Привет Вам от дяди Василия и Фрисии.

Тетя Лариса

P.S. Цветок в спальне на окне нужно поливать раствором чая. Не забудьте, пожалуйста.

Р.Р.S. Фрисия — какая умница! — сидит рядом и смотрит, как я пишу. Я не удивлюсь, если она знает, кому письмо, потому что выражение у нее доброе-доброе…

ЛАРИСЕ АЛЕКСАНДРОВНЕ ОТ НИНЫ

Из Москвы

Лариса Александровна!

Получила Ваше письмо, спасибо за приветы. Конечно, я задержалась бы с отъездом на несколько дней, чтобы купить собаке новый ошейник. Но я уже взяла билет на самолет — вылетаю на Кавказ, — так что, к сожалению, не смогу.

Скрипит все в Вашей даче потому, что ее, наверное, строили такие прорабы, как наш Петр Иванович. Тут уж ничего не поделаешь.

Ключ, как Вы просили, оставляю соседке.

Привет дяде Василию.

Нина

НИНЕ ОТ АНЕТЫ

Телеграмма из Гагр

УРА НИНКА АКСЕЛЬБАНТ ПРИВЕЗ ПИСЬМО ЧТО ТЫ ВЫЛЕТАЕШЬ ТЧК СЕЙЧАС МОИ СТОРОЖА ЗАПЛЯШУТ ТЧК ЖДЕМ ЕЖЕДНЕВНО ЧЕТЫРНАДЦАТЬ АВТОБУСНОЙ ТЧК АКСЕЛЬБАНТ УВАЖЕНИЯ ТЕБЕ ЗАДЕРЖИВАЕТСЯ АНЕТА

К. В. ГУСАКОВОЙ

ОТ ПЕТРА ИВАНОВИЧА САМОТАСКИНА

Телеграмма из Москвы

ПРИЕЗД ЗАДЕРЖИВАЕТСЯ СООБЩУ САМОТАСКИН

Вся история человечества сопровождается криком — одна его часть кричит на другую. Вероятно, еще когда люди жили в пещерах и новой техникой считался не просто камень, а камень, заточенный с одной стороны, какой-нибудь косматый индивидуум посильнее кричал на других, что они, мол, нарушили технологию охоты на мамонта. Те помалкивали, хотя считали, что крикун в технологии совсем не разбирается.

Да что времена каменного века! Даже в раю, как сейчас стало известно, грехопадение Адама произошло гораздо раньше, чем это думают. Причисленный к ангелам второй категории, уже во втором часу сотворения Адам кричал на ангела совсем небольшого ранга, вроде бы секретаршу небесной канцелярии. Да, это было именно грехопадение, ибо ничего нет слаще, чем кричать на другого, слабого, при условии, что этот другой не огрызается.

В нашу пору крик и грубость значительно поуменьшились. Во-первых, потому, что крикунов быстро призывают к порядку, во-вторых, маловато стало людей, которые терпят крик. И все же крик остался. Правда, в век НТР он приобрел, так сказать, научно-техническую окраску. Говорят, если директор резок с подчиненными, простить его нужно. Завод, мол, план выполняет, и крик этот — технологический. Директор иначе не может. И вот, случилось один раз, крикуну в главке такое предложили, что заводу пришлось бы плохо. Тут бы директору и покричать на начальство, а он тихонько согласился. Только сотрудники отстояли завод.

Вывод из всего этого один: когда какая организация хочет определить характер своего крикуна директора, пусть везет его в министерство. Если, отстаивая интересы завода, будет он кричать на министра или, скажем, на замминистра, — значит, действительно характер у директора такой. Но если…

Иннокентий Никитич кричал. Он кричал, может быть, впервые в жизни. Во всяком случае, музыканты оркестра, с которыми композитор работал уже более десяти лет, могли бы это подтвердить. Даже когда флейтист Семен Соловейчик приходил на репетицию вялым и, подремывая, пропускал начало, даже когда барабанщик опаздывал ударить тарелками, а вторая скрипка Инна Андреевна по забывчивости начинала играть другую пьесу, — даже тогда Иннокентий Никитич делал только вежливое замечание. А теперь…

— Вы что, все с ума посходили?.. — гремел композитор. — Сначала пришел один строитель, все осмотрел… и наверх пошел, сказал, шум из-за бездельника прораба, который не сделал присыпку или засыпку, черт его знает! Потом пришел второй строитель — девица. Разъяснила, что, оказывается, прорабом и был тот первый строитель… Теперь приходите вы — уже третий по счету! — и говорите, что прорабом, а значит бездельником, были вы… Как это понимать?!

