— О, грехи юности — это одно дело. Молодому человеку простительно иметь любовницу или даже двух, когда он только начинает свой путь наверх. И когда он забирается выше, становится, скажем, кардиналом, он может безнаказанно держать такой вот сераль. — Леонелло обвёл рукою нас, женщин и детей. — Но поселить подобный сераль в Ватикане...
Родриго меня не бросит. Только не после тех часов, которые мы провели в его пустом палаццо на черно-белой кушетке... и на полу рядом с нею... и в нагретой летним солнцем траве в саду, где пчёлы, пьяно кувыркаясь в полёте, летали между иссушенными жарой растрёпанными розами... Не после того, как он, накрутив на руку мои волосы, шептал мне по-испански, какая я красивая. Как он умел заставить меня чувствовать себя красивой, когда его неторопливые руки ласкали мои обнажённые плечи или медленно гладили нежную кожу на внутренней стороне моего локтя.
Но я его больше не видела с того дня, когда он посадил меня на мою новую лошадь, поцеловал мне руку и отослал обратно в палаццо Монтеджордано. Всего лишь несколькими днями позже умер Папа, и мой кардинал исчез в Ватикане, сначала для похорон Папы, а потом — для избрания нового Папы на конклаве. Единственной весточкой была короткая записка:
«Не выходи из палаццо, пока не закончится голосование, — написал он в спешке, когда было не до нежностей. — На улицах опасно, а я не хочу, чтобы ты или дети пострадали. Я пришлю телохранителя».
Он думал обо мне — и он прислал телохранителя. Разве это не значит, что он меня не бросит, даже если станет Папой?
«Что ты вообще знаешь о мужчинах? — сказал жестокий голосок в моём мозгу. — Последним мужчиной, на которого ты сделала ставку, поставив своё будущее, продал тебя ради карьеры. Кто сказал, что Родриго поступит иначе?» В конце концов, папский престол — это самый большой приз в христианском мире. Наверняка он стоит одной обычной золотоволосой девушки.
Может быть, в конце концов у меня только и останется что Орсино. Орсино с его неловкими руками, косящими глазами и тонким, слабым голосом... Только теперь все в Риме будут знать, что сначала я отдалась человеку, который стал Папой.
— Это правда, sorellina? — заорал на меня вчера днём Сандро. У меня была слабая надежда, что, когда он вернётся в Рим, до него не дойдут сплетни о его младшей сестре, но эта надежда тихо угасла в моей груди в тот самый момент, когда я увидела, как Сандро врывается в сад палаццо Монтеджордано, где я сидела, подставляя солнцу свои волосы. — Кардинал Борджиа? Он тебя изнасиловал, да? Ты бы никогда сама не сдалась этому старому мерзавцу. Если он тебя изнасиловал, я отрублю ему голову и закопаю её в горшке с базиликом, как Изабелла поступила с Лоренцо...[58]
— Сандро, перестань кричать. Сейчас не время устраивать драму. — Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и начала было своё заранее заготовленное объяснение, но мой брат продолжал метаться по саду, бросая на меня гневные взгляды и ругаясь: — Никогда бы не подумал, что ты будешь такой дурой, что нарушишь свои брачные обеты! И с кем — с человеком, у которого любовниц было больше, чем у Зевса![59]
— Какие брачные обеты? — с горечью сказала я и рассказала о роли Орсино во всей этой истории, после чего гнев моего брата обрушился (в основном) на него и Родриго. — Этому испанскому развратнику повезло, что он сейчас заперт в Сикстинской капелле, — мрачно сказал мой брат на прощание. — Не то я проследил бы за ним и оскопил, как Абеляра[60]. А этому бесхребетному мозгляку, твоему мужу, я воздам вдвойне.
— Ты ничего подобного не сделаешь, и ты сам это знаешь! Орсини и Борджиа — могущественные семьи.
— Если они тайно сговорились, чтобы обесчестить мою сестру, они мне заплатят.
Единственное, что я могла сделать, это сглотнуть и пробормотать молитву о том, чтобы с Сандро ничего не случилось. Когда в песнях мужчины обнажают кинжалы из-за чести женщины, это звучит красиво, но сейчас, в реальной жизни, я леденела от страха, представляя себе, как мой старший брат лежит мёртвый на улице за то, что затеял вражду с одним из самых могущественных кардиналов в Риме.
