«Да, дискриминация», — повторил Карл Альбертович, Я все еще не мог прийти в себя. «Ведите совещание», — строго напомнил мне Несветов, он попросил Карла Альбертовича разъяснить, в чем она заключается. Ниже следует точная протокольная запись выступления Карла Вернера. Запись сделана по его настоянию.)

«Мне очень хорошо познакомиться с заместитель начальника главка товарищем Несветов. Я готов разъяснить, потому что разъяснение есть большая польза… Все споры между людьми были из-за того, что люди весьма плохо понимали один другого. Говорю разъяснение. Что есть дискриминация? Пусть уважаемые советские товарищи меня простят. Я хотя изучал все время русский язык и даже Виктор изволил… Изволил? Я правильно говорю это слово?..

Хорошо. Изволил сказать, что скоро у меня будет московский выговор, но имею трудности. Я, можно сказать, какой самоук. Так вот, что есть Diskriminierung? Дискриминация есть неодинаковое отношение к людям. Вот как было. На совещании от шестнадцатого сентября я сказал, что рабочие, которые дал товарищ Ким фирме «Gummi», — Drückeberger… что значит — лодырь, плохо работают. Я сделал очень нетактично, весьма хуже, чем товарищ Быков. Как наказали меня? Виктор вызвал fein, что есть тонко, показал ошибку, и я, Карл Вернер, извинился. Прошу Виктор дать Auskunft, что есть справку… Хорошо. Я, Карл Вернер, считаю, что товарищ Быков совершил малый проступок, всего сказал, что закроет электричество. А его сняли с работы. Это и есть дискриминация меня. Я предлагаю товарища Быков in seane Rechte wiedereinsetzen, что есть восстановить в правах».

Руководитель совещания п/п

В. Нефедов.

Отпечатано 14 экз.

Разослано: фирмам, тресту, СУ-113, н-ку строительства.

Осень. Листья. Они всюду на моем пути. На земле — сухие и беспомощные, в воздухе — кружатся и нехотя падают, и вдали, на Ленинских горах, — огромные веера, желтые, красные и еще какого-то оттенка, который трудно передать, но именно он создает впечатление золота, пламени и могучей неиссякаемой щедрости. Тянет туда… У Москвы-реки пустынно. Все та же набережная с гранитными ступенями, с ровной асфальтированной дорогой и деревянными скамеечками. Только сейчас по ступеням никто не ходит, никто не ездит по дорогам и не сидит на скамейках. Та же река с широкой излучиной течет себе, чешуйчато поблескивая. Только никто не плывет по ней, свободная она, широкая и первозданная… Красиво? Да. Но почему-то тоскливо, больно, вроде что-то ушло и уже не вернется. Нет людей. Что она, природа, без людей? Тех, что приходили сюда с рычащими магнитофонами (проклятье, всюду шум!), с мячами для игры (безобразие, все мячи обязательно летят в твою голову!), с корзинами, наполненными различными продуктами (противно даже смотреть, жуют весь день!)… Ну иди отдыхай, сейчас ты один. И шума нет, мячей, корзин нет. Ведь ты критиковал, иди наслаждайся природой. Ах, печально? То-то же!

Гремя, подошел поезд метро. Открылись двери — я снова среди людей. Тут все как ушедшим летом, тут нет времен года. Я знаю: водитель сейчас нажмет кнопку, и поезд двинется по проторенным дорожкам метро. У меня будет двадцать свободных минут — не позвонит телефон, никто не обратится ко мне, здесь нет даже вездесущего радио.

Мудрый Метрополитен специально так устроил — люди могут за минуты поездки подготовить себя к предстоящему дню или, может быть, вспомнить прошедший…

Вчера ко мне пришла Мария. Когда я открыл дверь, она стояла на площадке.

— Мария? Я рад, заходите!

Она не тронулась с места, пытливо смотрела на меня.

— Это я, Мария, вы не ошиблись, — пробовал я шутить. — Виктор, Виктор Константинович, или Тишайший, как меня называл Быков. Но его уже нет, так что Тишайший отпадает.

— Вы? Да, вроде так… А я уже думала после телефонного разговора…

— Вы простите, согласен, был груб. Но скажите, пожалуйста, почему звонить вы должны из квартиры Аркадия? Так поздно? Куда вы исчезли?

Она вошла.

— Вы помните, когда мы познакомились в этой самой передней, вы хотели галантно снять с меня платье? Думали, что это пальто. Мы с Аркадием, когда вспоминаем, очень смеемся.

