Потом этот песок… Что стоило прорабу насыпать его столько, сколько нужно? Жильцы бы не мучились! Это же песок! Стоит он ерунду. Если уж так нужно, то он, Иннокентий Никитич, заплатил бы за этот песок в три — пять — десять раз больше… Но кто же строитель этого дома?

В передней раздался звонок. Иннокентий Никитич, кряхтя, надел туфли, прошел в переднюю и открыл дверь. На площадке стоял невысокого роста человек, худой, лицо серое, застывшее. Композитор заметил, что пиджак на нем перекошен, на плече висит фотоаппарат.

— Вы ко мне? — спросил композитор.

Посетитель помолчал и тихо ответил:

— Да.

— Заходите, пожалуйста.

Посетитель прошел в комнату, несмело улыбнулся.

— Я строитель этого дома, — медленно и немного торжественно сказал он.

НИНЕ ОТ АНЕТЫ

Бесстыдница! Уже сажусь в машину. Все громы небесные на твою голову! Что я буду делать с Ними двоими, проклятая девчонка? Олег еще ничего, но Жорка, ты ведь знаешь, — он из железа сделан.

Не знаю, сколько мне еще остается жить, но учти, это Мое последнее к тебе письмо. А может быть, вообще последнее… живой, думаю, не вернусь.

У-у, негодница! Пиши мне до востребования — Гагры. Не спутай, в последний момент мы решили ехать на Кавказ.

Анета

Сели на стулья, чтобы все было хорошо. Встаем… Все громы небеси… Они выносят меня из квартиры…

НИНЕ ОТ АНЕТЫ

Из Гагр

Вреднющая девчонка! Ты осталась жива после моих проклятий? Мы в Гаграх. Конечно, писем тебе писать не буду. Вот только эта записка, которую один Милый человек взялся тебе доставить…

Температура воздуха тут 28°, воды — 23°. Сухо. Ну что?! Слышала я сегодня передачу по радио — у тебя в Москве идут дожди… Ну что?! Жалеешь? То-то!

На этом записку заканчиваю. Написала только, чтобы ты лопнула от зависти.

Анета

В ТОМ ЖЕ КОНВЕРТЕ

Чего-то Милый человек задерживается. Так уж и быть, в порядке исключения, напишу еще немного.

Вынесли меня из квартиры и тут же у машины начали было распределять места. Но я заявила, что буду на заднем сиденье, и притом одна.

Жорка пробовал было возразить: у него, мол, когда он сидит впереди, голова кружится. Но я только посмотрела, и он сдался. Поехали. Сначала было интересно: там лесок, там дом один-одинешенек стоит, перегоняем разные машины. Потом стало скучно. Дорога бежит и бежит…

С чего это считается, Нина, что на своей машине хорошо ехать? Не знаю… Сели бы на самолет — и через час и сорок минут на месте.

Ага, вот, кажется, и Милый человек пришел! Нет, не он, чужой какой-то. Тут на меня все поглядывают.

Первое время по дороге Жорка все со мной заговаривал: называл деревни, поселки (они уже тут ездили). Ну а я только «да» и «нет».

— Да ты что, Анюта? — удивился Жорка.

Ах, Анюта! Ну, тогда я совсем замолчала. Так и приехали в Гагры. У нас все отдельно: палатки, пляж. Только вечером они со мной — охраняют. Жора всерьез говорит, что они за меня отвечают.

И все же Милый человек «просочился» (это выражение из одной военной книги, которую я от скуки читаю). Никак не могу запомнить, как зовут «просочившегося», не то Аксель, не то Аксельбант. Кажется, такого имени нет.

Так вот вчера Олег и Жорка немного задержались, в каком-то соревновании участвовали. Ну а мы с Аксельбантом пошли в кино. Так они такой скандал устроили!

— Я твоего ухажера за ноги и в море утоплю! — Это все Жорка кричал. И к Олегу: — Может, посадим ее на самолет — и в Москву? Только на секунду отлучились — и вот тебе. Выпусти ее из-под контроля, черт знает что наделает!

Ага, пришел… Я приказала ему сесть в сторонке, пока закончу письмо. Вон он сидит, смотрит на меня большими круглыми глазами. Уронила карандаш, просто так, чтобы позабавиться, он вскочил. Смешной, а жалко, что уезжает?

