Он мгновение смотрел на меня, потом пожал плечами.

— Я убил разбойника. Он хотел отобрать мой кошелёк.

— И вы тоже убили его ножом?

— Да, но сделал это неуклюже. — В полутьме снова блеснули его зубы. — Я сумел перерезать ему горло только с четвёртой попытки. Но мне было тогда всего лишь шестнадцать.

— Вы были очень молоды.

— Мы, Борджиа, быстро взрослеем и стареем. — Он пошёл ферзём. — У нас нет иного выбора. Мы все умираем молодыми.

— Но ваш отец не умер молодым и не постарел. — Из-за закрытых на щеколду дверей, словно в подтверждение моих слов, вновь раздался раскатистый хохот, сопровождаемый грудным журчащим смехом Джулии. Судя по его мощному хохоту, Родриго Борджиа был не только жив, но и полон сил.

— Он исключение из семейного правила, — сказал Чезаре. — Мой старший брат Педро Луис умер молодым. И одна из моих единокровных сестёр в Испании — тоже. — Он сказал это так, словно их печальная участь нисколько его не волновала. — Полагаю, следующим буду я.

— Быть может, вам следовало позволить тому разбойнику вас убить.

— Я надеюсь умереть более достойно.

— Мы все надеемся умереть достойно. — Я погладил ферзя, но пошёл слоном. — Скажите, почему вы убили того разбойника? Ведь вы наверняка могли его просто прогнать.

— Он меня разозлил. К тому же мне хотелось узнать, как это бывает.

— Убивать?

— Да. Я тогда подумал, что большинству из нас рано или поздно приходится кого-нибудь убить. Так почему бы не сделать это прямо сейчас?

Он взял одну из моих пешек...

Я взял его коня.

— А вы помните его лицо?

— Нет. А вы помните лицо того, кого вы убили в бане?

— Я никогда не запоминал лица мужчин, которых я убивал. — Это правда. Я длинно присвистнул, словно предавшись воспоминаниям, и постучал по короне ферзя. — Кого я помню, так это женщину. — Неправда.

— Женщину?

— Шлюху, — солгал я, запинаясь, словно мне было не по себе от дурных воспоминаниям. После того как мы переспали, она попыталась меня ограбить. Карлика все пытаются ограбить. Я начал с нею бороться, и она достала нож. Я вырвал его у неё... — Я пожал плечами. — Женщины умирают не так, как мужчины.

— В самом деле? — Чёрная ладья съела моего коня.

Я понятия не имел, так ли это на самом деле, и отнюдь не желал проверить эту теорию на практике.

— В самом деле, — с горьким смешком солгал я. — Эта сучка заслужила смерть, но я всё равно до сих пор помню её лицо. А вы когда-нибудь убивали женщину?

В сводчатой комнате этот вопрос упал, словно упавшая в лужу капля, от которой пошли круги.

— Нет, — весело сказал Чезаре Борджиа, двигая своего короля. — Женщины не стоят тех усилий, которые тратятся на убийство.

— Некоторые могут с вами не согласиться. А вы нашли того, кто распял этих шлюх на столах?

— Пока толпа из-за них не волнуется и народ не судачит о том, что кто-то приносит жертвы Сатане, не всё ли равно, найдём мы его или нет? В конце концов, это всего лишь шлюхи.

— Конечно, — согласился я. — А сколько всего их было?

— Думаю, две.

Насколько я смог выяснить, тихо и дотошно расспросив стражников семейства Борджиа, ленивых, праздных городских блюстителей порядка и хозяев таверн, в которых нашли тела, всего женщин было четыре. Четвёртой была девушка, которая погибла недавно... третьей — знакомая Кармелины, торговка фруктами Элеонора, — она погибла незадолго до свадьбы Лукреции Борджиа... второй — девушка, убитая через несколько лет после Анны, о которой до своих расспросов я даже не знал.

— Да, всего лишь шлюхи, — повторил за ним я. — Так не всё ли равно?

Чёрные глаза Чезаре Борджиа встретились с моими над шахматной доской. Я ласково улыбнулся.

— Вы сейчас были невнимательны, маленький человек-лев, — молвил он и взмахнул над доскою своей красивой рукой. — Думаю, мне до победы осталось всего шесть ходов.

— Это точно. — Я движением пальца повалил своего короля. — Ещё партию, ваше высокопреосвященство? И вы, возможно, расскажете мне о новостях от французского и испанского послов...

