Но разве наш высокомерный мир не давит жуков — просто потому, что может? «Мне хотелось узнать, как это бывает, — сказал мне Чезаре за шахматной доской, рассказывая о своём первом убийстве. — Я сумел перерезать ему горло только с пятой попытки». Ему горло? Или ей горло? По горлу Анны полоснули четыре раза, прежде чем убить, и она была первой в целой череде убитых женщин... Когда она погибла, Чезаре был очень молод, но он неосторожно сказал мне: «Мне тогда было всего лишь шестнадцать».

Правда, он тогда же сказал: «Женщины не стоят тех усилий, которые тратятся на убийство». Может быть, он сказал это, исходя из собственного опыта?

Прошлой зимой я держал ушки на макушке, задавая вопросы, когда играл в примьеру со стражниками Борджиа, с папскими стражниками, с городскими блюстителями порядка. Я попытался втереться в доверие даже к Микелотто, но он только посмотрел на меня, точно слепой истукан. Женщин с перерезанным горлом и пригвождёнными к столу руками больше не находили — с прошлого октября... Когда я играл с Чезаре Борджиа в шахматы под сводами купальни в Витербо и на меня с пола смотрела его чёрная маска.

Услышав, как графиня Пезаро читает стихи, Кармелина подняла глаза от своих зашифрованных рецептов.

— Что это за стихи, которые всё повторяет мадонна Лукреция?

— Только не спрашивайте её, не то вам придётся выслушать целый сонет от начала до конца, — рассеянно сказал я. — Любовь превратила синьора Сфорца в поэта, который, по мнению его жены, может соперничать с самим Данте. Я мог бы написать стихи получше, даже если бы меня подвесили за большие пальцы рук.

— Стихи, — фыркнула Кармелина, перевернув ещё одну страницу книжицы рецептов. — Слава богу, никто не пишет стихов простым девушкам вроде меня.

— Как, неужели ваше сердце не трогает поэзия? — на мгновение отвлёкшись от своих мыслей, я сделал большие глаза.

— Меня бы куда больше тронуло, если бы мужчина приготовил мне ужин, — молвила она. — Никто никогда не готовит для поварихи.

Я задумчиво поглядел на неё. Я слышал, как гремят котелки в ящиках и мешках; кухонная утварь, потребная для любого путешествия, и Кармелина повернулась, чтобы заново завязать узел на ящике, который, по её мнению, не был затянут достаточно туго. Она хмурилась, и между её прямых бровей появилась знакомая морщинка, но мне показалось, что она не меньше моего довольна, что едет под открытым небом в незнакомые места.

— Можно я задам вам вопрос? — спросил я.

— Я приехала в Рим, чтобы работать, Леонелло. А не потому, что я ведьма, еврейка или изгнанная из Венеции куртизанка.

— Нет, я не об этом. — Я попробовал ей улыбнуться, но наша колючая кухарка только становилась более подозрительной, когда я пытался быть очаровательным. — Служанки в палаццо Санта-Мария — у них, насколько мне известно, были трудности с герцогом Гандии?

— Только не теперь, когда он уехал в Испанию. — Кармелина снова фыркнула. — Все служанки в палаццо целую неделю пели, как птички.

— Могу себе представить. — Когда речь шла о служанках, Хуан Борджиа рассматривал папский сераль практически как свой собственный гарем. Я некоторое время думал, что моим человеком в маске может быть он, ибо у него явно была склонность к женщинам низкого происхождения и к женщинам, которые его не хотели. Но похоть того, кто пригвождал женщин к столам, прежде чем перерезать им горло, была куда более тёмной и необычной, чем обыкновенное изнасилование, а сластолюбие Хуана Борджиа носило характер вполне заурядный. — А какие-нибудь трудности с Чезаре Борджиа были?

Она взглянула на меня с ещё большим недоверием.

— А почему вы спрашиваете?

— Да просто так. — Если Чезаре Борджиа действительно испытывал ту тёмную, страшную похоть, которая привела к смерти Анны, наверняка служанки Борджиа почувствовали, что что-то неладно. Он достаточно умён, чтобы убивать только далеко от дома, однако... — От Чезаре служанки бегут так же, как от Хуана?

— Нет. — Кармелина заколебалась. — Да.

— Так нет или да?

