Когда мы подъехали к месту назначения, я легко остановила кобылу и соскользнула с седла из тиснёной кожи вниз.

— Ты ангел, — шепнула я, скармливая ей кусочек «такого немыслимо дорогого» сахара, который я незаметно стянула со стола мадонны Адрианы. Затем поцеловала её в нос и повернулась к своим охранникам. — Оставайтесь здесь, — молвила я и вошла через широкие двери палаццо.

Из замысловато украшенного банкетного зала, где я танцевала в день моей свадьбы, выносили украшения и мебель. С длинных столов сняли дорогие скатерти, а сами столы поставили на попа; слуги проворно снимали со стен гобелены и свёртывали их в рулоны; служанки осторожно, одну за другой выкатывали резные скамеечки для ног. Исчезла кушетка с чехлом из малинового атласа, и я видела, как дворецкий вручную укладывает в ящик бокалы муранского стекла, из которых гости пили вино за мой брак. Мебель всё выносили и выносили, на оставшуюся были надеты чехлы, а в центре всей этой суеты стоял человек, которого я сразу не узнала, Потому что на сей раз на нём не было его обычных алых одежд.

— Мадонна Джулия, — сказал Родриго Борджиа, оторвавшись от списков, которые он изучал вместе со своим управляющим и отвешивая мне свой изящный придворный поклон. Какая удача! Я целую неделю просидел в четырёх стенах с толпой взбудораженных кардиналов, и стоило мне выйти, чтобы сделать кое-какие домашние дела, как появляетесь вы, словно вода в пустыне. Просто постойте минутку и дайте мне насладиться вашим видом — а также моим везением, которое привело вас сюда как раз тогда, когда я в виде исключения нахожусь дома.

— Это вовсе не везение, — молвила я, отступая, чтобы дать дорогу паре служанок, торопливо выносящих из зала резную скамью, что стояла вдоль стены. — Я просто подкупила Лукрецию. Она, похоже, всегда знает, где и чем вы занимаетесь; полагаю, она с помощью своего обаяния выманивает сведения у ваших телохранителей и слуг. Нынче утром она сказала мне, что вы вернётесь сюда, чтобы... — я оглядела царящий в зале хаос, — а собственно, зачем вы вернулись?

— Теперь, когда Папа уже так близок к кончине, я предусмотрительно решил увезти подальше самые ценные из своих пожитков. — И он махнул унизанной кольцами рукой в сторону лакеев, поспешно выносящих скатанные гобелены, и служанок, осторожно укладывающих золотую и серебряную посуду в выстланные соломой ящики. — Папа всё-таки умирает. Очевидно, ежедневное принятие внутрь одной драхмы[51] человеческой крови оказалось неэффективным средством.

Мне было всё равно, умирает Папа или нет, всё равно, что он пил для сохранения здоровья — человеческую кровь или молоко ангелов. Я окинула взглядом своего кардинала, одетого сейчас в рубашку, рейтузы и короткие штаны. В этом наряде он был не похож на себя в привычном моему глазу алом облачении. Его нельзя было назвать красивым — только не с этим носом, крючковатым, как клюв у орла, и тяжёлой нижней челюстью. Не был он и молод; вокруг глаз словно лучи разбегались морщины, курчавящиеся на могучей груди поверх шнуровки его рубашки волосы уже тронула седина. На его мощном костяке уже начинал откладываться вес, делая его плечи тяжелее, а его живот шире, чем когда он был молод, — но он был так высок, что это его не портило. Поистине, этот человек сложением был похож на быка.

— Сколько вам было лет, когда конклав в прошлый раз выбирал Папу? — продолжал между тем он, и его глубокий бас гулким эхом отразился от расписных сводов зала. — Возможно, вы даже не помните, что у римской черни есть очаровательная привычка грабить прежнюю резиденцию кардинала, которого выбрали новым Папой? Можно посчитать голоса кардиналов на конклаве, подсчитывая, сколько мародёров пришло к тем или иным дверям. Разумеется, у меня нет никаких шансов надеть на голову папскую тиару, но иногда разграбление начинается ещё до того, как заканчивается подсчёт голосов, и захватывает дом не только победителя, но и проигравших. — Он обвёл рукою быстро пустеющий зал. — Если мародёры придут в моё палаццо, они обнаружат, что красть здесь нечего.