Мы спокойно вели лёгкую беседу, пока я заново расставлял на доске фигуры и пока мы играли. Угрозы из Франции; их король грозил вторжением, настаивая на своих претензиях на Неаполь.

— А из Испании пришли ещё более серьёзные новости — Хуан явился в Барселону и уже ухитрился всех там оскорбить. Ходит по улицам, распутничая, дерясь и убивая бродячих собак. Думаю, наш святой отец скоро напишет Хуану гневное письмо.

— Наверняка.

Вторую партию я выиграл. Чезаре Борджиа встал и потянулся, точно большой кот.

— Вы хорошо играете в шахматы, мессер Леонелло. Вы играете, как играл бы древний римлянин — окружаете фигуры вашего противника и проводите молниеносные атаки из арьергарда.

— А вы, ваше высокопреосвященство, играете как испанец. Никогда не отступаете, никогда.

Он улыбнулся. Я тоже улыбнулся.

— Похоже, La Bella до самого вечера не выпустит моего отца из своих коготков, — заметил он. — Как она ещё его не уморила?

Не говоря больше ни слова, кардинал Борджиа вышел вон. На руке его болталась чёрная полумаска.

Я взял с шахматной доски вырезанного из чёрного дерева слона, поставил его на ладонь. И с нарастающим охотничьим азартом, который я впервые почувствовал, когда гнался за убийцами Анны, подумал: а не нашёл ли я третьего душегуба.

Того, что был в маске.

— Видишь? — Я прижалась спиной к спине Лукреции и положила ладонь на наши головы. — Ты теперь выше меня. Со дня свадьбы ты подросла. — Правда? — Узкое личико Лукреции просияло. — А мне казалось, что мои платья стали короче...

— Мы нашьём на подолы всех твоих платьев вышитые полосы ткани, — пообещала я. — Это даст тебе несколько дюймов, чтобы прикрыть туфли и к тому же так платья будут казаться новыми. — Я повернулась к двум модисткам, что хлопотали здесь же с образцами тканей и булавками во рту. — И не забудьте также перешить и её корсажи! Расставьте шнуровку и сделайте ещё одну вытачку под грудью. Рост — это не единственное, что у тебя увеличилось, — сказала я Лукреции.

Она посмотрела на свои небольшие груди, которые вдруг появились совсем недавно и были встречены с восторгом.

— Вы растёте не слишком быстро! — обвинила она их, но тут же блаженно вздохнула, когда модистки подошли к ней с висящими на руках образцами узорчатого бархата и начали прикладывать их к её телу.

Мне моя комната больше всего нравилась именно такой: разложенные там и сям в красивом, уютном беспорядке платья, перебирающие их швеи и служанки, щебечущие, словно птички, вертящаяся в середине всего этого мечтающая Лукреция и конечно же сетующий на что-то Леонелло.

— Я вам не вешалка, — пожаловался мой телохранитель, стряхивая с вытянутых ног в видавших виды сапогах повиснувший на них рукав. — Может, вы, дамы, всё-таки перестанете вешать на меня свою одежду? Dio. — Его мрачный вид совершенно не вязался с суетой модисток, носящихся с иголками, булавками и шелками, и он, пробормотав ругательство, вернулся к своей книге.

В начале ноября мы все вернулись из Витербо в Рим; в Рим, где наконец-то стало прохладно, и студёный ветер трепал гриву моей чудесной серой кобылы, когда я рысью въезжала в городские ворота, окружённая кольцом стражи. Даже в палаццо было теперь холодно, несмотря на горячие угли в жаровнях и на закрывавшие все окна тяжёлые ставни, и ночью я больше не надевала лёгких полупрозрачных рубашек, а облачилась в длинное подбитое соболями одеяние. Может быть, моя постель казалась холодной просто потому, что она была пуста. Мой Папа отослал нас обратно в Рим, но сам отправился по какому-то папскому делу в Питильяно. Правда, письма, которые он мне посылал, были достаточно горячи, чтобы согреть меня. Теперь, когда я сдалась и более не настаивала, чтобы Родриго дал Лауре свою фамилию, он снова был полон нежности и страсти — так он извинялся за нашу произошедшую из-за этого ссору. Конечно, он никогда не станет по-настоящему извиняться, но ведь могущественные люди никогда не просят прощения, верно?