Ночь к концу. Светает… Двор с безмолвными деревьями, пустыми дорожками и пустыми площадками… Еще несколько минут, и солнце прямой наводкой зажигает напротив окна… Лучи его касаются деревьев, и они словно оживают, колышется каждый листок… Листок, листок!.. Нужно решать… Скажи, почему ты тогда, у Анатолия на даче, так безжалостно жег корабли? Для чего это было делать? Ведь Вика просила разъяснить ей. Она сказала, что для нее это очень важно. Может быть, в тот момент всё решалось. Для чего?

Странно, сначала просыпается не дом, а двор… Из-за поворота дорожки — бегущий человек в трусах. Вот он ближе… Дед — седая борода… Нет, не дед — совсем молодое загорелое тело… Какого черта ему нужна эта борода седая, торчащая вперед лопаткой?! Ага, девица тоже бежит… Красный элегантный костюм, смотрит перед собой только прямо. Но вот не удержалась — взгляд на окно… Как же, как же, такой красивый костюм!.. Да и кроме костюма… Так какое решение?.. Сейчас уже поздно. Она уехала, наверное, с тем, ее спутником.

Вот и животный мир — белая собачка, кажется одно ухо коричневое. Да, белая собачка с коричневым ухом. Очень мила!.. Почему такое грустное лицо у женщины — хозяйки собачки?.. Собачка мчится за «дедом» и девушкой в красном костюме. Наверное, считает, что они бегут специально для нее… Ну а они?.. Игнорируют — собачка портит их стиль. В самом деле, бородка лопаткой, элегантный костюм — и собачка. Согласен, не подходит… На дорожках уже появились люди. Белая собачка — за ними. Глупенькая, ей кажется, что люди не спешат на работу, а играют с ней… Женщина поднимает собачку, целует… Почему у женщины такое печальное лицо?.. Решение? Остаться тут я не могу. Трудно будет… Эти проклятые воспоминания. Кажется, остается одно — уехать. Так, что ли?!

Сверху бьют молотки — это встала моя соседка. Снова бьют молотки — у нее деревянные подошвы туфель… «Поднимите руки вверх!» — за стеной радио… Фу, как кричит!.. Звуки, словно стена рушится, — мусоропровод… Понимаю — отъезд сейчас воспримется на стройке как побег… Но нет выхода… Не выдержу.

Быстро — душ! Душ-ш… Зарядка? Не будет… Завтрак? Не будет… Можно идти? Будильник? Бедняга! — чуть не забыл его завести. Завод, завод звонка — пусть позвонит еще немного Жанне… Все? Все… Дом уже проснулся полностью.

Лифт? Долго ждать… Третий этаж… второй — свет еще горит… первый…

Утро.

Так вот решение — уехать. Другого выхода нет. Только уехать, а не сбежать… Добиться, чтобы предложения Роликова и Кима были приняты.

Начальник отдела руководящих кадров, молодой человек, одетый в добротный синий костюм, не спеша прочел мое заявление, даже повернул листок (нет ли чего на обороте?), вежливо спросил, окончательно ли это мое решение.

— Да.

— Очень жалко, я доложу начальнику главка. — Он сказал это вроде заинтересованно, но тут зазвонил телефон, он сразу забыл обо мне, несколько минут обсуждал с кем-то вопрос о вечере, тепло посмеиваясь, потом положил трубку.

— Так о чем мы?.. Ах да, ваше заявление… Жалко все же терять дипломированного инженера. Клюют нас за это.

От этого «терять дипломированного инженера» на меня повеяло космическим холодом. Почему-то, по ассоциации, вспомнился оратор, который недавно с трибуны убеждал нас соблюдать технику безопасности: «От несчастных случаев мы теряем на производстве много человеко-дней», — говорил он… Не покалеченного человека ему было жалко, а тех восьми часов, которые мог бы проработать этот человек, если б он не был покалечен. Дикой мне всегда кажется эта арифметика, когда больного человека множат на дни болезни и получают «потерянные человеко-дни».

— Клюют? — переспросил я кадровика.

— Очень! — Он оживился. — Слушайте… если вы хотите уехать, вам ведь все равно куда?

Я кивнул головой.

— Знаете, пошлем вас через главк, переводом.

— Тогда не будут «клевать»?