Когда композитор начал кричать, странная улыбка, с которой вошел посетитель, недоверчивая и вместе с тем полная ожидания чего-то хорошего, что должно сейчас произойти, исчезла и черты его лица улеглись в привычные желобки, морщины, впадины. Лицо его стало угрюмо-спокойным. Это было так неожиданно, что композитор притих.

— Ну что же вы?! — с раздражением спросил он. — Отвечайте что-нибудь!

Посетитель молчал, тягостная пауза повисла в комнате.

— Так вы присаживайтесь, — неуверенно предложил Иннокентий Никитич. — Значит, вы строили наш дом. Понимаю, это, наверное, очень трудно!.. Вы присядьте, пожалуйста… Как вас звать? Я даже не спросил…

Композитор, чтобы подать пример странному гостю, сел в кресло и сказал то, что обычно говорят строителям, когда хотят сказать им приятное:

— Не знаю, как это можно построить дом. Знаете, тут ремонт квартиры уже пятый год откладываешь, даже жутко становится, когда подумаешь, что придут маляры, штукатуры и кто там еще…

Но именно это удивление не действительными сложностями строительной профессии, а неприятными мелочами, которые вторгаются в обжитую квартиру во время самого пустякового ремонта, для настоящих строителей так же неприятно, как хирургу, когда удивляются не его смелости, выдержке и таланту, а терпению, с каким он возится с дурно пахнущим телом больного.

Тень прошла по лицу гостя.

— Пятый год? — тихо переспросил он.

— Конечно, не пятый год, — обрадовался композитор, наконец услышав голос молчаливого прораба. — Это я так сказал. Садитесь, пожалуйста… Вы специально, чтобы проверить, ушли с работы?

Прораб еще раз скользнул взглядом по комнате.

— Я в отпуске.

— В отпуске? — удивился композитор. — И время тратите на обход квартир?.. — Иннокентий Никитич представил себе свой отпуск: последние годы он ездил в Италию, Францию, был в Варне… Только сейчас он заметил новый, плохо сшитый костюм, который делал прораба кривобоким, увидел фотоаппарат, висящий через плечо, вспомнил странную улыбку. Да, конечно, прораб пришел, чтобы встретиться с людьми, для которых он трудился. Может быть, для этого человека такая встреча — самое удивительное приключение в жизни… Он, Иннокентий Никитич, — баловень судьбы, у него интересная жизнь, даже его неудачи и те были интересны. А вот этот человек?.. Иннокентию Никитичу стало не по себе:

— Так вы в отпуске?! Вот хорошо, что вы зашли ко мне. Может… — Он вскочил и подошел к буфету. — Пожалуйста, прошу вас.

Но прораб даже не посмотрел на рюмки.

— Я не слышу шума сверху.

— Да-да, конечно, это всегда так бывает… Вы заметили, товарищ, — быстро заговорил композитор, — вот телевизор совсем барахлит, а как приходит мастер, работает отлично. Прошу вас. — Он взял рюмку.

— Может, вам показалось? — спросил прораб.

— Как показалось? (Ну вот, хочешь с человеком по-хорошему!) Что значит показалось?! Я не сплю ночами… днем не могу работать, а вы «показалось»! (Противный сухарь!) Я это так не оставлю! — снова вскипел композитор. — В конце концов, я обращусь… — Он на минуту остановился, так как не знал, куда нужно обратиться. — Я обращусь… в контроль… (Ну конечно же в контроль, должен же быть какой-то контроль над этим человеком!) Это так даром не пройдет…

Лицо посетителя осталось спокойным. Композитор видел, как он провел рукой по стене, потом вышел в переднюю. Композитор прошел за ним, хотел открыть дверь, но ключа не было.

— Черт его знает, куда он делся, — раздраженно сказал Иннокентий Никитич.

— Он у вас в правом кармане. — Прораб вытащил помятый блокнот, что-то записал. — Это мой телефон. Если вам снова покажется, что сверху стучат, — позвоните мне.

— Как покажется?! — закричал композитор…

Когда через минуту композитор вышел на балкон, он увидел своего гостя. Ссутулившись, тот медленно шел по двору. Фотоаппарата на плече уже не было. «Забыл у меня, что ли?» — с беспокойством подумал Иннокентий Никитич. Но тут же увидел сверток в руке странного посетителя. «Завернул в газету. Зачем он брал с собой фотоаппарат?»