— Это Грушка, гулящая девка, пущай посидит в яме!
— Уж не хворь ли у тебя с глазами приключилась? Меня видишь?
Без суда и следствия, не обращая внимания на мои крики: «Я буду жаловаться вашему начальству! Я буду жаловаться князю! Я буду жаловаться на князя!», меня спустили на верёвке в глубокую яму и надвинули сверху решетку. А куда Кощея дели, вообще не видела.
Провалили мы миссию. Скоро обнаружится, что настоящие Груша и Лазарь гуляют на свободе, и ни слухом, ни духом не знают о сегодняшних событиях в «Старом сапожнике».
Сколько, интересно, дают за самозванство? А вдруг сочтут нас колдунами. Тут хоть не практикуется сожжение на костре всех, кто не такой, как положено? Или, причастность к ведьмовскому народу здесь проверяют погружением подозреваемых в воду: не утопла — ведьма, утопла — значит невинная была. Я ещё немного порылась в мозгах, выуживая сведения об отношении в разные исторические времена к необъяснимым явлениям. Ой, кажется, нужно сматывать удочки, пока трамваи ходят.
Я внимательно осмотрела свою «камеру предварительного заключения», не нашла никаких возможностей для побега, улеглась головой на сумку, её пытались конфисковать, но когда я закричала, что там «предметы женской гигиены», оставили, и, размышляя, как там Кощей, незаметно для себя уснула.
* * *
— Малинка! Малинка, чтоб тебя днём и ночью, и только я! Малинка!
Во сне я превратилась в сорокадевятикилограммовую сочную ягоду малину, которую кто-то пытался съесть.
— Малинка! Сонь тьмутараканская! Просыпайся!
Меня больно щелкнул по носу камешек, и я испуганно подскочила. Кто? Что? Бежать? Куда?
Тьфу ты, чего только не покажется спросонья, бежать-то некуда, и я собралась досмотреть свой странный сон.
— Малинка!
Наконец-то до меня дошло, что громкий шепот (сочетание слов какое-то несочетаемое) доносится сверху. Я подняла глаза. Тяжелая решетка была сдвинута в сторону, и в яму заглядывало румяное лицо добра молодца, называвшего меня намедни Малинкой и своей невестой.
Кажется, дела начинают сдвигаться с мёртвой точки! Если этот древнерусский богатырь считает себя моим женихом, он просто обязан спасти свою суженую от тягот заключения.
Как же его там называли? Вернидуб, вот! Точно!
— Я здесь!
— Верёвку лови!
Я живо набросила на плечо сумку, подхватила верёвку и, упираясь ногами в стену, подтягиваемая женишком, выбралась на поверхность.
Здоровый, как медведь, Вернидуб, подхватил меня, облапывая ручищами, где только можно (и где нельзя — тоже), и, я только рот открыла «спасибо» сказать, закрыл мне его поцелуем.
— М-м-м, — попыталась я совершенно безрезультатно вырваться, — м-м-м!
А совсем даже неплохо они целуются в своём Китеже!
Когда он отпустил мои губы, минут через пять, я даже не нашлась, что сказать, а он отстранился, оглядел меня страстным взглядом.
— Да ты ещё краше стала, Малинка! А целуешься… Стой, а кто это тебя так научил? Когда успела? — взгляд его потемнел.
— Что ты, Дубушка! Это оттого, что ты меня из тюрьмы вызволил, чувства во мне проснулись особые, само собой так получилося, — я стеснительно опустила глаза.
— На пользу тебе яма пошла, милая моя. И называешь меня как ласково, раньше только Дубинушкой кликала.
И Вернидуб снова собрался целоваться.
— Стой, Дубушка! Нам отсюда убираться побыстрее надо, пока стража не подоспела.
— Да стражники Стоян и Ломонос беспробудным сном уже спят.
Неужели он из-за меня двоих людей замочил?!
— Знаешь, сколько я медовухи им приволок? — ухмыльнулся «жених» и полез мне под сарафан.
Да, что-то строгим нравом в Китеже девицы последнее время не отличаются.
— Дубушка! Давай уходить, не они, так другие явятся.
— Точно. Помешают любиться нам с тобой. А я такого не люблю. Так пошли, вот только до травушки-муравушки доберёмся, и…
— Слушай, Дубушка! Только нам нужно сначала того парня, которого стражники вместе со мной забрали, освободить.
