— Считаю, Быкова увольнять не следует.

— Что-что? — удивился Несветов. — Ведь только три дня назад тут обсуждалось, ты был за увольнение…

— Я ошибся.

Несветов рассмеялся, но к концу моего рассказа задумался.

— Ты, может быть, и прав, но, к сожалению, Быкову уже помочь нельзя. — Потом, перейдя на «вы», Несветов уважительно добавил: — Но вы правильно сделали, Виктор Константинович, что снова подняли этот вопрос.

Мы вышли на улицу. Уже у машины он крепко пожал мне руку.

…Так мне хотелось, чтобы закончилась встреча с Несветовым. Но в действительности все было значительно хуже. Несветов действительно рассмеялся, но не задумался, а, пристально рассматривая меня, иронически сказал:

— Признаться, я думал тогда, что столь популярный во всех сферах начальник строительства заступится за Быкова, несмотря на его грубое выступление. — Потом, перейдя на «вы», Несветов оскорбительно вежливо добавил: — Надо сказать, Виктор Константинович, что вы весьма тонко сейчас поступили. И волк сыт — заступились за Быкова, и овцы целы — Быкова на стройке не будет, ведь его уже выручить нельзя.

Я хотел сказать-объяснить, что он не прав, но Несветов уехал.

Подул ветер, в воздухе кружились и падали осенние листья.

…На стройке я встретился с Роликовым, Моревым и Сечкиным.

— Был в главке. Получил ответ, что восстановить Быкова нельзя, — сказал я.

— Понятно, — ответил Морев.

То же я сказал и Карлу Альбертовичу.

— Verstadnis — понимаю, — ответил он.

Я позвонил Вяткину.

— Был в главке. Несветов сказал, что Быкову помочь нельзя.

— Так, понятно.

— Что понятно?! — закричал я в трубку. — Что вам всем понятно?

— Чего ты кричишь, Виктор, — ласково заметил Вяткин. — Такой выдержанный товарищ и вдруг?..

— Знаете что… пошли вы все подальше.

Вяткин рассмеялся:

— Можно и пойти, лишь бы был толк.

— Какой толк?! — кричал я. — В чем толк?

Быкову снилось, что он на стройке, снова стоит на пригорке. Пять, шесть экскаваторов, нет, он ошибся, их гораздо больше, опускают ковши в котлован и тащат их вверх. Подъезжают машины. Но странно, из ковшей ничего не сыплется в кузова. Почему?.. Ах да, ведь котлован уже давно закончен. Конечно, выкопан! Для чего же на стройку снова пришли экскаваторы?

Это Ким, чертов Ким со своими штучками! Ну ясно — сейчас должно приехать начальство, Ким хочет показать, как они быстро работают… Машины с пустыми кузовами быстро отъезжают и несутся куда-то, словно в самом деле возят грунт.

«Ким, — кричит он, — а ну-ка сюда!» И Ким, как раньше, бежит на пригорок. «Что ты, с ума сошел, Ким? Почему порожние машины?»

Ким отвечает, но Быков не слышит слов — экскаваторы подняли шум и визг… Вдруг он видит, что кто-то медленно идет к ним. В белом. Кто же это на стройке ходит в белом? Нефедов! Ну да, это он впервые знакомится с Нефедовым.

Как это впервые, ведь они уже год работают вместе, даже успели поссориться. Но Нефедов представляется и говорит, что работа организована хорошо… Как же хорошо, когда экскаваторы грузят воздух, а машины воздух возят?! Смеется он, что ли?

…Быков проснулся. Серое, холодное утро вторглось в комнату. Напомнило безжалостно и так ясно, что для него уже нет стройки, что вот он сейчас, в рабочее время, лежит в постели — он, начальник стройуправления! Не будет уже чудного Роликова с его хлопцами, молчаливого диспетчера Сечкина, которому он недавно помог получить квартиру, не будет хитрого Кима, финансового бога Михаила Александровича и еще многих других, которые составляли его коллектив, его СУ. Не будет иностранных рабочих и инженеров, их многоязычного говора, длинных крытых машин, только что прибывших из Софии, Берлина, Праги, Бухареста, Варшавы, что придавало стройке особый колорит и значимость. Не будет большого ползучего крана, стройдвора, где нарезались все деревянные детали для стройки, даже кусок доски длиной в метр (он так гордился — на стройке нигде нет ни щепы, ни обрезков); бытовок, за которые он получил выговор: очень шикарно их отделал (потом возили экскурсии смотреть образцовые бытовки, а выговор так и не сняли). Не будет площадки, дорог, окаймленных ящиками с цветами и, наконец, не будет самого здания, которое уже высится над домами, рекой, над тополями… Конечно, дадут новое стройуправление. Но это будет другой коллектив, другая стройка. Тяжесть от утраты давила его. Если б он мог… если бы он мог все вернуть назад!..