— Почти. — Я сбросила плащ, который надела, чтобы скрыть от толпы на улицах свой богатый наряд. На шею я надела подаренное им ожерелье, и огромная грушевидная жемчужина почти полностью спряталась в ложбинке между моих грудей. Он застыл как вкопанный, не отрывая от неё глаз.

«Жена, монахиня или шлюха, — шепнул мне на ухо голос моей матери. — И после того, как ты выбрала что-то одно, обратной дороги нет».

Я стала женою и посчитала, что достигла исполнения всех моих желаний — цель была достигнута, и моя жизнь, как подарок, была перевязана красивой шёлковой ленточкой.

Мой кардинал стоял, не сводя с меня глаз. Я засунула пальцы в рукав и достала оттуда его подарок, держа его в обеих руках. Кожа граната лопнула сразу, хотя мои руки дрожали, и теперь в моих ушах звучал чёткий, окрашенный венецианским акцентом голос поварихи Кармелины: «Монашки становятся шлюхами, шлюхи становятся жёнами, жёны становятся монашками. А некоторым удаётся сочетать по две роли и даже по три». Эти слова отдавались в моём мозгу всю неделю. Может быть, я здесь из-за них?

Но это уже было неважно. Я была здесь. И я не отводила взгляда от тёмных глаз моего кардинала, когда вынула из граната полдюжины косточек и проглотила их.

Он сделал три размашистых шага — и очутился подле меня, и, схватив мою руку, поднёс её к лицу. Я ощутила жёсткость его щетины, когда он один за другим прижимал мои розовые от гранатового сока пальцы к своим губам. Его рука обвила мою талию, точно стальная цепь, а его большой палец скользнул по моему затылку и вниз, за край моей нижней сорочки и стал медленно ласкать меня между лопаток. Гранат выпал из моей руки и покатился по голому полу, с которого сняли ковёр, и я, запустив пальцы в его чёрные волосы, с силой притянула его к себе.

— Вон, — сказал он слугам, припадая губами к ложбинке между моих грудей, как раз под большой жемчужиной и проводя дорожку из поцелуев вверх по моему горлу, которые я скорее не видела, а слышала, нервно, сдавленно хихикая. Потом его твёрдые губы коснулись моих губ, и он поцеловал меня так неторопливо и страстно, как будто в нашем распоряжении был весь день, как будто не было на свете умирающего Папы и неизбежного созыва конклава, как будто не существовало ничего важнее нас.

— В постель, — прошептал мой кардинал, поднимая меня, словно я весила не больше, чем его кардинальская шапка, и пронося сквозь пустые, гулкие комнаты. — По счастью, у меня ещё остались кровати, которые не запакованы.

У меня так перехватило дыхание, что я не смогла ответить, но я всё-таки достаточно владела собой, чтобы оглядеться, когда он укладывал меня на кушетку в чехле из бархата в чёрную и белую полоску. Боже мой, это была та самая кровать, в которой я лежала в одиночестве в свою первую брачную ночь, только вынесенная из спальни для дальнейшей разборки.

— Подождите... — ухитрилась я сказать, выскальзывая из его объятий. — Подождите!

— Что? — он откинулся на подушки. — Что, Джулия?

В отличие от моего мужа кардинал Борджиа без труда развязал все шнурки и ленты моего наряда. Один шитый золотом рукав остался в зале, второй — на полу в следующем дверном проёме, и моё красное атласное платье было наполовину расшнуровано на спине. Я выскользнула из него совсем, сдёрнула с волос украшенную жемчужинами сетку и сбросила сорочку, так что она упала к моим ногам. Именно так я хотела отдаться Орсино в нашу первую брачную ночь, но вместо этого меня уложили в тёмной комнате в одинокую постель, и мне не хватило духу вылезти из неё, потому что жена должна, прежде всего, быть скромной. Но от любовницы скромность не требуется, и сегодня я непременно соберусь с духом, чего бы мне это ни стоило. И я повернулась к своему любовнику, одетая только в плащ из волос и жемчужное ожерелье.

— Ты должен кое-что знать. — Я посмотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда, хотя чувствовала, как меня заливает краска, распространяясь от плеч к лицу. — Я... я больше не девственница. Я была невинна в день свадьбы, но теперь уже нет.