Босиком, сжав в одной руке топор, а в другой плохо выделанную кожу, бросилась женщина к единственному выходу из поселения, через который только что вошла Орана. И снова остановилась... Из избушки донесся пронзительный, страшный крик — крик нечеловеческой муки... Вся кровь отлила от ее и так почти бескровного лица. Поняла Мира, что случился припадок с сыном. Она замешкалась и уже было развернулась, чтобы вернуться...
Заскрипела дверь, из соседней избы кто-то вышел. Беглянка не стала больше задерживаться. Рысью преодолела небольшой мост и побежала в противоположную от натоптанной дороги сторону, через заросли ежевики и падуба, в непроходимую чащу. И услышала знакомый ненавистный звук: над ней кружил, каркая, ворон...
Орана вошла в избу одновременно со звуком падения чего-то в подполье. Увидев открытый проход в подвал и распахнутое настежь окно во двор, тут же поняла, что Мира сбежала. Кто выпустил ее, не сомневалась и секунды — Свар... Вздохнула и спустилась к нему, бьющемуся в судорогах на каменном полу. Ведунья трезво оценила свои силы, не стала поднимать его в светлицу, пошла за помощью. А та уже и подоспела: пара стариков, живущих по соседству, услыхали крик припадочного. Увидели они краем глаза и метнувшуюся из ворот Миру, да не заметили, куда побежала она. Тут как раз вернулись и дети с Тариной. Все вместе подняли они Свара из погреба, уложили в горнице на лавку. Только к вечеру он перестал биться и вздрагивать, впал в забытье.
— Что делать будем? Что скажешь нам, Великая Мать? — хмурилась Тарина. — Охотники, парни да мужчины, ушли за добычей на несколько дней. Сильных не осталось у нас, чтобы можно было послать за сбежавшей пленницей...
— Оставьте ее, — подняла одну руку Орана, держа в другой ежевичный чай с медом диких пчел. — Спрашивала я руны в пути. Знала, что встречусь с преступницей, послужу причиной ее гибели. Не оставит Миру на этом свете господин Ландос, а его дни уже сочтены, если остается еще в мире этом. Заберет он ее с собой. Счет у него к ней, не здесь начатый... Как окончится срок его жизни — и супруге за ним уходить. Оставьте жену с мужем, не живым уже о ней заботиться.
— Великое знание в тебе сокрыто, Великая Мать! — воскликнул один из старцев, с трудом покинувший свою избу и пришедший вечером в светлицу, чтобы посидеть со всеми. — Великое знание, которое пришло из прошлого! Почему ты позволила сокрыть его?! Почему не восстановишь умение читать будущее людьми? Почему не начать возрождать страну, вновь объединять ее? Не закончены еще твои дни! Только дай знать, что королева Севера перестала оплакивать дочь и сняла траурные одежды, разойдутся люди и соберут снова под твою власть все племена...
— Нет, — Орана покачала головой. — Сильная кровь покинула наш край... Не в моих силах защитить оленей, когда в округе за ними охотятся волки. Пусть продолжают пока разбредаться. Может, кто-то уцелеет...
— В большом стаде охранят оленят малых от хищников взрослые животные, — подала вдруг голос Тарина. — А если разбредутся семьи рогатых, то как оборониться от врагов, шастающих по лесу?
— Если это здоровые олени и лоси, — старуха выпрямилась на скамье и повернула точеную, сухую голову к говорящей, — не страшны им ни волки, ни лисы, ни рыси, ни медведи. Сами знаете, что слабых и старых убивают хищники. Мудрость самой земли регулирует законы, которые не охватить человеческим разумом. Если ослабели лоси и олени — нечего им больных плодить. Пусть волки сделают свое дело. На место больных всегда придут здоровые и сильные.
— А если оленей совсем в лесу не останется? — спросил с горечью самый старый человек.
— Значит, пусть отдохнет лес, пока из других краев не проникнут на освободившееся место новые табуны, а отощавшие без пищи хищники не уйдут в другие края, где в свой черед появятся больные да слабые... Только природа может править и жизнью человека. Как возомнит себя кто разумом выше природы, так, считай, начал готовить он себе смертное ложе.
Наступило молчание в светлице.
— Где ворон мой? Что-то не слышно его? — выглянула вдруг из избы Орана. — Куда он полетел?
— Птица глупая... летает, где хочет, — произнес старик.
— Нет! В этой птице разума поболе, чем в твоей голове, — гневно прикрикнула на него ведунья и добавила сердито: — Хватит болтать! Расходитесь спать, детям мешаете...