«Смеемся»? «Мы с Аркадием»?.. У меня пропала охота расспрашивать ее.

— Чаю? Кофе?

Она отказалась. Начала рассказывать о Крыме. О шуме волн, о больших теплоходах из сказочных теплых стран. Корабли стоят у причалов всего несколько часов и снова куда-то уходят, унося с собой пассажиров. О письме, которое девушка-гречанка бросила на причал (Мария, правда, не знает, что в письме. За ним бросился Валерий, но опоздал, подняли другие); о восходе солнца, напоминающего золотой зонтик, о ветрах, которые дуют в горах и грозятся унести с собой и маленькие строения, и людей.

Я молчал. Из рассказа следовало, что к Аркадию добавился еще какой-то Валерий. Что ж, это следовало ожидать. Мы сделали промашку: разве пускают интересную девушку одну отдыхать, да еще туда, где волны, ветры и иностранные теплоходы, уходящие в небытие? Интересную? Я посмотрел на нее… Да, наверное.

— Вы меня не слушаете, Виктор? Что так пристально смотрите на меня? Заскучали? Ну ладно, я еще расскажу вам. Или знаете что, пойдемте, я сварю вам кофе.

Она поднялась, но я с ужасом заявил, что в кухню ей идти нельзя.

— Почему? Там кто-то есть?

Она быстро прошла на кухню. Несколько минут гремела там посудой, что-то пела, кажется снова про волны.

— Ничего особенного, Виктор. Еще ничего. У многих моих знакомых черт знает что на кухне делается. — Она принесла в комнату Большую чугунную сковороду. — Довольно мила. — Большая чугунная сковорода, которая всегда на меня ворчала, сейчас смирно повисла на ее пальце. — Вы строите большой дом, Виктор, но, наверное, не знаете, что сковороду моют просто мылом, как и людей. Нет, правда мила! Где вы ее достали? Там в духовке я нашла еще пять сковородок. Боже мой, зачем вам столько? Может быть, мне преподнесете эту? Я буду брать ее с собой в поездки.

Я заметил, что Большая чугунная сковорода самодовольно заблестела.

— Отказываете? Ну как хотите. Только иметь холостому товарищу шесть сковородок совсем ни к чему. — Она засмеялась.

Я готов поклясться, что моя ворчливая старушка сковорода тоже засмеялась. Это было так неожиданно, что и я не мог удержаться.

— Так, констатируем, лед тронулся. Наш мрачный, полный достоинства хозяин изволил улыбнуться… Сейчас будет кофе.

Она ушла на кухню. Вскоре вернулась с двумя чашками.

— А в шкафчиках у вас порядок. По пятибалльном системе можно и четверочку поставить. — Мария придвинула ко мне чашку. — Пейте, Тишайший! Мне понравилось это прозвище. Потом я покаюсь во всех своих грехах, конечно, в надежде, что вы отпустите их и снова настанет мир. А?

Что-то в ее лице изменилось, то ли мелкие морщинки добавились в углах рта, то ли тени легли под глазами, никак не мог уловить.

— Все рассматриваете меня, — говорила она. — Молчите и рассматриваете… Может, из-за этого вас и прозвали «Тишайшим»? А ей-богу, здорово! Наверное, очень остроумный человек сочинил, правда? Ну чего, чего молчите?

Мария снова начала рассказывать о поездке, на этот раз действие разворачивалось уже не у моря, а в горах. Ехали на машине. Горы, известно, это очень большое и очень величественное. Она не может дать точной характеристики и рекомендует перечитать «Героя нашего времени». Правда, там действие происходит на Кавказе, но все равно. Так вот, горы играют с машиной как кошка с мышью. То они заставляют машину карабкаться вверх, то вдруг бросают вниз, в ущелье, и машина удирает во все лопатки. Но горы все равно настигают ее. Или едешь почти по обрыву, а над тобой висит скала, вся в трещинах…

— А вы помните, Виктор, как по телефону предложили выйти за вас замуж? — вдруг не очень последовательна сказала она. — Знаете, это было, конечно, комично — объяснение в любви по проводам, но и трогательно. Правда? Я часто вспоминаю. А вы? — Мария подождала ответа. — Я принесу еще кофе, а потом вам расскажу. Хорошо? — спросила она, как будто все то, что она говорила, еще не было рассказом и он только должен начаться.