— Убейте меня, — попросил я. — Пожалуйста, убейте меня немедля, до того как вы начнёте снова говорить о нарядах!

Но никто не прислушивается к просьбам карлика.

— Куда мы идём, синьорина?

— На рыбный рынок. Поторапливайся, Бартоломео! — Я ускорила шаги, запахиваясь в плащ, а мой подмастерье перешёл на бег. Вокруг навстречу серому рассвету просыпался Пезаро. Рим в это час бы уже полон народу: ремесленники торопились бы к своим мастерским, пьяницы тащились бы домой после ночных попоек, нищие занимали бы самые выгодные углы.

— Зачем мы идём на рыбный рынок, синьорина? — Бартоломео покорно нёс огромную корзину, которую я сунула ему в руки, когда мы покидали палаццо. — Ведь дворецкий сказал, что закажет принести свежего осётра прямо к дверям кухни...

— Это значит, что дворецкий получает взятки от торговца, который торгует осетриной. Нет уж, спасибо, я лучше сама посмотрю, что есть на рынке. Мадонна Лукреция привыкла есть всё самое лучшее, и я приложу все усилия, чтобы она так же хорошо питалась и в своём новом доме. Молодая жена должна быть сыта и довольна, пока она учится управлять домом и слугами своего мужа. Пожалуй, сегодня на завтрак у нас будут жаренные на вертеле голуби с соусом из ежевики и румяная плоская римская пицца, чтобы напомнить ей о доме.

— Нынче будет погожий денёк, синьорина, — несмело заметил Бартоломео. Ему было уже пятнадцать, и с тех пор, как я впервые бросила ему передник ученика, он вырос на целую ладонь. У него по-прежнему была молочно-белая кожа, и веснушки выделялись на его лице и шее, точно рассыпанная корица, но его руки стали жилистыми и мускулистыми от долгих часов, когда он взбивал яичные белки и таскал огромные куски говяжьей грудинки. С тех самых пор, как бедняжка Элеонора, торговка фруктами, погибла такой страшной смертью на своём рынке, я всегда ходила на рынок в сопровождении высокого сильного подмастерья. — Похоже, утро будет солнечным.

— А по-моему, наоборот, туманным. — Мы только что миновали центральную площадь, где, прислонившись к стенам зданий, спали несколько нищих и пьянчужек. Площадь была более чем втрое меньше площади Навона в Риме, но жителю Рима всё в Пезаро казалось маленьким. — Я заметила, как лицо мадонны Лукреции немного омрачилось, когда она увидела свой новый дом. «О! — воскликнула она. — Здесь так...» Конечно, девушке, привыкшей к величию Вечного города, к его шуму, пышности и красотам, Пезаро мог показаться немного провинциальным. А тут ещё летний ливень, под которым мы прибыли; от него локоны в замысловатой причёске мадонны Лукреции развились, а знамёна, которые вынесли ей навстречу, намокли. Но прошло несколько дней, небеса прояснились, и мадонна Джулия принялась расхваливать красоты Пезаро: голубой залив, извилистое устье реки, тяжеловесный романский собор с алтарём, посвящённым какому-то угрюмому усатому святому, графский дворец. «Посмотрим, каков здешний рыбный рынок», — подумала я и ещё быстрее зашагала через площадь.

— Говорят, скоро к нам вторгнутся французы, — сказал Бартоломео и перекрестился. — Так я слышал от солдат синьора Сфорца, а к ним новости приходят прямо из Милана.

— Хм. — Французы и их вторжение волновали меня куда меньше, чем мои новые кухни. Снаружи графский дворец с его фонтанами, аркадами и вырезанными на камне гербами казался великолепным, но кухни его были просто ужасны. Подмастерья бились лбами о низкие потолочные балки, тщась как-то разместить в них все котлы, вертела и половники, которые мы привезли из Рима, а я не представляла, как буду делать взбитые сливки без настоящей холодной кухни, где бы сливки не сворачивались. Однако мадонна Джулия настояла на том, чтобы взять нас с собою в Пезаро, и, стало быть, надо будет как-то обходиться, покуда мы не выберемся из этой глуши и не вернёмся в Рим. Пусть нравы там и растленные, но зато в кухнях достаточно места для моих поварёшек.

