Наверное, проще всего было показать действительное число, но об этом Самотаскин и не помышлял. Весь этот мир так называемой новой техники, АСУС, графиков был неприятен ему. Все было усложнено. Для электронно-вычислительных машин почти непрерывно требовались свежие сведения, без них ЭВМ были только грудой металлических деталей, перевитых в большом количестве проводами. Вычислительные машины, как каких-то прожорливых чудищ, нужно было непрерывно кормить.

Нет-нет, Петр Иванович не был отсталым прорабом, ретроградом, наоборот, он один из первых начал монтировать панельные дома, оцепив, насколько они экономят монтажное время. Сразу, когда другие прорабы еще кочевряжились, он дал согласие на установку автоматических устройств для фиксации того, что поступило на стройку, что сделано, что не сделано, почему не сделано, когда были простои, почему простои?

Но через некоторое время Самотаскин установил, что ЭВМ хуже чудовищ. Тех, если накормить, они хоть на какое-то время успокаиваются, а ЭВМ, наоборот, насытившись разными сведениями, безжалостно открывали начальству все недочеты в работе прораба, выдавали такие секреты, которых даже сам прораб не знал. Раньше он мог не соглашаться, спорить, придумывать какие-то несуществующие причины. Сейчас ЭВМ давала начальству неуютную полоску бумаги с серыми цифрами и коротким текстом, напечатанным тоже серыми буквами. При помощи этой полоски начальство сразу укладывало прораба на лопатки: спорить с ЭВМ — гиблое дело. В чем же тогда смысл для прораба всей этой Автоматизированной системы управления строительством, если она только осложняла жизнь? И Самотаскин стал к ней в прямую оппозицию.

Несчастный случай с Аксиомой произошел именно в это время. В прорабскую вбежала кладовщица Маша, истошно крича, что грузовая машина наехала на Аксиому.

Когда Самотаскин прибежал к месту происшествия, Аксиому уже вытащили из-под колес и она сидела на железобетонной плите П-14, как машинально отметил Петр Иванович. Перед ней с виноватым видом стоял водитель Абрашков.

— Что тут? — не совсем вразумительно спросил Петр Иванович.

— Понимаешь, Петр Иванович…

— Что понимаешь? — грозно перебил Абрашкова прораб.

Аксиома, увидев Петра Ивановича, пробовала подняться, но со стоном снова опустилась на плиту.

— Вы его не вините, Петр Иванович, это я сама так неудачно… Хотела на подножку вскочить.

— Что у вас? — встревоженно спросил прораб. — Маша, беги вызывай «скорую помощь»!

— Не надо, Петр Иванович! — Аксиома страдальчески улыбнулась. — Боюсь я этой «скорой помощи»… Меня, если вы не будете против, доставит домой Абрашков… и Маша. Поедете со мной, Маша?

— Ну конечно, — на глазах Маши блестели слезы.

Маша и Петр Иванович посадили Аксиому в кабину.

И столь велико было ее кокетство, — даже чувствуя сильную боль, Аксиома не преминула прижаться к Петру Ивановичу.

Утром следующего дня она появилась с костыликом и трудно скакала по площадке. Самотаскин, чтобы Аксиоме было полегче, поставил ее сменным мастером на монтаж. Конечно, о ее переводе на другой участок не было уже и речи.

Шесть. Пора вставать: час — дома на все дела и сорок минут — на дорогу. Без двадцати восемь Петр Иванович должен быть на площадке. Рабочим нравится, когда прораб приходит раньше их.

Но Петр Иванович не вставал.

Только совсем недавно, случайно услышав разговор Маши и водителя Абрашкова, он узнал, что его нахально обдурили: никакого несчастного случая с Аксиомой не было (единственный ущерб, который она понесла, — это затраты на покупку костыля в сумме 6 руб. 50 копеек), и что в заговоре, оказывается, были: начальник СУ, водитель Абрашков и даже кладовщица Маша. Вот тогда-то, уже окончательно, Самотаскин решил, что с Аксиомой надо кончать.

