— Пошли, — коротко сказал я.
В прорабской я взял листок бумаги и написал:
«Начальнику СУ т. Морозову, ст. прорабу т. Сокову. В связи с тем, что новая траверса прошла необходимые испытания, разрешаю ею пользоваться с последующим оформлением акта».
Я поставил вчерашнюю дату, расписался и протянул листок Морозову:
— Возьмите.
Он внимательно прочел. И с этого момента не вымолвил ни слова.
Когда я попрощался и отошел от дома, Морозов догнал меня:
— Костромин велел это ваше письменное указание немедленно отвезти ему.
— А откуда он знал, что оно будет?
Морозов опустил голову:
— Костромин говорил, что вы не дадите в обиду Сокова.
— А вы?
— Я возражал, я думал, что вы побоитесь. — Он поднял голову, черные, узкие глаза его сверкнули. — Я не люблю вас. Но подлецом никогда не был. Сейчас, когда вы все знаете, можете забрать свою бумажку.
Я отрицательно покачал головой:
— Вы снова возьметесь за Сокова, а ему через месяц на пенсию… До свидания.
— До свидания, — угрюмо ответил он.
Я шел к трамвайной остановке. Нужно все обдумать, спокойно, трезво, главное, не увлекаться, не донкихотствовать. …Итак, произошла авария. Если бы монтаж велся обычной траверсой, обрыв петли в блоке означал бы брак завода. Но монтировали с помощью новой траверсы. Испытание ее провели, но акт не оформили. Конечно, вина завода. Это по сути, а формально виноват Соков…
Дальше, вопрос первый: должен ли я был выручить Сокова, взять его вину на себя? Да, без всяких сомнений. И не только потому, что через месяц ему на пенсию. Я ведь всегда требовал от прорабов, чтобы они все вопросы решали неформально. Я старался их так воспитать, Соков действовал в духе моих требований. Моя обязанность — даже за счет своего благополучия — ему помочь.
К остановке подошел трамвай. Сесть? Нет, лучше закончить разговор.
Вопрос второй: что же будет со мной?.. Ах, да, что делают в таких случаях герои романов? Они не думают о себе, — дело, только дело! Но ведь это в романах.
И вот я иду, квартал за кварталом, думаю о себе… Записка с моим указанием плюс авария — этого вполне достаточно, чтобы привлечь к самой серьезной ответственности, даже уголовной… Завтра утром я должен сказать — «да» или «пев».
…Скажу «нет», скажу «нет»… А почему, собственно говоря, я должен обязательно сказать «нет»? Кое-что по экономии труда уже сделано; если подсчитать, человек сто невидимых рабочих уже трудятся в нашем тресте. Закрепить, внедрить (еще какие слова есть?), временно остановиться на достигнутом.
…Значит, чуть тебя прижали — ты сразу отступаешь?
Темнеет. Старушка Земля, кряхтя, поворачивается на своей оси. На парковых скамейках под мелодичное шуршание автомобильных шин и дребезжание трамвайных вагонов в любви объясняются парочки.
Сколько мне лет? Пятьдесят, шестьдесят? Почему нужно так усложнять себе жизнь? Разве я не успею еще — и не один раз — доказать, что значит быть инженером?
Сколько мне лет? Почему я не могу отработать положенные восемь, ну, десять часов, а потом не думать о работе — мало ли удовольствий на свете? Можно даже встретиться с девушкой, на такой вот скамейке…
Я представляю себе, как настороженно встретит меня завтра управляющий, потом, услышав «да», мило улыбнется… и пойдет у нас нормальная работа. …Нормальная работа! А что это значит? Снова будут простаивать бригады. Ну вот, опять за свое. Просто начнется обычная работа, как у всех главных инженеров.
Облака стали печально-лиловые, а потом почернели. Служба уличного освещения включила фонари. Стало совершенно ясно, что день кончился.
Все. Завтра я скажу «да». Временно, конечно!
Льет дождь.
Женщины пооткрывали разноцветные зонтики, а мужская половина населения Москвы бодро шествует под струями воды (более слабые духом, правда, пробуют прикрыться газетами). И все же дождь и раскаты грома вызывают у жителей города скорее доброжелательность и покровительственную усмешку.
На мне уже совсем промокла рубашка, но я не ускоряю шаг: не хочется в трест. Сейчас мне предстоит разговор с Костроминым.