Я впервые играла роль maestra di cucina — по правде говоря, я думала, что буду чувствовать себя более важной. Возможно, так бы оно и было, если бы под моим началом были кухни с канализацией. Но как бы то ни было, на этих кухнях распоряжалась одна я: Адриана да Мила не сочла нужным брать с собой в Пезаро сразу двух поваров, а мадонна Джулия настояла, чтобы поехала я, так что Марко остался в палаццо Санта-Мария, в то время как я отправилась с дамами в Пезаро.

— Не понимаю, почему они не берут меня, — недовольно сказал мой кузен, узнав, что еду я. — Мои пироги и пирожные ничуть не хуже твоих, кузиночка.

— Ты же знаешь, я об этом не просила, — заметила я. — Зато теперь ты сможешь всё лето играть в кости и никто не будет тебя за это пилить.

— Это верно, — согласился он и настолько смягчился, что в ночь перед отъездом постучал в дверь моей комнаты, чтобы на прощание покувыркаться в постели. — Мне тебя будет недоставать, — прошептал он, скатившись с меня, перед тем как заснуть.

— Ты просто слишком ленив, чтобы найти себе другую партнёршу для любовных утех, — язвительно сказала я. Нет, он, конечно, мог найти себе другую, он был достаточно красив, но где найти такую, которая не заговорит о браке? Марко не мог на мне жениться, и мы оба это знали, так что как партнёрша для любовных утех я была очень удобна.

— Как вы думаете, синьорина, французы нападут? — спросил Бартоломео. — Они жуть какие жестокие, эти французы, — они насаживают младенцев на пики, оскверняют церкви и посыпают поля солью...

— Соль, — пробормотала я себе под нос. Мы обогнули стоящую на площади виселицу, на которой на прошлой неделе повесили местного разбойника. Его скелет всё ещё раскачивался в петле, теперь уже почти дочиста обклёванный, хотя сидящая на его бедренной кости ворона всё-таки нашла, что поклевать. После похода на рыбный рынок надо будет найти хорошего солёного сыра и ещё — круг пармезана. Я не могла жить без пармезана. Вероятно, моя бессмертная душа погибла — ведь я подобно французам осквернила Церковь. Моя нравственность находилась в состоянии самом плачевном после всех плотских утех с Марко. Не говоря уже о том очень странном тёмном часе, который я провела с Чезаре Борджиа... за одно это мне, пожалуй, предстояло гореть в адском пламени лишнюю сотню лет. Но я скорее проживу без души и без нравственности, чем без сыра пармезан.

Старший сын Папы больше ко мне не приходил, впрочем, я его и не ожидала. Я, в конце концов, была просто служанкой. Он не потрудился узнать даже моего имени, а кончив, спокойно кивнул и оставил меня с синяками в странных местах. Мне совершенно не хотелось сойтись с ним опять, каким бы красивым он ни был. Соитие с Чезаре Борджиа было совсем не похоже на дружеские объятия Марко. Оно больше походило на совокупление с ураганом — после него мне было и радостно и страшно, я была измотана и вся в синяках. Это было приключение, о котором вспоминаешь с улыбкой, но без особого желания его повторить.

Чезаре Борджиа — вот человек, лишённый всякой нравственности!

— Синьорина, — ворвался в мои мысли голос Бартоломео. — А что, если французы...

— Бартоломео, — перебила его я, — а что ты намерен делать, если французы всё-таки нападут?

— Ну-у...

— Ты не сделаешь ничего. Потому что ни тебя, ни меня это не касается. — С реки подул холодный ветер, и я ещё плотнее запахнулась в плащ. — Нападут так нападут, вот и все дела. Лично я надеюсь, что они со своей мерзкой кухней всё-таки останутся по ту сторону гор. Французские солдаты, насаживающие младенцев на пики, — это уже достаточное бедствие, а они ко всему прочему ещё и принесут с собой своё прогоркшее сливочное масло и пережаренное мясо, и тогда да поможет нам святая Марфа!