На тут вмешался Изобретатель.

— Доктор, — заметь, Виктор, он сразу определил, что она врач, — не браните Николая Николаевича, его на стройке даже Израилов похвалил.

— Что-что?! — она грозно сдвинула бровки. — Какая стройка, какой Израилов? И вообще, почему это вы, товарищ, сидите в палате больного и курите? Откуда вы?

Изобретатель понял, что дал промашку. Он тут же потушил папиросу и примирительно сказал:

— Я из Москвы… меня прислал Виктор Константинович.

— Вот, вот… без него нигде не обойдешься!

Она подошла к креслу, взяла мою руку, нащупала пульс.

— Так зачем же этот ваш Виктор прислал товарища? — строго спросила она меня, опустив руку. — И вообще, его разве еще не сняли с работы?

Она повернула голову к Изобретателю:

— Не сняли, товарищ?

— Степан Петрович Мурышкин, — представился Изобретатель. — За что его снимать, он способный инженер, настоящий…

— Да что вы? Вот никогда не думала!

Сперанский чуть вольнее сел в кресле и взял со стола папироску.

Лидия Владимировна строго посмотрела на него. Сперанский вздохнул, уложил папироску в коробку, закрыл ее и сверху поставил пепельницу.

— Может быть, может быть, Степан Петрович! — деланно покорно сказала Лидия Владимировна. — Только он совсем не воспитан. Это уж точно.

Она поднялась:

— Я рада, что лечение и режим дают свои результаты. У вас неплохой пульс, Николай Николаевич.

Тут я понял, Виктор, что должен оказать тебе услугу.

— Доктор, — слабым голосом сказал я, — не откажите в любезности отдать письмо Виктору Константиновичу.

— Ни за что!

— Я вас очень прошу. Это очень срочно, тут семейные дела.

Она заколебалась:

— Ну, давайте.

— До свидания, Степан Петрович, — приветливо сказала она. — До свидания, Николай Николаевич! — на этот раз строго.

Лидия Владимировна вышла.

Сперанский посидел еще две-три минуты и с неловкой улыбкой тоже попрощался.

Мы помолчали.

— Хороша! — вдруг сказал Изобретатель.

— М-да!

Он рассмеялся.

Ну, Виктор, желаю тебе успехов на всех фронтах.

Н.Н.

Государственная комиссия приняла гостиницу «Кету» (она же «Аврора») с оценкой «отлично». После подписания акта директор («этот подонок заказчик», как его называл Беленький) пригласил присутствующих в концертный зал.

Беленький был очень недоволен:

— В концертный зал! Как будто ресторан не на ходу!

Но для «протокола» Беленький мило улыбнулся директору и, взяв под руку председателя госкомиссии, первым важно проследовал в зал.

Я попрощался.

— Я вас провожу, Виктор Константинович, — сказал прораб Ковалев.

Мы прошли по коридору мимо бывшей прорабской, и хотя тут уже сидела главный администратор, дотошная женщина, попортившая нам немало крови, у дверей, вытянув лапы, лежала знакомая рыжая собака.

Она подняла голову, когда мы проходили, но не пошла, как всегда, за нами.

— Ковалев, а что будет с собакой? — я остановился.

Он пожал плечами:

— Не знаю… Оставить ее тут — прогонят.

— Ковалев!

— Знаете что, Виктор Константинович, я возьму ее с собой на другой объект. Это строительная, собака. — Он вынул из кармана листок бумаги и, как в первый день нашего знакомства, записал: «а) Собака»…

— Не сюда, Ковалев! Это показные листки для начальства.

Он рассмеялся:

— А вы уже знаете?

— Знаю.

— Ну, хорошо. — И вытащил старый блокнотик.

И, словно поняв наш разговор, собака встала и медленно пошла за нами.

Институт помещался на окраине Москвы. Мне всегда почему-то казалось, что вешать учрежденческие черные вывески с золотыми надписями на окраинах — противоестественно. Вот и здесь, кроме кирпичного дома НИИ, все остальные здания были деревянные, хиленькие.

Меня встретил заведующий лабораторией Опришко, полный человек лет пятидесяти, с круглой лысой головой. В ее наготе было что-то притягивающее и нескромное, хотелось рассмотреть все бугорки и складки и одновременно поскорее прикрыть эту голову.

Комната была заставлена металлическими шкафами электронно-вычислительной машины. В углу, смирненький-смирненький, сидел Владик, подавленный здешними автоматическими чудесами.

Я представился.

— Чем обязан вашим визитом? — сухо спросил Опришко, подымаясь со стула. — Ведь насколько мне помнится, вы не захотели со мной разговаривать.

— Просто я убедился в необходимости автоматизации учета, — ответил я и, чтобы как-то сгладить неприятное начало беседы, добавил: — Один из наших прорабов сказал, что такая диспетчерская, как мы организовали, годилась лет сто назад.

Но Опришко не принял шутки.

— Хорошо, — коротко сказал он. — Вот договор.

Я пригласил Владика к столу. Он опасливо посмотрел на Опришко и уселся на краешек стула; Владик вел себя точь-в-точь как самоуверенный Тёшка в присутствии Марии Александровны.

Я понял, что до моего приезда он попробовал применить свои психологические опыты, но безуспешно.

— Как вы считаете, — спросил я Владика, чтобы приободрить его, — сначала посмотрим договор или попросим Корнея Петровича рассказать о предложении института?

Владик кашлянул, умоляюще посмотрев на меня.

— Корней Петрович, я и Владик были бы вам очень обязаны, если б вы коротко сообщили суть предложения.

— Вы и Владик! — Опришко посмотрел на Владика — тот съежился. — Формула такова: мы организуем в вашем тресте автоматизированную систему учета и управления. Первая часть — учет. На каждой вашей стройке устанавливается такой информатор. — Опришко подошел к соседнему столику и привычно положил руку на серый цилиндр. — Шофер прибывшей автомашины вставляет жетон, соответствующий номеру рейса, в это отверстие, — Опришко показал на прорезь посередине информатора. — По радио передается сигнал к нам в институт, а отсюда уже по проводам к аппаратуре, которую мы устанавливаем в вашей диспетчерской…

— Понимаете, Виктор Константинович, прорабу не нужно ничего по телефону сообщать в диспетчерскую — все делается автоматически!

— Ваш аппарат, — не обращая внимания на реплику Владика, продолжал Опришко, — может быть настроен так, что все грузы, прибывающие на стройку, фиксируются только на бумажной ленте. Сигнал же подается диспетчеру, только когда машина запаздывает. Кроме этого, на ваших башенных кранах устанавливаются датчики. При поломке или длительной остановке крана в диспетчерскую также поступает сигнал.

— Ваши условия? — спросил я Опришко.

— Оборудование для автоматизированного учета мы ставим бесплатно. Ваша обязанность — неукоснительно выполнять инструкцию, неукоснительно!

— Скажите, Корней Петрович, разве в наш век бывают чудеса? Я говорю не о технике, хотя это, конечно, здорово. Я об условиях, — снова попробовал я пошутить.

Но он и на этот раз не принял шутки.

— Институт получил государственное задание внедрить автоматизированную систему учета и управления, — строго сказал он. — Госплан щедро выделил нам необходимые средства. И если уж говорить о чудесах, то чудо — это ваш приход сюда. Насколько мне известно, главные инженеры трестов не очень любят технику. Возни много, правда? — Он насмешливо посмотрел на меня.

— Срок? — спросил я.

— Если вы спрашиваете о своем тресте, — три дня; для главка — несколько лет; для всего Союза — не знаю. Ваша диспетчерская — очень небольшое звено, но, если хотите, начало государственной автоматизированной системы в строительстве.

— Понятно! Беремся, Владик?

— Да, — коротко ответил Владик. В какой-то момент на его лице появилось строгое и осуждающее выражение, точь-в-точь как на лице Опришко. Я не очень буду удивлен, если Владик сбреет свои черные вихры, — кажется, Опришко становится его идеалом.

Я подписал договор. Мы решили, что Опришко придет к нам на совещание прорабов.

— Строгий мужчина, — сказал Владик, когда мы выходили из института.