В окно он видел, как по тротуару спешат люди: направо, налево, пересекают улицу. Каждый по своему маршруту. Быков знает, что, как бы ни был сложен их маршрут, люди прибудут на свое место, начнут работать. Только он в это утро никуда не спешит, лежит себе… Возникает еще одна мысль — ведь не будет Нефедова. Нефедова? А зачем он? И вдруг Быков снова очень ясно понимает, как нехорошо, неинтересно ему будет без Нефедова… Ерунда-то какая! Наоборот, будет очень хорошо. Кончатся споры…

Быков еще не встает. Если бы все сначала!.. Что бы он тогда сделал? Он задумался. «Не хитрить!» — приказал Быков себе. Он быстро встал, оделся и, не заглянув в Наташину записку, быстро вышел на улицу. Через двадцать минут Быков стоял на пригорке напротив стройки. Конечно, на Стройку он не пойдет, но то, что он должен решить, он решит здесь.

Низко пал туман. Нехотя моросил или, может быть, плакал мелкий дождь, под ногами чернели лужи. Казалось, спрятаться бы всему живому. Но по проспекту все так же вниз-вверх деловито и неудержимо шли машины, бежали озабоченные люди, а на стройке, едва угадываясь в высоте, двигалась большая стрела и странно, казалось сами по себе, в воздухе плыли две колонны.

Он помнит первые колонны, собрание. И потом приход Нефедова — это было год назад.

Пришел эдакий веселый молодой человек с дурацкими идеями о потоке снизу вверх, об объединенной бригаде. Ну как это может быть, скажите, чтобы поток шел вверх, или что это за бригада в триста человек? Нефедов тогда говорил, а Быков думал тяжелую начальническую думу о перерасходе зарплаты, о недостающих материалах, о бытовках, о столовой, наконец. Черт побери, как все стало сложно с приходом на стройку иностранных фирм! Хорошо Нефедовым — веселым, чистеньким. У них идеи… Быкову всегда доставалась одна черная работа. Рассказывают, что Нефедов сирота, прошел трудный путь, сам выбился в люди… «Чепуха это, — думал тогда Быков, — разве у таких улыбчивых пареньков могла быть трудная жизнь? Сочинил сам легенду и сам пустил ее в ход».

Нефедов сорвался со своими предложениями один раз, второй. Вот-вот Нефедова должны были снять с работы. Что-то в этом парне было особое. Смелость? Решительность? Быков тогда не мог понять. Сейчас он знал — это была убежденность или даже одержимость.

…Дождь пошел сильнее. Быкову вдруг показалось, что мальчик на огромном плакате, который висел на фасаде здания, заплакал…

Взять бы тогда Быкову и поддержать парня. Но пока он раздумывал, это сделали другие: Роликов, Йожеф Надь из Госплана Венгрии, Вяткин.

Стройка вошла в ритм. И все, что с таким скрежетом проталкивал Быков — высокая заработная плата, объем работ, производительность, — решилось само собой. Ибо, наконец это Быков понял, при заинтересованности людей и взаимовыручке все так называемые трудности исчезали. И еще он понял, что непреодолимых трудностей вообще нет. А повыдумывали их неумелые или недобросовестные люди. Он, Быков, оказался среди них.

Ему вдруг показалось, что вся его жизнь была трудная, сумрачная. Почему так тяжко все давалось? Он вспомнил институт… Преподавательница, еще молодая женщина с бледным, болезненным лицом, говорит об интегралах… Через две лекции его товарищи уже решали первые задачи, а он угрюмо вбивал себе в голову определение: «Интеграл… понятие, возникающее в связи с потребностью отыскивать функции по их производным…» По их производным. Черт знает что!.. Конечно, он потом догнал: вбивал, вбивал — понял… Отдыха, развлечений он не знал. Когда другие отдыхали или готовились к лекциям, он на станции разгружал вагоны. Сколько он на спине переносил мешков о мукой!