать одной, — сказала я наконец, переводя глаза на сковородку Джулии. Она бросила на неё слишком много оладий, и они дымились, как не должны бы. — И я решила, что будет безопаснее путешествовать, переодевшись мужчиной. Помешайте их, мадонна Джулия...

— Ну, разумеется, — молвил карлик и отклонился назад вместе со стулом, так что тот встал на две ножки. Он был почти красив, несмотря на низкий рост и чересчур большую голову. Его зеленовато-карие глаза резко контрастировали с чёрными волосами, его черты, несмотря на слишком выпуклый лоб, были правильными и чёткими. Но он сидел за моим столом, вертя нож в своих необычайно гибких пальцах, и моя тревога переросла в страх. Он мне не нравился. Мне не нравилось его лицо, не нравилось, как он поигрывает своим ножом, не нравилось, как он буравит меня своим любопытным взглядом, как будто я — какое-то отклонение от нормы, которое ему хотелось разгадать. Спаси меня, святая Марфа, я не могла позволить ему разгадать мою тайну, не могла позволить проявить любопытство.

— Я сожгла оладьи, — уныло сказала Джулия, так и не заметив, как карлик смотрел на меня, а я — на него. Она показала на маленькие обгорелые комочки на сковородке. — Может быть, мы сможем соскрести почернелые кусочки... дайте мне поджарить ещё партию.

— Как-нибудь в другой раз, мадонна Джулия, — бодро ответила я, решив, что не дам ей спалить кухню. Интересно, как это она умудрилась сжечь эти комочки теста и вместе с тем оставить их сырыми? — Разве вы не хотите сейчас представить мессера Леонелло мадонне Лукреции?

— Да, надо бы. Она сейчас наверху, вместе с Джоффре и их учителем, они переводят Гомера... — Джулия сняла передник и, по-дружески взяв под руку своего миниатюрного нового телохранителя, увела его прочь. Леонелло обернулся и посмотрел на меня через плечо лениво, как лев, в честь которого он был назван.

«Оставь меня в покое! — чуть не крикнула я. — Просто оставь меня в покое!»

Но вряд ли этот странный и опасный маленький человечек просто оставит меня в покое.

— Я его вижу, вижу! — Голос малышки Лукреции сорвался на визг, и она замахала мне рукой. — Белый дым!

— Где? — Я поднялась так быстро, что уронила на пол своё вышивание, и бросилась к краю балкона, где Лукреция так далеко высунулась наружу, что я торопливо схватила её за рукав ночной сорочки.

— Там, над площадью Святого Петра...

— Белый дым? — Мадонна Адриана привстала из-за стола, где она без особого желания играла в шахматы с маленьким Джоффре, но всех нас прервал скучающий голос: — Это облако. Я обернулась к своему новому телохранителю.

— Откуда вы знаете, если зарылись носом в книгу?

— Оттуда, что, даже если Папу уже выбрали, они не стали бы пускать белый дым до рассвета. — Леонелло перевернул страницу в книге, которую он без разрешения позаимствовал из библиотеки мадонны Адрианы. — Невозможно увидеть белый дым, пока не рассветёт, так какой же смысл зажигать огонь до того, как толпа на площади сможет что-либо увидеть?

— Перестаньте говорить умные вещи, — сказала ему я и снова плюхнулась в своё кресло. Лукреция шумно выдохнула и снова уселась, не отрывая глаза от подзорной трубы. Мадонна Адриана вернулась к своей игре в шахматы, а малыш Джоффре широко зевнул. Небо всё ещё было совершенно чёрным, но из-за душной жары летней ночи и напряжения последней недели никто из нас не смог заснуть. Я встала с постели первой и, накинув поверх ночной сорочки светло-зелёный шёлковый халат, тихонько поднялась на лоджию на самом верхнем этаже палаццо. Но вскоре следом за мною на лоджию прокралась Лукреция (её волосы всё ещё были заплетены в косу для сна), таща за собою сонного малыша Джоффре, а за нею спустя малое время последовала и мадонна Адриана в своей пышной ночной рубашке.

