Грациозный Бочка крутнул в воздухе сальто. И не просто так, а в ответ на определённый жест.

— Молодца! Ай да молодца! А ну-ка ещё разок, пока никто не смотрит!

Бочка снова угодил. А потом подплыл и застрекотал, приглашая. Эх, если бы не этот пузырь! Вытянуть бы руки и — за ним! «Дельфинчиком»! Дурацкое стекло…

Стекло не было дурацким. Оно было умным. Программируемым. Оно знало, что кому требуется и даже знало, когда в нём отпадала необходимость. Как только Михалыч возвращался в свою сферу, и стекло фиксировало на продолжении определённого отрезка времени сопоставимую воздушную смесь, оно смягчалось и лопалось брызгами, как обычный мыльный пузырь. Механику вдруг остро захотелось попробовать поплавать чуток без этого великомудрого приспособления. Надо же когда-то начинать, иначе привычки не выработать!

Но для этого придётся вернуться в сферу, по-другому пузырь не лопнет, а Бочка ждать не станет — ищи его потом! Нет, такой план не годился. Избавиться от надоевшей амуниции требовалось прямо сейчас, и для начала Михалыч решил попробовать очевидное…

Нащупав ногами ступеньку в полуметре под поверхностью воды, он упёрся руками в коралл, на котором сидел, и просто перестал дышать. Должна же эта ерунда реагировать на необходимость дыхания! Твердеет она за минуту. Размягчается чуть дольше — минуты за две. Ну-ка, Михалыч, вспоминай свои молодые годы! Не ты ли нырял за мидиями под черноморские волнорезы?

Когда пузырь лопнул, механик уже почти сдался. Легкие требовали питания, и горло открылось навстречу воздуху широченным глотком. Атмосфера Арка зашла в Кошелапа немилосердно, толчком, ударяя под дых. Перед глазами потемнело и закружилось, да похлеще прежнего. Что не говори, прошлые попытки были более осторожными.

— Боооо…

Дельфин всё понял и подставил товарищу круглую спину.

— Домой… — соскользнул Михалыч в воду и постарался расслабиться.

Очень скоро к нему вернулась чёткость мысли. Он был жив, и похоже было на то, что жизни его ничего не угрожало: он говорил, дышал и не терял сознания. Плавник, за который держалась его рука, медленно скользил в сторону сферы, чётко видимой на горизонте, навстречу полной безопасности. В результате этого несложного анализа механик решил, что не всё потеряно. Организм тренируем. Это — как перегрузки. Он привыкнет!

— Спааа-сиии-бооо..

«Тик-тик» — прострекотал в ответ Бочка, подбрасывая нос над водой, от чего у Михалыча волной потемнело перед глазами. Пожалуй, с Бочкой заигрывать не следует. Но говорить нужно. При выдохе голове становилось неуловимо легче, светлее что ли.

— Ээээ — ооо — протянул Михалыч, выдыхая, и сам не заметил, как запел: «Ой у гаю, при Дунаю, там музика грає…». Пелось легко, да и приятно. Настроение улучшилось, голова больше не кружилась, и Михалыч попробовал перейти на кроль. Руки с радостью загребли под себя сопротивляющуюся воду, но удовольствие оказалось недолгим, поскольку с первым же вдохом мир снова пошёл кру́гом. Верный дельфин — до чего умное создание! — сразу снова подставил человеку спину. Ладно, значит, будем петь.

— Ой, тьох-тьох, вiть-тьох-тьох-тьох… — пел Михалыч.

— Тик-тик-тик — помогал ему Бочка в такт. Вундеркинд, а не дельфин! Но не всю же жизнь Михалычу за него держаться! Переходим к кролю на спине!

Одним ловким движением человек перевернулся на спину и, не прерывая залихватской песни, замолотил могучими руками в сторону дома. Петь и плыть одновременно — занятие непривычное, но никаких особых навыков не требует. Тем более что песен в запасе у Михалыча о-го-го сколько. Пора ознакомить Арк со своим репертуаром!

Бочке, уж точно, человеческое пение понравилось. Сирены, конечно, тоже пели, но иначе. И не объяснишь. А Дельфин расчирикался, рассвистелся и выписывал в воздухе довольные сальто. Так они и плавали вокруг сферы, пока под Михалыча не поднырнула знакомая русалка в плавках.

— Ты это что надумал, старый? — расстроенной Рая не выглядела, но удивлена была не на шутку.

— Я тебе сколько раз говорил! Не называя меня словами, занижающими твою собственную самооценку. Если я старик, то и ты — старуха, а ты у меня совсем наоборот — молодуха!

Михалыч сбился, засмеялся, голова снова закружилась, и он ухватил было супругу за плечо, но, опомнившись, встряхнулся и пропел на мотив Евгения Онегина: — Я люблю вас! Я люблю вас, Рая…

И колокольчик Раиного смеха, отталкиваясь от стекла полусферы, разнёсся над океаном и заполнил абсолютным счастьем уже и без того довольного собой механика.

Раиса всё носилась и носилась, как угорелая. Столько всего нужно сделать! Организовать ребятам полусферу, гидрокостюмы, питание, ну и всяко-разно по мелочи. Список Рая составляла сама. Специальный грузовичок привёз с Земли всё необходимое, пока за людьми на орбиту шли капсулы-медботы. Вернутся они по лучу, то есть медленно и без перегрузок, зато во сне друзья получат все нужные прививки, а Рая как раз успеет отбуксировать поближе их новое жилище. Им наверняка захочется жить неподалёку, и лучше бы в пределах прямой видимости от обиталища Кошелапов, потому что бескрайность океана, как не крути, давит человеку на психику. Даже совместимые жалуются, а Михалыча и вовсе приходится постоянно отвлекать. Хорошо, что ему достался такой опытный куратор.

С землянами на Арке традиционно работали представители второго разумного вида планеты. А поскольку из несовместимых муж оказался здесь первым, Раиса попросила родителей уговорить на эту роль самого Бочку. Имя это придумал уже Михалыч, но оно неожиданно всем понравилось, и употреблялось теперь направо и налево. О чём это она? О сложных коррекциях! Тут и опыт работы с молодняком нужен, и выдержка, и терпение, и осторожность. В общем, без ведущего специалиста по контакту было не обойтись.

Как же всё непросто… Совместимые, те подсознательно чувствуют интеллект, и им очень быстро становится всё равно, чей перед ними хвост: сирены или дельфина (это тоже по классификации Кошелапа, кстати). Зато самому ему ещё как не всё равно. До сих пор порывается целовать маме руки при встрече, и спасибо ей большое за то, что прячет грудь в волосах. По просьбе дочери, разумеется. Отец же подстраиваться под чужие привычки отказывается категорически. Впрочем, он не один такой на Арке. Большинство сирен предпочитает прятаться от неуклюжего гостя, и это не составляет им труда, а Раиса только и делает, что выкручивается. Как иначе объяснить супругу, почему кроме папы с мамой, вокруг — никого? Разве что когда-никогда группка молодняка на глаза попадётся. Ну, допустим, мы живём на отшибе, или местные жители всегда путешествуют. Возможно, не имеют территориальных предпочтений или, того сложнее, не привязываются к жилищам? Ох…

Раечка разрывалась между любимым человеком и любимой планетой и уже начинала волноваться, как бы эта несовместимость не переместилась на новый качественный уровень, не расширилась и не охватила её самоё. Она, конечно, с огромной радостью навещала родню и носилась по привычным с детства местам, но чего-то не хватало. Её принимали, привечали, вот только былого чувства единства она не испытывала. Безусловно, мешали ноги. Не ей. Окружающим. На неё смотрели, как на землянку, и что бы они ни говорили, она чувствовала спинным мозгом, что землян здесь не любят. Что ж, сердцу не прикажешь, сами земляне так и говорят.

— Родная, — пела мама на всевозможных земных языках по очереди. У неё так замечательно выходило это слово! — Любовь нельзя насадить. Дай нам время.

Но мама наверняка имела в виду долгое время. Гораздо более долгое, чем то, что прошло с момента контакта. С тех пор на Арке побывали лучшие представители Земли, либералы расстарались, но притяжения между цивилизациями так и не возникло. Почему? Рая только начинала разбираться. С одной стороны, традиционалисты не давали добра на контакт, они были против. Но с другой — их цивилизация была устроена просто. Если бы общий интеллектуальный фон не перевесил в эту сторону, то либералы не смогли бы провернуть свою колоссальную космическую авантюру по ассимиляции землян почти насильно. Почти — это если у насилия есть градации…