Целый день Олег и Жорка спорят о путях-дорогах строительства. Надоело мне, так я им и сказала.

— Пожалуйста, — говорит Жорка (он уже черный как негр. Ручищи большие, волосатые!), — можешь тоже принимать участие в споре. Нина, если б была тут, не скучала бы с нами… Книги читай. Хочешь, завтра в ущелье поедем?

А меня, честно скажу, от этих поездок, машины, запаха бензина просто тошнит… Ого, уже 9.30! Кончаю, а то мой Аксельбант опоздает. Всего тебе.

Анета

АНЕТЕ ОТ НИНЫ

Из Москвы

Я опоздала всего на полчаса, Анеточка. Приехала, а вас уже и след простыл, только застала на полу твою ругательную записку. (Почему на полу? А?)

Взяла билет на самолет. Буду у вас через два дня. Разыщу. Наверное, ты будешь одиноко сидеть на высокой скале, а Олег и Жора с мечами и щитами будут стоять внизу. Если, конечно, никто не «просочился»…

Только что вручил мне твое письмо Аксельбант. Я тоже не расслышала, как он представился, а Аксельбант вполне хорошая фамилия, не хуже, чем Мышкин (правда, тот был князем).

Он сто раз извинился и столько же раз низко кланялся все в дверях. Наконец это мне надоело, и я, в чем публично каюсь, заявила: пусть заходит или я закрою дверь. Глаза у него действительно круглые. Он их округлил еще больше и бочком вошел в переднюю. Я приняла его в дядь Василином кабинете. Села в кресло за письменный стол и строго спросила, как это делают большие начальники:

— Ну, что у вас?

По-моему, он удивился.

— Садитесь, пожалуйста, — я показала на глубокое черное кресло у стола. Он сел, и уж никак оттуда не мог выбраться — торчала только одна голова.

Когда я прочла твое письмо, он попросил, чтобы я написала ответ, так как хочет мое столь важное письмо доставить тебе лично. Я спросила: что же, он еще раз собирается лететь на Кавказ?

Он снова принялся извиняться. Но я сказала, что, в общем, мне безразлично. Вот пишу тебе письмо… Аксельбант пробовал выбраться из кресла, но не смог, сидит тихонько.

Так вот, моя милая, какая интересная новость. «Мой», как ты его называешь, прораб начал путешествие по своим построенным домам. И с кем ты думаешь? С какой-то молодой скрипачкой. В первом же доме Кривоколенного переулка они попали в квартиру к композитору. Изоляцию перекрытия во время строительства сделали плохо, шум, стук сверху — композитор ни работать, ни жить не может… Так что же делает «мой» прораб? Как ты думаешь? Ругает какого-то другого, мифического прораба и легонько так со своей скрипачкой к двери.

Старенький, сухонький, серенький, одно за ним вроде было — смел, самостоятелен. А тут струсил.

Я все рассказала композитору. Тот тоже возмутился, собирается в какую-то инстанцию жаловаться. Так ему и надо, сухарю!

Как ты меня называла? Бесстыдница плюс негодница — такой и подписываюсь.

P.S. Твой Аксельбант наконец выбрался из кресла. Снова кланяется и благодарит, будто я ему выдала путевку на Кавказ. А может, и действительно выдала? Смешной он у тебя.

Нина

НИНЕ ОТ ЛАРИСЫ АЛЕКСАНДРОВНЫ

Из Звенигорода

Милая Нина! (Вот даже как — милая!)[1]

Мы уже разместились. Только Фрисия никак не может привыкнуть к здешним местам. Скучает, видно, по дому, мало ест. (Ай-я-яй, бедненькая: не ест!)

Дядя Василий собирается писать Вам подробное письмо. Новая дача, которую мы получили в аренду, сделана плохо, все скрипит: и полы, и двери. А ночью скрипит чердак. Может быть, так нужно, чтобы кругом скрипело, как когда-то новые сапоги? Вы, наверное, не знаете, что в старое время в сапоги укладывались специальные стельки, чтобы были «сапоги со скрипом».

Фрисии тоже, видно, этот скрип действует на нервы, поэтому она не ест. Пожалуйста, если Вас не затруднит, купите ей другой ошейник, побольше. Почему-то старый ошейник ей стал мал. (Наверное, от недоедания!)