— А с ним что делать? — кивнула Тарина на лежавшего в углу без сознания Свара.
— Оставьте его! Не жилец он...
Мира в лесу ориентировалась плохо. Выросшая в замке на границе Валласа с Арутом, никогда она не охотилась сама, никогда не находила тропинок, проложенных зверем или людьми. Всегда был с ней кто-то, на кого можно было положиться: отец, братья, муж, слуги. Властность характера и положение знатной дамы с юности собирали вокруг нее толпы желающих услужить. И вот теперь, одна, хоть и сильной еще казалась себе, да с самого начала уже не знала, что делать дальше.
Науке чтения следов и тропинок учил Свара его отец, Ландос Корно-уэл, учил охотиться и защищаться. А Мира, хоть и умела стрелять из лука, ловко разделать тушу убитого животного, но найти дорогу в лесу самой ей до сих пор не приходилось. Удалилась-то она достаточно от своих людей, ну а дальше что? Как найти ей дорогу через чащу на юг? Как добраться до своего замка, в котором состарившийся слуга продолжает разжигать очаг, возле которого давно уже никто не греет руки?
Беглянка упала на дерновую подстилку, пахнувшую грибами и паутиной, заплакала. Болели израненные иглами и сучками ноги. Босиком идти невозможно... Остаток дня Мира провела, с помощью топора пытаясь смастерить из захваченной с собой шкуры обертки на ноги. Нашла лечебные травы, приложила к ранам. Подумала, что так далеко не уйдет...
Солнце катилось к горизонту. Ей удалось сделать подобие обуви, закрепить ее стеблем гибкой лианы и защитить плечи от ночного холода. Услышала звук струящегося ручья, нашла его, вволю напилась свежей ключевой воды. Поела ягод ежевики — была голодна, словно вся ее жизненная сила взбунтовалась и просила пропитания.
Надо было подумать, куда ей идти и когда идти, днем или ночью. Она немного знала звезды и, вероятно, могла бы по ним найти дорогу к родительскому опустевшему замку. Но ночью просыпаются и хищники... Как быть? Мира оглянулась и присмотрела себе укрытие неподалеку: заросли ежевики были приподняты выросшей маленькой осинкой. С помощью топора освободила пространство от гибких колючих стеблей и улеглась на остатки шкуры, оставшейся после сделанных ею обуви и накидки, уснула...
Проснулась Мира от ощущения, что на нее кто-то смотрит. Открыла глаза в темноте уже наступившей ночи и наткнулась взглядом на четыре желтых точки. Волки словно ждали, когда она проснется, не хотели нападать на спящую. Первой прыгнула волчица. Женщина вдруг забыла про топор, лежащий рядом, и беспомощно подняла перед собой скрещенные руки, словно могла ими сделать себя невидимой или защититься от хищников.
Волчица грудью опрокинула слабое дрожащее тело на землю и впилась в шею. Кровь наполнила пасть долгожданной сытостью. Волк рвал платье, не обращая внимания на окровавленные, отталкивающие его руки, подбираясь к животу. Погрузил зубы, легко пронзившие тонкую кожу, в мякоть такого на удивление беззащитного тела. Разрываемая парой волков, беглянка закричала страшным голосом, словно ожидая подмоги тех, от кого бежала днем...
Рано утром возвращающиеся с охоты мужчины увидели след пробиравшегося сквозь заросли человека. Горий спешился, двоих взял с собой, остальным велел оставаться на месте, пошел по оставленным следам. Хотя уже по крику ночному понятно было, что кого-то задрали в лесу хищники. Но кого? Как правило, северный мужчина-охотник не допустит такого, а дети и старики одни не ходят. Молнией промелькнула мысль: сын Миры освободил пленницу. И постепенно эта догадка только укреплялась в его голове.
Горий увидел место, где женщина прилегла днем. Поднял с земли обрезки кожи, из которой она делала обувь. Пошел по смятой траве до ручья, оглянулся на резкий запах. Его товарищи не отходили от него, переглянулись... Под молодой осиной в клочьях цветастого сарафана и разодранной шкуры лежало то, что еще вчера было живой женщиной — страшные, еще не обглоданные начисто кости с остатками уже не кровоточащей, но еще не начавшей разлагаться плоти. Большой ворон, молчавший до сих пор, с карканьем перелетел на ель. Он уже выклевал ей глаза и высосал мозг. Лицо, шея впереди, живот, грудь и бедра погибшей были съедены зверями, лишь тонкие кисти и щиколотки синели сквозь бурые пятна свернувшейся крови.
