В целом же кампания 1757 года при множестве кровопролитных боев ни одной стороне перевеса не дала и лишь продемонстрировала, что борьба будет долгой.

Союзники требовали от Петербурга, чтобы Россия активнее участвовала в войне, и Фермор, в отличие от Апраксина не имевший тайных политических мотивов, повел себя деятельно. Он не стал дожидаться лета, а начал наступление еще в январе. Впрочем, и при новом командующем русская армия оставалась не особенно стремительной. Почти не защищенную Восточную Пруссию, протяженность которой составляла лишь триста километров, войска завоевывали почти пять месяцев. Потом двинулись в сторону Берлина, в среднем преодолевая пять километров за день, но застряли у крепости Кюстрин.

Порядку в полках стало немного больше, но состояние армии продолжало оставаться неважным. Участник похода князь Александр Прозоровский, будущий фельдмаршал, рассказывает в своих записках, что «дисциплина приняла некоторый вид», «выключая малые солдатские шалости, по-французски marode называемые».

Хуже всего с дисциплиной было в так называемом Обсервационном корпусе, составлявшем значительную часть армии. Создание этого контингента было очередным прожектом неутомимого Петра Шувалова. Осенью 1756 года он придумал некое элитное тридцатитысячное войско, которое будет особенным образом экипировано и вооружено невиданным количеством пушек (разумеется, шуваловских). На эту затею граф получил из казны огромную сумму, больше миллиона рублей. Полки Обсервационного корпуса, наскоро укомплектованные, почти не обученные и в конечном итоге очень скверно вооруженные, были самой слабой частью армии. Положение усугублялось еще и тем, что Петр Иванович командовал корпусом лично – но с дистанции, из Петербурга, эпистолярно.

И вот навстречу этому рыхлому, медлительному войску, спасая свою столицу, отправился сам король Фридрих. Он быстрым маршем прошел пол-Германии, за одну ночь форсировал Одер чуть ниже Кюстрина и немедленно атаковал Фермора.

Четырнадцатого (25) августа у деревни Цорндорф развернулась хаотичная и чрезвычайно кровопролитная баталия.

Несмотря на численное преимущество, русские вели себя пассивно, и Фридрих наскакивал на них со всех сторон, энергично используя свою знаменитую конницу. Шуваловский корпус, как и следовало ожидать, проявил себя неважно. Все правое крыло обороны пришло в расстройство, причем шуваловцы даже не побежали, а кинулись грабить повозки с вином, перепились, стали бить собственных офицеров. Однако центр и левое крыло русской армии держались и не отступали.

Ветер в сочетании с галопирующей кавалерией окутали поле боя огромным облаком пыли, в которой ничего не было видно. До темноты все рубились и резались в рукопашную. Потери были ужасающими: русские потеряли почти половину личного состава, пруссаки – треть. (Пропорционально это больше, чем при Бородине). В неразберихе попали в плен пять русских генералов, зато Фридрих лишился части своих пушек.

Хотя сражение, в общем, завершилось безрезультатно, Фермор решил, что оно проиграно, снял осаду Кюстрина, а затем вообще отступил на север, отказавшись от наступления на Берлин, так что прусский король смог спокойно заняться другими фронтами.

Всю зиму русская армия бездействовала и зашевелилась только на исходе весны. В июне она наконец приблизилась к прусским рубежам – и тут Виллима Фермора заменили шуваловским ставленником Петром Салтыковым, который ранее командовал проблемным Обсервационным корпусом. С. Соловьев пишет: «Фермор почему-то славился искусством военным. Петр Семенович Салтыков ничем не славился».

Но Семилетняя война выявила одно замечательное качество русской армии: хоть командование у нее никуда не годилось, рядовые солдаты отличались стойкостью и упорством. В этом отношении российское войско являлось прямой противоположностью прусскому. Фридрих Великий делал ставку на инициативных военачальников, отводя нижним чинам функцию покорных автоматов. Поэтому пруссаки с легкостью пополняли свои ряды за счет пленных – какая разница, кого гонять палками в сражение? В результате полки Фридриха отлично проявляли себя в маневрировании и регулярном бою, но, когда ломался строй, легко поддавались панике. Русские же хорошо дрались и предоставленные сами себе – особенно в обороне.

Вот почему даже при «ничем не славном» командующем оказалась возможна победа при Кунерсдорфе, главный успех русского оружия в этой войне.

В августе на Одере силы союзников соединились; в совместной русско-австрийской армии насчитывалось 64 тысячи солдат – не столь уж значительное превосходство перед пятидесятитысячной армией Фридриха. Этот искусный полководец одерживал победы и при худшем соотношении сил.

Салтыков, разумеется, готовился только отбиваться: расположил свои войска на укрепленных высотах. Инициатива все время была у Фридриха.

Битва при Кунерсдорфе. А. Коцебу

Первого (12) августа он навел мосты через Одер, идеально провел переправу. Ловко расставленная артиллерия легко подавила русские батареи, расположенные бестолково, в низине. Потом король, собрав силы в кулак, обрушил удар на левый фланг обороняющихся (где по несчастью находился все тот же шуваловский корпус), разметал его, потеснил и центр, взял 180 пушек и пять тысяч пленных. Казалось, битва триумфально выиграна.

Но там, где всё зависело не от распоряжений начальства, а от солдатской стойкости, коса нашла на камень. На одной из высот русские встали намертво, и сбить их с места оказалось невозможно, сколько пруссаки ни пытались. Когда атакующая конница, понеся тяжелые потери, опрокинулась на пехоту, та побежала, и остановить охваченную паникой толпу, которой уже никто не управлял, было невозможно. Русская и австрийская кавалерия рубила бегущих. Под Фридрихом убили трех лошадей, он сам еле унес ноги.

Разгром был ужасающим. У короля от всей армии осталось не более трех тысяч человек. Невозвратные потери обеих сторон были примерно одинаковыми (по 15–20 тысяч), но многие прусские солдаты служили подневольно и теперь предпочли дезертировать. «Я не переживу этой жестокой неудачи, – писал Фридрих графу фон Финкенштайну, который в случае гибели монарха должен был стать регентом. – Хуже самой битвы будут ее последствия. У меня не остается резервов, и – признаюсь честно – я думаю, что всё пропало. Гибели отечества я не переживу. Навсегда adieu!».

А дальше произошло нечто очень странное – то, что Фридрих в одном из следующих писем назовет «Mirakel des Hauses Brandenburg» («Чудо, спасшее Бранденбургскую династию»).

Союзники перессорились между собой и вместо того, чтобы пойти на беззащитный Берлин, разошлись в противоположные стороны: русские на север, австрийцы на юг.

Самым ценным качеством Фридриха Великого был даже не полководческий талант, а кипучая энергия. Справившись с отчаянием, он наскоро собрал новую армию и продолжил борьбу, хотя после Кунерсдорфа сил на масштабные предприятия у него уже не хватало.