Султан Мустафа Третий. Неизвестный художник. XVIII в.
После десятилетия военного строительства Турция почувствовала себя достаточно могущественной, чтобы активно отстаивать свои права. (Мустафа III сильно переоценивал боевые качества своей армии и флота, но это станет ясно лишь впоследствии).
Больше всего султана беспокоило и раздражало русское вмешательство в дела соседней Польши. Вопреки Прутскому договору 1711 года, воспрещавшему России встревать во внутренние дела Речи Посполитой, Петербург только этим и занимался, даже ввел в соседнюю страну войска (о чем будет рассказано ниже).
В августе 1768 было отправлено в отставку правительство, отговаривавшее султана от рискованных действий, и назначено новое, не боявшееся войны. Оно выдвинуло русскому послу ультиматум: немедленно убираться из Польши и оставить эту страну «при совершенной ее вольности». Когда же посол ответил, что такие решения не в его компетенции, русскую дипломатическую миссию по турецкому обыкновению посадили в тюрьму. Разразилась война.
Екатерина учредила Совет при Высочайшем дворе из восьми самых важных сановников (этот совещательный орган потом станет постоянным) и задала его членам вопрос: «К какому концу вести войну и в случае наших авантажей какие выгоды полезнее положить?». Совет ответствовал, что наилучшей выгодой было бы получение права на свободное мореплавание по Черному морю, для чего понадобится отнять у турков несколько береговых крепостей. Таким образом, русское правительство с самого начала ставило перед собой не оборонительные, а завоевательные цели.
В Петербурге не были склонны принимать всерьез внезапную турецкую воинственность. Все привыкли, что османы медленно запрягают, и полагали, что раньше следующей весны они ничего не предпримут.
Однако в разгар зимы крымский хан двинулся через украинские земли на запад, чтобы достичь Польши и соединиться с тамошними врагами России. У Керим-хана было семидесятитысячное войско, но годилось оно только для лихих налетов. Первая же крепость, оказавшаяся на его пути, Елисаветград, стала для иррегулярной татарской конницы непреодолимым препятствием. Отряды рассеялись по окрестным областям, увлеклись грабежом, причем не жалели и своих союзников-поляков, а когда насытились добычей, повернули обратно.
После столь опасной диверсии в Петербурге главной стратегической задачей сочли прикрытие Польши и бросили на это направление основные силы.
В апреле генерал-аншеф Александр Голицын повел к крепости Хотин, с таким трудом давшейся Миниху в 1739 году, 80-тысячную армию, но штурмовать твердыню не осмелился и ушел обратно. Получив за это нагоняй из Петербурга, в июле он вновь подступился к крепости, однако, узнав о приближении турецкого войска, опять отступил. Произошло несколько стычек, каждую из которых Голицын презентовал как великую победу, но факт оставался фактом: наступление застопорилось. Императрица постановила снять вялого командующего и назначить на его место Петра Румянцева.
Этот довольно еще молодой генерал (сорока четырех лет) прославился в Семилетнюю войну, отличившись при Гросс-Егерсдорфе и Кунерсдорфе, а также – что в данном случае имело особое значение – взял сильную крепость Кольберг. Уже говорилось, что после переворота 1762 года Румянцев, до конца сохранявший верность убитому императору, подал в отставку, но Екатерина оставила талантливого полководца на службе. Теперь ему предстояло повернуть ход неудачно начавшейся войны.
В оперативном смысле это был приверженец наступательных действий, не боявшийся отходить от традиционного линейного боя и активно использовавший тактику «ударного кулака», то есть концентрации главных сил в одной точке сражения для прорыва.
Русская армия восемнадцатого века, исключительно стойкая при обороне, не очень хорошо умела атаковать в открытом поле. Румянцев научил ее этому искусству.
Пока новый командующий следовал к расположению войск, турки оставили Хотин сами и отступили. Они копили силы, чтобы обеспечить себе максимальное превосходство в большом сражении.
Бухарест дался русским тоже без боя, но мощную крепость Браилов взять не удалось. На том фронт и остановился, сухопутная кампания 1769 года закончилась.
Интересные события тем временем происходили на море.
На одном из первых заседаний Совета граф Григорий Орлов предложил отправить в Средиземноморье, вокруг всей Европы, эскадру, чтобы перевезти десант для высадки в тылу у турок. Предполагалось, что это вызовет восстание среди православных подданных султана, греков и балканских славян.
Идея выглядела красиво, но возникли трудности с ее реализацией. Слишком уж в жалком состоянии пребывал флот. Адмирал Свиридов смог вывести в море только семь больших кораблей и семь вспомогательных, причем один из них, самый новый, скоро вернулся обратно из-за дефектов конструкции. В Копенгагене пришлось надолго остановиться, чтобы произвести ремонт остальных. «Желание большей части офицеров к возврату, а не к продолжению экспедиции клонится», – докладывал в Петербург тамошний посланник. Екатерина писала адмиралу: «Прошу вас для самого Бога, соберите силы душевные и не допустите до посрамления пред всем светом. Вся Европа на вас и вашу экспедицию смотрит».
Петр Румянцев. Неизвестный художник. XVIII в.
Поплыли дальше, но до Средиземного моря добралась только половина эскадры. Зато вышло воззвание к грекам и славянам, на которых только и оставалась надежда. Предприятие напросился возглавить Алексей Орлов, в то время путешествовавший по Италии.
Из авантюры с христианским восстанием ничего не вышло. Увидев, что русских солдат мало, местные жители не торопились браться за оружие, а те, что все-таки отважились, были в мае 1770 года разгромлены возле пелопонесской крепости Модон. «Сей неблагополучный день превратил все обстоятельства и отнял всю надежду иметь успехи на земле», – сообщал императрице Орлов.
У графа оставался только один способ реабилитироваться в глазах государыни – дать морское сражение. Он решил поставить всё на карту, блеском своего имени и напором отодвинул на второй план морских начальников (прибыл еще один отряд кораблей под командой специально нанятого англичанина контр-адмирала Джона Эльфинстона), и 24 июня приказал атаковать турецкий флот, стоявший в Хиосском проливе, близ крепости Чесма.
Перед боем Орлов выпустил довольно странный приказ, в котором говорилось: «По неизвестным распоряжениям неприятельскаго флота, каким образом оной атаковать, диспозиция не предписывается, а по усмотрению впредь дана быть имеет». Поэтому сражение получилось своеобразное: два флагманских корабля, русский и турецкий, сцепились на абордаж, загорелись и взлетели на воздух. Оба экипажа почти полностью погибли.
Но после ужасного взрыва русские остались на месте, а турки в панике отступили в Чесменскую бухту. Победа была не столько военной, сколько психологической.
Поэтому следующей ночью деморализованные турки без большого сопротивления дали русским брандерам сжечь все свои корабли; матросы спаслись бегством на лодках и вплавь.
Дерзкий ход Алексея Орлова сработал. По счастью, турецкий флот оказался еще хуже русского. Сам граф викторией не обольщался и впоследствии писал: «Если б мы не с турками имели дело, всех бы легко передавили».
В это время на другом театре войны события развивались не менее драматично. Румянцев переправился через Днестр, и главные силы враждующих сторон изготовились к решающей битве.
Седьмого июля 1770 года на реке Ларга произошло первое столкновение, в котором Румянцев потеснил турецко-татарское войско, а две недели спустя на реке Кагул наконец состоялось генеральное сражение.