Но в любом случае рапирам и кинжалам придётся подождать, пока в конклаве не закончится голосование. «Всё сводится к этому проклятому голосованию», — подумала я и взяла ещё жареных каштанов. Я всегда ем, когда огорчена.
Леонелло всё ещё смотрел на меня, приподняв одну бровь, и вид у него был такой, словно он читал мои мысли так же ясно, как слова в своей книжке.
— Перестаньте читать мои мысли, — сказала ему я.
— Все карлики умеют читать мысли. Разве вы этого не знали, мадонна Джулия?
Я бросила в него последний жареный каштан.
— Dio. — Он ловко его поймал. — Вы ведёте себя как ребёнок. Наложнице того, кто, возможно, скоро станет Папой, следует вести себя более серьёзно, как подобает высокому положению её любовника, если не её собственному.
От такой грубости мадонна Адриана возмущённо цокнула языком, но я уже к ней привыкла. В первый день, проведённый Леонелло в моём обществе, я играла на лютне, пытаясь разучить новую песню. Леонелло слушал меня где-то час, пытаясь читать, но в конце концов отложил свою книгу и большими пальцами заткнул уши.
— Когда вы играете, мне кажется, что кто-то душит кошку, — откровенно сказал он. — Но должен признать, что, когда вы увлечены бренчанием на лютне, вы кажетесь ещё более привлекательной.
Я хихикнула и перестала перебирать струны.
— Я играю ужасно, да?
— Даже Торквемада[61] осудил бы муки, которым вы подвергаете этот несчастный инструмент, — сказал мне Леонелло и за это сразу мне понравился. Последние шесть дней я провела в его обществе, и после надоевшего раболепия слуг его едкие комментарии освежали меня, как глоток кислой лимонной воды в жаркий день.
— Вы полагаете, что его высокопреосвященство бросит меня? — тихо спросила я своего телохранителя, вертя в руках вышивание.
— Я бы не бросил. — Леонелло уже снова смотрел в свою книгу. — Однако мне никто не предлагает стать Папой.
От этих слов я поморщилась, потом, поранив большой палец иглой для вышивания, выругалась.
— О Господи, я сдаюсь. Лукреция, поди сюда. — Я отбросила своё вышивание прочь. — Давай, я причешу тебе волосы, а то твоя коса уже начала расплетаться.
Она свернулась калачиком на стоящей передо мною табуретке.
— Может быть, Леонелло для нас пожонглирует?
Он продолжал читать.
— Нет.
— Не все карлики умеют жонглировать, — сказала я ей, расплетая её косу. — Как не у всех кардиналов есть красивые белокурые дочери.
— Нет, не у всех, а только у самых лучших. — Она слегка подпрыгнула на своей табуретке. — Ох, хоть бы Чезаре и Хуан пришли и рассказали нам, что происходит! Чезаре всегда всё знает.
По правде говоря, я была рада, что старшие сыновья Родриго сейчас не путаются под ногами. Я наконец встретилась со старшим братом Хуана, после того как начался конклав. У Чезаре Борджиа были такие же золотисто-рыжие волосы, как у Хуана, но он был выше и хладнокровнее. Он быстро окинул меня взглядом и тут же выкинул меня из головы. «Просто ещё одна шлюха моего отца», — явно подумал он, а потом они с Хуаном куда-то исчезли, чтобы исполнить какое-то таинственное поручение Родриго. Не прошло и дня со смерти Папы, как Хуан начал хвастаться, что собирается оказывать своему отцу какие-то важные услуги во время конклава, но Чезаре тут же велел ему попридержать язык и утащил его из дома явно для какого-то противозаконного дела.
Ночь казалась бесконечной. Я сидела, расчёсывая своим серебряным гребнем непослушные кудри Лукреции. Адриана задремала в своём кресле, а Джоффре крепко заснул, положив голову на шахматную доску. Леонелло осмотрел расстановку шахмат вокруг головы малыша, подвинул одну или две фигуры.