…В это утро у меня в кабинете побывало много людей.
Первым вошел Мякишев, по привычке небрежно поздоровался и начал рыться в моих папках — в поисках «одной бумажки». Бумажки он не нашел, но почему-то не уходил.
— Виктор Константинович, — наконец смущенно обратился он ко мне, — вы как-то просили помочь вам с диспетчерской, я отказал тогда. Сегодня утром я подумал, что мог бы выделить вам человека.
К моему удивлению, Мякишев держал карандаш перед ртом горизонтально, что означало полное уважение.
— Спасибо, Федор Петрович, — сухо сказал я. — Сейчас, когда работает автоматика, нам хватает людей.
Снова открылась дверь — Топорков. Несмотря на жару, он был наглухо застегнут, в белом стоячем воротничке, при галстуке. Топорков молча вытянулся перед столом.
— Ну, что у вас? — с досадой спросил я. Я ждал Костромина. Топорков все больше вытягивался, преданно глядя мне в глаза.
— Считаю своим приятным долгом, — наконец начал он.
— Что за «приятный долг»? Говорите скорее, Топорков… Я очень занят!..
— Слушаюсь! — Топорков, казалось, вот-вот коснется головой потолка.
Мне вдруг мучительно захотелось, чтобы он ушел, и я строго его спросил:
— Что там в проектной мастерской? Договорились с ними? Сегодня, кажется, приемный день, поспешите туда.
— Я там был вчера, Виктор Константинович. Договорился: лифтовые панели они делают сборными.
— А завод дал согласие?
— Договорился и с заводом, он принимает заказ.
В другое время это известие обрадовало бы меня. А сейчас я только кивнул и демонстративно придвинул к себе бумаги.
— Считаю своим приятным долгом, — снова начал Топорков, на этот раз менее уверенно.
— Ладно, Топорков, доскажете в следующий раз. А теперь, если…
— Слушаюсь, — Топорков начал пятиться к двери.
В комнату вбежал Ротонов.
Он быстро пересек комнату и схватил мою руку.
— Ты знаешь, Виктор! Ты… знаешь!
— Что там еще случилось? Говорите скорее! — Я вскочил. Первая моя мысль была о повой аварии.
— С этого момента я буду говорить тебе «вы», Виктор, и называть только по имени-отчеству…
— Не может быть!
— Ты не веришь, Виктор? Честное слово!.. Если я что обещаю, обязательно выполню…
Ротонов тут же начал приводить примеры из своей жизни, очень, по его мнению, убедительные. Он так увлекся, что забыл цель своего прихода.
— Ты понимаешь, Виктор, контракт деловой человек может нарушить. Тебе выгодно, Виктор, нарушай договор, плати неустойку, но, если деловой человек дал слово, он его должен сдержать… Ты понимаешь, Виктор, разницу между контрактом и словом?
Бегая по комнате, Ротонов очутился у открытой двери. Он остановился в недоумении. Тут ему в голову пришла простая мысль, что, если дверь открыта, надо выйти. И он исчез так же быстро, как и вошел.
«С чего бы это они сегодня так ко мне расположены?» — подумал я.
Мой телефон, проспавший начало работы, захлебываясь, зазвонил. Говорил Анатолий, он коротко сообщил: проектировщики приняли все наши предложения. Но сейчас мне было не до него, я сказал:
— Понимаете, создалась новая ситуация, нам нужно поговорить о дальнейшей работе Управления обеспечения…
— Нам нужно о многом поговорить, — перебил меня Анатолий. Он помолчал, потом строго произнес: — Соков мне звонил. Рассказал историю, как вы его выручили. Вы все же поосторожнее там!..
Ах, вот оно что! И Мякишев, и Ротонов, и Топорков, а вот сейчас Анатолий узнали про распоряжение, которое я дал Сокову… Поздновато, друзья!
Костромин все не шел. «Может, обойдется, — подумал я, — как было бы хорошо».
В дверях, глядя на меня, стоял Костромин.
— Владислав Ипполитович, я согласен на время прекратить перестройку треста, — сразу сказал я ему.
На лице Костромина отразилась целая серия чувств: радость наконец достигнутой победы, насмешка, самодовольство. Он по-хозяйски сел, рассматривая меня.