— Что-о?! Лазаря?! Так это ты с ним целоваться училась?! Говорил мне Светунец…
— Да не Лазарь он. Честное слово! Это брат мой, как говорится, единоутробный.
— Не было у тебя брата отродясь!
— Так я тоже о нём только вчера узнала.
— Да откуда ж он взялся? И почему на Лазаря так схож?
— Ах, Дубушка, там такая запутанная история и длинная. Я тебе всё-всё расскажу. Только не сейчас. Брата моего спасти надобно и из города вывести, как только Китеж из озера вынырнет.
— Не могу поверить, — схватился за ворот рубахи Вернидуб. — Больно он на Лазаря похож.
— Успокойся, милый. А ты к Лазарю домой сходи, да и проверь. Настоящий спит, небось седьмой сон видит.
— Пойду, Малинка. Не обидься, но проверить должен, слишком дивно всё.
Вернидуб отвёл меня в какое-то укромное место между постройками и велел ждать, никуда не высовываться.
К счастью, вернулся он довольно быстро и, лукаво улыбаясь, подошел ко мне.
— Ну, что? — я вдруг испугалась, вдруг он настоящего не нашел, мало ли.
— Есть, — кивнул богатырь. — Не совсем дома и не совсем спит, но есть Лазарь. Теперь верю, что в яме твой брат, и вытащить его помогу. Только прежде поцелуй с тебя.
— Не время…
— Один. А то не пойду брата твоего выручать.
Шантажист. Приходится соглашаться.
Ещё минут через десять, когда мы закончили целоваться, я уже почти забыла, куда нам ещё нужно сходить. Ах, да, спасти Кощея!
Вернидуб взял меня за руку и повёл мимо построек к яме, в которую бросили Бессмертного.
— Эй, братик, ты тут?
— Да тут он, точно, я сам видел. Вас как забрала стража, я всё время наблюдал, думал, как свою милку освободить.
— Спасибо, Дубушка… А что ж он не отвечает?
— Может, дрыхнет, как ты. Я и тебя добудился еле-еле, это у вас что, семейное? А, может, и не пришел ещё в себя. Приложили-то его крепко.
— Ой, он хоть живой?
— Добра молодца одним ударом не сгубить. Да и, скорей всего, перепил он давеча. Полежит-полежит и оклемается.
— А как же мы его вытащим?
— В яму придётся тебе лезть, сладкая моя, — цокнул языком Вернидуб. — Меня-то ты не удержишь. Спустишься, брата вот этим напои, ему и полегчает, — вытащил из-за пояса кварту и протянул мне.
Ручки мои, ножки мои, люли мои. У меня всё тело уже саднит от этих ям. Но, хочешь — не хочешь, а пришлось спускаться.
Кощей не двигался, я даже перепугалась сразу, но дышал. А когда я влила ему в горло целительный бальзам местного разлива, закашлялся и заругался последними словами, правда, может, и не последними, может, у него ещё найдутся. Зато, узнав меня, смутился и даже попросил извинения.
— Ладно, Костик, извинения потом, с процентами. А сейчас выбираться надо, скоро светать будет.
— Угу, — кивнул Кощей.
— Ты подняться сам можешь? Давай, я тебя верёвкой обвяжу, и лезай наверх.
— А верёвка крепко привязана? — подёргал Бессмертный за её конец.
Сверху заворчали.
— Её парень один держит, м-м-м… мой друг.
— Ах, так ты, Неневеста, уже друзьями обзавестись успела, пока я здесь, без чувств…
— А ты думал, я тебя сама отсюда вытащу? Да если б не он…
— Всё-всё-всё. Не обижайся. Как друга-то зовут?
— Вернидуб.
— Крутое имя. Статура соответствует?
— Соответствует, — подтолкнула я его под заднее место коленкой. — Лезь давай.
Кощей взялся за верёвку.
— Да, я тебя братом представила, не проболтайся, а меня он Малинкой считает.
— Ух ты, как вкусно! Ягодкой?
— Имя такое! — и я врезала ему кулаком под рёбра.
— У-у-у! — взвыл Бессмертный. — Там болит!
Я врезала с другой стороны.
— И там тоже!
— Лезь уже!
Кощей галантно поклонился, указывая на верёвку:
— Ты — первая!
Фигушки. Если я вылезу, Дубушка сразу целоваться начнёт, а тут Бессмертный. Представляю: картина Репина «Приплыли». Хотя, собственно, чего я должна стесняться? Я ведь ему — никто, не невеста. Я вздохнула, но упрямо повторила:
