— Опять эти французы! — Мадонна Джулия скорчила гримасу. — Вы полагаете, что они всё-таки нападут?

— Так думают люди, которые поумней меня.

— Нет никого умнее вас, Леонелло.

Обычно я бы с нею согласился, но я начинал думать, что в том, что касается ума, Чезаре Борджиа, пожалуй, даст мне несколько очков вперёд. Я обменялся с ним парой слов в день отъезда, когда он пришёл попрощаться с сестрой — он посадил её в карету с большой нежностью, поцеловав её в обе щеки и прошептав несколько слов по-каталонски, на языке, на котором между собой общались все Борджиа, — но потом он отвёл меня в сторонку. На нём были камзол и рейтузы, такие же чёрные, как мои, и идущие ему куда больше, чем его красные кардинальские одежды, и он дал своей тонзуре зарасти волосами.

— Хорошенько охраняйте мою сестру, — приказал он мне, туго наматывая на пальцы поводья своего коня. — И хохотушку моего отца. Он будет страшно по ним скучать, но зато теперь он сможет сосредоточиться на более важных делах.

— Это правда, ваше высокопреосвященство? — не удержавшись, спросил я. В Риме ходили всякие слухи, но раньше других все настоящие новости узнавала коллегия кардиналов. — То, что французы сосредотачивают на границе войска?

— Да, они собирают огромную армию. — Чезаре Борджиа сказал это так, словно это было не слишком важно. — Ими командует король Франции, он самый безобразный человек во всём христианском мире, но что-что, а войну он вести умеет. Говорят, он приведёт тридцать тысяч солдат, дабы подкрепить свою претензию на неаполитанский трон.

Я тихо присвистнул. Мы стояли немного в стороне от остальных, синьор Сфорца ездил взад и вперёд по заполненному людьми двору, распределяя своих солдат вокруг кареты с женщинами, а те выглядывали из окна, с нетерпением ожидая, когда они наконец тронутся в путь. Я слышал, как плачет малышка Лаура, а Джулия успокаивает её песней.

— А кто будет им противостоять?

— Папские войска, — молвил Чезаре Борджиа. — Всё, что имеются.

— А кто будет ими командовать, ваше преосвященство?

Я задал этот вопрос только из вежливости, и он на него не ответил. То есть ответил, но без слов — в его глазах вдруг зажёгся такой огонь, что я опешил. Это был не просто огонь, он был сродни всепожирающей похоти, сродни острому, волчьему голоду.

— Кто будет командовать войсками, которые выступят навстречу французам? — повторил я.

Чезаре Борджиа пожал плечами, теперь он снова был как обычно любезен и холоден. Его крупный вороной конь теребил губами рукав его камзола.

— Может, мне предложить в командующие вас, маленький человек-лев? То-то французы удивятся.

Я подумал, а не вообразил ли я себе, будто вижу в его глазах того когтистого зверя, имя которому — Честолюбие? Я бы никогда не подумал, что юноша, который к восемнадцати годам стал кардиналом и обладателем стольких бенефиций, пенсий и дворцов, что он едва ли смог бы их сосчитать, может стремиться к чему-то большему. Чего ещё можно пожелать в этом мире?

«Всегда есть что-то ещё, чего у тебя нет».

— Мне бы не понравилось командовать армией, ваше высокопреосвященство, — сказал я наконец. — Мне совершенно не улыбается сидеть сзади и приказывать, чтобы вместо меня врагов убивали другие. Если мне надо кого-то убить, я делаю это сам.

— Я тоже.

«И когда же вы в последний раз убивали? — подумал я. Этот вопрос мучил меня всю прошлую зиму, в Новый год и когда пришло весеннее тепло, всё время, прошедшее с того дня в Витербо, когда я играл в шахматы с человеком, который снял маску и оказался старшим сыном Папы. — Когда вы в последний раз видели, как в человеческих глазах угасает жизнь, ваше преосвященство? И не была ли это девушка из таверны, чьи раскинутые руки были пригвождены к столу?»

Если бы я, после того как убил дона Луиса и стражника Борджиа, продолжил свои поиски юноши в маске, с которым они отправились блудить... если бы я нашёл того юношу и сорвал с него маску... был бы это старший сын Папы? Как будто я мог задать этот вопрос или отомстить за убийство Анны, даже если бы знал на него ответ.

Но я всё равно хотел узнать ответ.

Джулия опять рассмеялась, и её смех отвлёк меня от мрачных мыслей.

— ...не так ли, Леонелло?

«Думаю, сын вашего любовника — убийца», — едва не сказал я.

— О чём вы меня спрашивали, мадонна Джулия?

— О новом сонете, который синьор Сфорца сочинил в честь Лукреции.

Лукреция явно была очень горда. Должно быть, она на своей маленькой испанской лошадке подъехала к кобыле Джулии, пока я стоял у стремени моей хозяйки, погруженный в свои полуеретические размышления насчёт любимого брата графини ди Пезаро.

— Он сравнил меня с весной, — молвила дочь Папы. — Это так романтично.

— Прошу извинить меня, мадонна, но я лучше сяду в какую-нибудь повозку, — поспешно сказал я. Тяжеловесные вирши синьора Сфорца уже слышали все обитатели палаццо, во всяком случае, те, кто не успел убежать, когда влюблённая графиня искала слушателей для последнего опуса своего мужа и господина. Я поискал глазами, куда бы сбежать, и заметил знакомую черноволосую особу, сидящую на проезжающей мимо повозке. — Мадонна Джулия, я, пожалуй, поеду с кухонной утварью. Лучше сковородки, чем стихи.

Signorina Cuoca негостеприимно фыркнула, когда один из стражников синьора Сфорца поднял меня и усадил на повозку рядом с ней.

— Поезжайте на какой-нибудь другой повозке, мессер Леонелло. Там, где вам будут рады.

— Что? И упустить возможность вас позлить? — Повозка снова тронулась с места, и я положил ноги на ящик рядом с ней. — Ни за что. А это что такое? — Она демонстративно уткнулась в какие-то исписанные листки. — Ага, шифр.

Может быть, это колдовство? Так вот почему вы бежали из Венеции! Оклеветанная ревнивым любовником, вы были обвинены в том, что вы ведьма, сбежали, подкупив тюремщика, и решили, что лучше всего затеряться в Вечном городе!

— Для вашего сведения, — спокойно сказала она, — это всего лишь кулинарные рецепты.

— А, те самые знаменитые украденные рецепты. Жаль, теория об обвинении в колдовстве мне понравилась. Но не бойтесь, у меня их ещё много. Может быть, вы еврейка, сбежавшая из Испании, чтобы спастись от инквизиции?

Я продолжал болтать; она старалась меня игнорировать, однако её челюсти сжались, а пальцы одной руки забарабанили по бедру. Мы проезжали мимо придорожной таверны; при виде знамён Сфорца мужчины, пившие вино, торопливо встали. Один или двое упали на колени, остальные пьяно моргали. Две подавальщицы принялись приседать в реверансах, стрекоча между собой, как скворцы, и впитывая каждую деталь платья Лукреции, волос Джулии, изысканно украшенной кареты с её одинаковыми сицилийскими лошадьми и гербом Сфорца. Не скажу, что эти девушки были так уж пригожи, но все девушки кажутся привлекательными, если выпьешь достаточно вина. Как Анна, чья ямочка казалась тем милей, чем больше ты пил. Странно, что я лишь с трудом мог вспомнить лицо Анны, хотя она постоянно присутствовала в моих мыслях.

Впереди меня Джулия и Лукреция съехали с дороги на траву, чтобы не попасть под облако пыли, поднятой лошадьми, запряжёнными в повозки. Они всё ещё обсуждали несчастный сонет графа Пезаро.

— «Привет тебе, привет, Весны прекрасная богиня...»

«Ты сходишь с ума, карлик», — иногда говорил себе я. Потому что у меня не было никаких причин, никаких абсолютно, думать, что мой человек в маске и старший сын Папы — одно и то же лицо. Мой убийца был каким-то образом связан с семьёй или слугами Борджиа; это явствовало из того, что и дон Луис, и стражник в ливрее Борджиа оба служили Адриане да Мила. Но у Борджиа были сотни слуг: повара, помощники повара, дворецкие, помощники дворецкого, пажи, стражники... и любой из них, любой был более вероятным подозреваемым, чем надменный молодой кардинал, стоящий столь высоко над такими, как Анна, что они для него были как жуки под ногами.