С завтрашнего дня, вернее уже с сегодняшнего, она уходит в отпуск… Целый месяц никто к нему не будет приставать: Петр ИваноВИЧ то, Петр ИваноВИЧ это… Ну а за время ее отпуска он тихонько перейдет в другое стройуправление, с СУ-117 он уже договорился, тем более что его теперешний начальник Воротников уходит в трест. Все так и будет. Приедет она из отпуска, опять в своих штанишках с надписью «Texas» и свитерке, — и сразу в прорабскую: «Петр Иванович», а Петра Ивановича — тю-тю, и след простыл.

Тут она, конечно, побежит к Алешке… Алешка после того случая на перекрытии, правда, изменился, перестал перечить, покорно принимал все замечания. Но раз Петр Иванович уже не его прораб, наверное, съязвит — скажет: «Не вынесла душа поэта». Самотаскин однажды слышал, что именно так Алешка сказал о прорабе, который перешел на другой участок.

Петр Иванович представил себе, как Аксиома станет волноваться: как же, как же, она не выполнила рекомендации Олега Лазаревича!.. Между прочим, кто такой этот Олег Лазаревич, о котором Аксиома все уши прожужжала? Самотаскин перебирал в памяти всех начальников СУ, с которыми он работал. Нет, нету такого. Главные инженеры? Тоже нет. Прорабы? Мастера?.. Нет.

Он напрягает память, но все равно не может вспомнить ни одного знакомого с таким именем.

…Пора, нужно вставать.

В час ночи не стало раствора. Аксиома позвонил по диспетчерской связи, но диспетчер ровным, без интонации голосом, какой обычно бывает у продавцов очень дефицитных товаров или роботов в кино, ответила, что ей все известно, и сразу повесила трубку. В час пятнадцать пришел Алешка. Все так же бесстыже разглядывая Аксиому, он официально заявил, что его смена — три монтажника, два сварщика, башенный кран и вообще вся стройка — находится на простое.

«Официально» — потому что с некоторых пор, по неизвестной для многих причине, между Аксиомой и Алешкой пробежала черная кошка. Алешка начал называть Аксиому «товарищ мастер», а Аксиома Алешку — по фамилии: Кусачкин. Аксиома просила прораба не ставить на ее смену звено Алешки, но просьба ее уважена не была, потому что именно в тот день Петру Ивановичу стала известна истина о «несчастном случае».

— Что будем делать, товарищ мастер? — спросил Алешка.

— Диспетчерская знает, она принимает меры.

— Можно листок бумаги, товарищ мастер? — Алешка хотел по привычке пригладить волосы, но сразу опустил руку. Этого не требовалось: с момента ссоры Алешка следил за своей внешностью.

— Пожалуйста. — Аксиома открыла ящик, вытащила листок и передала Алешке.

— Я буду писать акт, — внушительно сказал Алешка.

— Пишите.

— И ручку мне можно? На монтаже ручек не носят.

Аксиома молча положила на стол шариковую ручку и поднялась, чтобы выйти из прорабской.

Столь решительные действия Аксиомы не предусматривались Алешкой. Он повертел ручку и, идя на мировую, спросил:

— Может быть, старый раствор развести?

— Нет.

— Почему? Все так делают.

Аксиома ничего не ответила, толкнула дверь.

— Минутку! — Алешка вскочил. — Одну минутку, товарищ мастер. Я просил бы… — Последнее время Алешка никак не мог понять Аксиому. Как здорово все шло сначала. Собственно говоря, осталась самая малость. И вот на тебе — обиделась, разговаривать не хочет. Может, он несколько форсировал события? — Позвоните Петру Ивановичу.

— Это зачем?

— Он разрешит развести старый.

— Не буду я ночью его будить.

И все же в два часа ночи ей пришлось позвонить: длительный простой на монтаже — чрезвычайное происшествие. А Петр Иванович всегда говорил, что, если на стройке ЧП, немедленно звонить ему домой.

…Если бы мастера Нину Кругликову спросили: любит ли она ночную смену, вернее, хочет ли она работать в ночную смену? — она, конечно, ответила бы отрицательно. Так уж принято считать, что из трех смен ночная — самая никудышная.

«Ну что ты, деточка, — говорила ее подруга Анюта, рослая крупная девица, требовавшая, чтобы все ее называли Анетой, — это же противоестественно: ночью люди спят. А вообще, будь моя воля, я бы запретила людям вставать, когда темно, и работать в темноте. Это противоестественно».