— Нет-нет, у нас разнарядка есть — дать людей в другие министерства, — хорошо?

— Валяйте, — грубовато ответил я, чтобы как-то показать ему свое неуважение. — Значит, через две недели?

Его глаза остро блеснули, но он заставил себя засмеяться:

— «Валяйте» — какое оригинальное слово!.. Да, перевод через две недели.

— Елена Ивановна, пожалуйста, запишите.

— Я так запомню, Виктор Константинович. Вы знаете, Костырин тоже просил записывать, потом я его отучила.

— Но меня вы еще не успели отучить, может быть, поэтому мы вместе работаем… (Резковато, не надо обижать, пошути!). Сейчас, Елена Ивановна, вы, можно сказать, секретарь международного плана.

— Международного? Ну да… Хорошо, записываю.

— Вызовите ко мне Роликова и Морева… Вы их знаете? Хорошо. На семнадцать тридцать. Позвоните в Институт по проектированию организации работ, вот телефон, соедините меня с директором Рыбаковым, записали? На восемнадцать вызовите сюда Кима.

— И Быкова?

— Нет, Быкова не нужно.

— Он будет обижаться, Виктор Константинович.

— Елена Ивановна, секретари международного плана никогда не делают замечаний шефам, даже косвенных (вздыхает, бедная!).

— Трудно соответствовать этому самому «международному плану».

— Да, нелегко. Записали?.. Позвоните начальнику СУ-25 Вяткину…

— Это такой маленький, все говорит?..

— Попросите его сюда подъехать. Записали? Позвоните в секретариат СЭВ, узнайте, как можно переговорить по телефону с Миловой — инженер из Софии.

— Это такая хорошенькая?..

— Соедините меня с ней. Записали? Завтра приезжают венгры, приготовьтесь, пожалуйста, к двенадцати.

— Снова нарзан? У нас еще нераскупоренные бутылки от поляков и болгар остались, никто нарзан не пьет. Люди вон откуда едут, Виктор Константинович, а мы их водой поим. Это что, тоже «международный план»?

— Приготовьтесь, вот деньги.

— Да что вы, Виктор Константинович, все свои деньги даете? У Костырина для приемов специальные средства были.

— У нас пока нет… Кофе, коньяк, бутерброды.

— Может, потрусить Костырина? Скажу, что поспорила с вами, он испугается.

— Не нужно «трусить» его, берите, пожалуйста, деньги и все организуйте… Записывайте…

— Вы что, Виктор Константинович, тут дел не на день, а на пять.

— Сейчас придется нам с вами быстрее поворачиваться, Елена Ивановна. Две недели!

— Почему две недели?

— Записывайте дальше, Елена Ивановна…

Так начался первый день из двух недель, которые отделяли меня от отъезда.

Жарко. Как только выходишь из помещения, солнце набрасывается, словно все время ждало именно тебя. Такое чувство, будто ты в фокусе гигантского зеркала. Вчера Быков расставил по всей площадке автоматы газированной воды — «газировки», как их тут дружески назвали.

Газировки сразу завоевали себе сердца и желудки всех строителей. Они добросовестно выдавали воду, холодную и, к удивлению всех, газированную. Около них очереди.

Я креплюсь. Еще давным-давно я усвоил правило не пить в жару, но тут не выдерживаю. Газировка промыла стакан, выдала порцию воды и зашипела — спросила: «Хо-ро-шш-о?»

«Прекрасная вода», — ответил я. Газировка покраснела. Это я увидел ясно, хотя она и так была окрашена в малиновый цвет. И вспомнился вдруг старый питьевой бачок, который царствовал когда-то на наших стройках.

Он был очень чванлив, этот бачок. Ведь на всех оперативках тогда разбирался вопрос, как обеспечены бригады бачками. Он пыжился, раздувал оцинкованные бока, требовал, чтобы его носили на руках, и казался себе незаменимым. Но работу выполнял плохо, вода в нем была невкусная, теплая, а внутри бачок был ржав, и ржавой была кружка на железной цепочке. Кого он мне напоминает, упрямый, самодовольный бачок?!

Я поднимаюсь на перекрытие. Тут работает бригада Роликова, впервые я увидел ее всю, шестьдесят человек. Действительно, ребята как на подбор… А которые тут по совместительству, трубачи? Кто тренер лыжного спорта?