— Герцог Гандии, конечно, оболтус, но зато потом он может дать тебе монетку, если ты ему понравилась. И он всё делает быстро. Прачка Беатриче говорила, что у неё уходит больше времени на то, чтобы отжать мокрую рубашку.

Я невольно рассмеялся. Безусловно, это не тот стиль, что у моего ревностного, внимательного к деталям убийцы.

— А Чезаре?

— Он никогда не платит. И делает это совсем не быстро.

— А он груб? — Человеку, которому нравится кровь, может также нравиться ставить женщинам синяки, когда он настроен более благодушно.

Кармелина, не сознавая, что делает, потёрла рукою запястье.

— Откуда мне знать?

Я пристально на неё посмотрел.

— Вы, кажется, покраснели?

— Не говорите глупостей. — Она опять зарылась лицом в рецепты. Я оттолкнул её руки от лица. — Вы точно покраснели. Только не говорите мне, что вы покувыркались в сене с Чезаре, Signorina Сиоса.

— Зачем ему смотреть на повариху, когда к его услугам все самые дорогие куртизанки Рима?

— Почему вы уходите от ответа? — В ответ на её сердитый взгляд я ухмыльнулся. — Все высокородные мужи любят время от времени поблудить с женщиной низкого происхождения, и ваш кардинал Борджиа — не исключение. Так сказать, поваляться в грязи, получить удовольствие от быдла...

Я сказал это грубо, с непристойным жестом, и глаза Кармелины вспыхнули.

— Так вот вам что надо, мессер Леонелло? Вызнать все подробности? — Она с отвращением покачала головой. — Нет уж, избавьте меня от своих извращений.

— Я спрашиваю не просто так, — сказал я и почувствовал укол тревоги, который меня удивил. Я больше не ухмылялся. — Он сделал вам больно?

— Нет. — Она посмотрела мне прямо в глаза. — Он был ласков, как ягнёнок.

— Вы лжёте. — Я снова почувствовал охотничий азарт. — Что он с вами сделал? Ударил? Связал?

Она улыбнулась.

— Знаете, я, пожалуй, пройдусь. — Она надменно вздёрнула подбородок и, оставив поле битвы за мной, соскользнула с повозки и присоединилась к рыжему подмастерью, который шагал по дороге, пиная сквозь пыль небольшой камешек.

«Ласков, как ягнёнок, — подумал я и пнул сапогом доски повозки. — Лгунья». Я заметил, как она, не сознавая, что делает, потёрла рукой запястье. Что там было — кровоподтёк, который давно прошёл? Кровоподтёк, появившийся от того, что её руки были с силой прижаты к столу?

«Ну и что с того? — подумал я. — Даже если бы она сказала тебе, что Чезаре любит ставить своим партнёршам синяки, это ещё ничего не доказывает. Даже если ему нравится носить маску и в одиночку отправляться на поиски бог знает каких приключений — даже если он умеет убивать, а потом спокойно спать ночью — даже если бы он прямо тебе признался, что бы ты смог сделать? Он сын Папы; правосудию его не достать».

Но есть ли мне дело до того, свершится правосудие или нет? Мне просто хотелось знать; получить ответ на головоломку, что мучила меня всю зиму. Я хотел, чтобы мой человек в маске наконец снял её и показал мне своё лицо, повалив на шахматную доску своего побеждённого короля.

— Леонелло! — Джулия повернула назад свою серую кобылу и поехала рысью рядом с повозкой. — Леонелло, послушайте, что написал Лукреции граф ди Пезаро: «О, ты, прекрасная и яркая Весна...»

— Пожалуйста, не надо, — взмолился я, отрываясь от своих бесплодных размышлений. Dio, неудивительно, что меня так занимали мысли об убийствах — если бы не они, мне оставалось бы только слушать плохую поэзию.

— Катерина Гонзага хочет навестить нас в Пезаро, — сказала Джулии Лукреция, с мрачным видом склонившись к ней со своего бархатного седла. — По такому случаю надо будет непременно сшить новые платья. Я не желаю, чтобы меня кто-то затмевал в моём собственном доме — в моём новом доме, — а ты же знаешь, эта Катерина вечно корчит из себя королеву! Но готова поспорить, что её муж никогда не писал стихов ей...