— Вам, детям, следовало бы быть в постели, — пожурила она Лукрецию и Джоффре, но в скором времени она уже приказывала принести свечи, вино и тарелки, полные жареных каштанов, чтобы мы могли коротать ночь в комфорте, глядя на площадь Святого Петра. Когда принесли поднос с жареными каштанами и сладостями, я поморщилась, подумав о бедной Кармелине, нашем поваре, которую подняли с постели, просто для того чтобы накормить нас, но, возможно, она тоже не спала. Все последние шесть дней, пока конклав из двадцати трёх кардиналов был заперт в Сикстинской капелле, слуги не меньше меня были склонны при всяком удобном случае высовываться из ближайшего окна в поисках облачка белого дыма. Три дня подряд дым был чёрным, и каждый раз раздавался хор разочарованных криков при этом знаке, что бюллетени для голосования были сожжены, что значило: большинства всё ещё нет. Когда появится белый дым, это будет означать, что у нас наконец есть новый Папа.

Я всё больше беспокоилась: кто же будет этим Папой.

— Шесть дней! — раздражённо воскликнула я. — Это обычно для конклава? — После прошлых выборов Папы минуло восемь лет, и, если честно, я ничего о них не помнила? Что такое для восьмилетней девочки был Папа? По мне, все Папы выглядели одинаково — они были старые, неизменно толстые и носили широкие белые шитые золотом одежды. Я видела, как Папа Иннокентий VIII впервые появился перед народом и всё время, пока он нас благословлял, я только и делала, что любовалась красотой вышивки на его ризах.

— Прошлый конклав продлился всего четыре дня. — Мой маленький телохранитель перевернул ещё одну страницу в своей книге. — И, разумеется, был один, который продолжался два года, но тогда было решено, что кардиналы слишком засиделись. В конце концов их заперли, разобрали над комнатой для голосования крышу и сказали им, что они будут сидеть под открытым небом, пока не изберут Папу. Несколько проливных дождей прекрасно помогли им сконцентрироваться.

Я никогда не могла определить, когда Леонелло шутит. Его монотонная культурная речь всегда звучала одинаково, что бы он ни говорил. Только блеск в его глубоко посаженных зеленовато-карих глазах свидетельствовал, что в душе он смеётся. После шести дней в его обществе я должна была признать, что в основном он смеётся надо мной, но мне мой новый телохранитель так нравился, что мне было всё равно. Сейчас он сидел, положив ноги на маленький столик, и его короткие пальцы перелистывали страницы томика стихов, который он читал при свете свечей в подсвечнике. Кто-то нашёл для него чистую рубашку и камзол с чужого плеча с быком Борджиа, и то и другое спешно перешитое, но сапоги у него остались те же, поношенные и исцарапанные.

— Этому конклаву лучше не заседать два года. — Я подняла с пола лоджии своё вышивание, но вышивать не могла, потому что слишком нервничала. — Долго я это не выдержу.

Леонелло посмотрел на меня поверх края своей книги.

— Вы хотите, чтобы кардинал Борджиа победил?

— Разве мы все не хотим одного и того же? — с беззаботным видом спросила я. Мадонна Адриана этого хотела; она никак не могла сосредоточиться на своей шахматной партии, потому что всё время поглядывала в сторону площади Святого Петра. Лукреция и её брат конечно же тоже этого хотели — они только и делали, что перешёптывались о том, как их отец скоро станет Папой. Даже сейчас Лукреция снова перегнулась через балюстраду лоджии, всматриваясь в ночное небо через свою подзорную трубу.

— Я сомневаюсь, что вы хотите, чтобы он победил, — сказал карлик. — Ведь у пап не бывает любовниц, не так ли?

— У них могут быть дети! — Я вздёрнула подбородок. — У Папы Иннокентия их было шестнадцать!